Стоило задремать на жестком, напоминающем лагерные нары ложе, как над головой открылась крышка, в подпол заглянула Клавдия.

— Проголодались? Пришло время обеда. Отведайте борща с курятиной. В ужин угощу яичницей-глазуньей — с трудом удалось уберечь от оккупантов одну несушку.

Устав от одиночества, Дьяков обрадовался возможности пообщаться. Уплетал за обе щеки наваристый борщ, слушал разговорившуюся, хозяйку.

— Итальяшки, которые сменили в хуторе немцев, вначале вели себя культурно, угощали шоколадом, позже стали распускать руки, норовили щипнуть, облапить. Варила любимые ими макароны. После Нового года, когда не стало даже сухарей, не чурались есть конину. Как ударили крещенские морозы, нельзя было смотреть на вояк без смеха — напялили на себя всякое тряпье — головы обвязали по-бабьи, ноги в ботинках и сапогах сунули в корзины, чтоб на льду не разбить лбы или чего поважнее. Сильно истощали, остались одна кожа да кости — краше в гроб кладут. Позже увидела бедняг усопшими — некому похоронить, по пути к станице почитай на каждом шагу убитые. Коль не предать земле начнется мор…

Дьяков вспомнил, что в Сталинграде из казачки было не вытянуть слово:

«Сейчас не узнать, говорит не умолкая, как заведенная».

Монолог явно затянулся, и Дьяков перебил:

— Чем языком трепать, сходила бы в райцентр, узнала, что там творится.

— Нынче идти?

— Попозже, когда все утихнет. Станешь держать уши и глаза открытыми, доложишь, что увидишь и услышишь. Потом отправишься в город разузнать, заработала ли железная дорога, стали ли ходить пассажирские составы.

Взгляд Клавдии потух.

— Надумали уехать? Аль худо у меня и со мной?

Дьяков мог резко и грубо потребовать не задавать глупых вопросов, но не стал обижать казачку, не признался, что задерживаться в чудом уцелевшем в войну хуторе с десятком дворов ему нет резона, за предоставленный кров сполна расплатился лаской.

«Неглупа, сама поймет или подскажет женская интуиция, что наше расставание неизбежно».

Доверие молодой, здоровой женщины с крутыми бедрами, волнующе колыхающейся при ходьбе грудью, чувственными губами льстило.

После затянувшейся паузы Клавдия спросила:

— Чего вас ожидает, когда советская власть возвернётся?

Ответом было молчание. Клавдия не прекратила расспросы:

— Знаю, что бабьи советы для мужиков пустой звук, негоже женщинам встревать в ваши дела. Но дам от души добрый совет: из дома ни шагу.

— Не выдержу долго жить без свежего воздуха, — признался Дьяков.

— Выходите подышать, размять ноги ночью, когда все хуторяне бока отлеживают, храпака дают. Хотя моя хата в стороне от дороги, все же поосторожничайте. Говорят, береженного сам Бог бережет, но на Всевышнего надейся, а сам не плошай. Ныне Боженька занят встречами на небесах душ погибших. Отдавших жизни за свободу Родины определяет в райские кущи, немчуру отсылает в ад, чтоб черти варили в котлах. — Клавдия с опозданием вспомнила, что вновь заболталась и прикрыла рот ладонью.

До ужина Дьяков спал. Дождался полуночи и покинул пятистенок. На крыльце жадно задышал, не в силах надышаться воздухом с запахами ближайших к хутору озерка, леса. Смотрел на прояснившееся, полное крупных звезд небо с круглолицей луной. Устав за минувший день лежать или сидеть, обошел дом с дворовыми постройками, заглянул на огород. Если в тесном подполе тишина давила, то на воле успокаивала, казалось, война безвозвратно канула в прошлое или ушла за тридевять земель. Не замечал, что от холода стынут ступни ног. Широко распахнутыми глазами смотрел вокруг, точно видел все впервые или в последний раз, желал запомнить. Прислушивался в надежде уловить привычные для казачьего хутора лай дворовых собак, крики петухов, но ночь была глухой до звона в ушах — ни шороха, ни скрипа калитки, ни тем более шагов, покашливания.

Когда верхушки голых деревьев тронул робкий рассвет, вернулся в дом. Приказал себе ничем страшным не забивать голову, перестать искать ответы на мучающие вопросы, не заглядывать в туманное будущее и стал думать о Клавдии.

«Мало платил лаской и благодарностью за то, что сделала для меня. Без мужских рук одной трудно вести хозяйство, но тут я плохой помощник — ничего не смыслю в ремонтных делах, не умею обращаться с пилой, рубанком, топором, никогда не держал в руках серп, вилы, косу, считал, что физический труд — удел исключительно дуболобых, ни на что иное не способных. Могу лишь вскопать на огороде грядки — работой лопатой овладел на зоне…»

Клавдия позвала завтракать, Дьяков наскоро перекусил, не перекинувшись с хозяйкой даже парой слов, не смотря на замершую со скрещенными на груди руками — желание провести утро в постели с женщиной пропало, стало не до любовных утех.