Весна 1942 года запозднилась, была сырой от частых затяжных дождей, что осложнило посевную кампанию. При отсутствии лошадей (одних увели с собой отступившие части Красной Армии, других конфисковали оккупационные власти) женщины лопатами перекапывали поля. Дьяков наблюдал за согнувшимися в три погибели.

«Двужильные наши бабы — где только черпают силы? Если погода улучшится, через пару-тройку месяцев рожь, пшеница встанут стеной, колосья начнут гнуться под тяжестью зерен. Придется круглые сутки оберегать от партизан, которые обещали сжечь уpoжaй, чтобы он не достался немцам».

Подумал, что его хозяева поступили неосмотрительно, отправив на передовую партию пленных, сменивших лагеря на вступление в германскую армию, некоторые не замедлили перейти к противнику.

«Мне вновь несказанно повезло не попасть на бойню, где одни полегли, другие побросали оружие, отступили и их вернули за колючую проволоку».

Выводы, факты тревожили и Мюффке.

— Поспешили бросить в бой необстрелянных. Большинство мобилизованы в первые дни войны, плохо обучены противником и нами, в результате погибли или трусливо бежали.

Дьяков мысленно поблагодарил начальника за то, что тот оставил при себе, иначе кормил бы сейчас собой червей в воронке от снаряда.

Мюффке поручил продолжить формирование.

— Необходимо пополнить поредевшие батальоны. После выполнения займетесь организацией в населенных пунктах самоуправления, назначение лояльных нам старост.

— Один вряд ли справлюсь, — признался Дьяков, но Мюффке успокоил:

— Руководить всем станут полковник Генерального штаба РККА, адъютант Тухачевского Боярский и политкомиссар Жиленков.

О названных Дьяков был наслышан, первый сдался в плен под Харьковом, обещал служить верой и правдой, второй был секретарем райкома партии, членом Московского горкома партии, бригадным комиссаром военного совета армии, автором плана создания прогерманского российского правительства. В общении с ниже его по званию, вел себя напыщенно. Когда Дьяков узнал, что поступает к нему в подчинение, помрачнел:

«Неужели мои заслуги пошли насмарку? Потратил столько времени, сил на формирование бригады, обучение курсантов, и теперь изволь ходить в шестерках? — Успокаивало лишь, что новые начальники имеют высокие звания, которые требуют беспрекословного им подчинения. — С Боярским постараюсь сойтись поближе, стану льстить — лить елей. Сложнее придется с Жиленковым — стоило поселить его в бывшем Доме колхозников, высказал претензии на бедно меблированную комнату, пресную еду, отсутствие денщика. Мою работу посмел назвать малоэффективной, потребовал больше внимания уделять критике всего советского, делать упор на бездарности, малообразованности Сталина».

Стоял перед инспекторами навытяжку, всем своим видом демонстрировал готовность без промедления исполнить любой приказ. Подобострастие пришлось Жиленкову по нраву, он подобрел, сменил командный тон, признался, что в Смоленске долго не задержится.

— С часу на час ожидаю вызова в Берлин, где надеюсь попасть на прием к герру Гитлеру — имею что предложить фюреру. Пока займусь собранным сбродом, чтобы в бою продемонстрировали немцам, на что способны истинные русские патриоты.

Чтобы закрепить знакомство, Дьяков принес Жиленкову чистейший пшеничный, не отдающий сивухой самогон. После осушения бутылки, у одного из создателей и руководителей «Русской освободительной армии» (РОА), позже Комитета освобождения народов России (КОНР) развязался язык.

— Шнапс осточертел, уже не лезет в горло. Скучаю по родимой водочке!.. Не представляешь, каким громадным авторитетом пользовался у членов партаппарата, штаба округа. Все поголовно заискивали, напрашивались в друзья — знали, что вскоре перейду в ЦК, светит место в Политбюро… Носил в петлицах шпалы… Сталина видел часто на расстоянии вытянутой руки… С Ворошиловым, Буденным на приемах-банкетах сиживал за одним столом. Перед приездом сюда имел продолжительную беседу с главным у немцев идеологом Розенбергом… До конца войны стану генералом, а после непременно маршалом…

Дьяков поддакивал изрядно захмелевшему Жиленкову, который попал в плен под Вязьмой сонным, в постели с медсестрой из разряда ППЖ — походно-полевых жен. Успел уничтожить партбилет, выдал себя за рядового шофера, некоторое время возил немецкого интенданта, но кто-то выдал, и чтобы не подавиться пулей, не надышаться смертельным газом, пошел на сотрудничество с вчерашними противниками. Опьянев, потеряв над собой контроль, Жиленков говорил то, что трезвым тщательно скрывал.

— Немцы поинтересовались, что толкнуло предать советскую власть, которая выдвигала, награждала. Было трудно постоянно лгать, лукавить, носить маску партийного функционера, исполнять роль сталиниста, с трибуны, в печати восторгаться успехами в выполнении планов пятилетки, мощью, непобедимостью армии, крепкой дружбой народов, до небес превозносить усатого грузина-деспота, демонстрировать верность до гроба партии, энтузиазм, непоколебимую веру в построение социализма и призрачного коммунизм. Не делай все это, оказался бы в одной могиле с Тухачевским, Якиром, другими военачальниками, опасался выдать, чем дышу, что думаю на самом деле…

Осоловело смотрел сквозь Дьякова, затем уронил голову на стол, уткнулся лицом в тарелку с квашеной капустой. Проснулся через час.

— Что я спьяну наболтал?

— Ничего существенного, — успокоил Дьяков.

— Забудь, что слышал, иначе простишься не только со службой, а и со свободой, даже жизнью.

Когда поступил приказ школе перебазироваться в торфяной поселок близ Орши, срочно сформировать четыре пехотных батальона, Жиленков отбыл в Берлин.