Мюффке наполнил свою рюмку, Дьякову плеснул в граненый стакан. — Немецкий шнапс не конкурент русской водке — меньше градусов крепости, не тот вкус. Зато обладает немаловажным преимуществом — от него не бывает головных болей, нет похмелья. Конечно, водке далеко до французского коньяка, но в нашем захолустье не отыскать волшебного напитка из Прованса.

Оберштурмбанфюрер СС осушил рюмку несколькими глотками, после каждого причмокивал от удовольствия, Дьяков опрокинул в себя шнапс, не опьянел и попросил позволения задать вопрос.

— Спрашивайте, — разрешил Мюффке.

— Зачем пригласили фотографа? К чему запечатлевать казнь?

— Если захотите по-лисьи вильнуть хвостом, уличающие в работе палача фотографии станут достоянием чекистов, и, как говорят русские, вам не сносить головы, прямым ходом отправитесь в могилу… Вам теперь остается лишь верой и правдой служить великой Германии.

— Сомневались в моей честности и отрезали все пути назад? Но я сам предложил свои услуги.

— Снимки доказывают приход с честными намерениями, как говорят у вас, не прячете камень под… за… — Мюффке замялся, вспоминая нужное слово, и Дьяков пришел на помощь:

— За пазухой.

— Именно так. Один, как вы перебежчик, с пеной у рта клялся в ненависти к советской власти, а оказался подосланным Наркоматом внутренних дел для внедрения в абвер.

— Ожидать новых проверок?

Мюффке ушел от ответа, оставил Дьякова допивать остатки шнапса. «Далеко немецкому пойлу до нашей белоголовки, тем более горилки», — успел подумать Дьяков перед тем, как голова отяжелела, веки слиплись. Проснулся от пинка в бок.

— Хватит дрыхнуть! — приказал незнакомец в такой же черной форме. — Опохмеляйся и бери ноги в руки, чеши за мной.

— Не сметь тыкать! Мы совместно гусей не пасли.

От строгого командного голоса Дьякова разбудивший сник:

— Ты… вы… Грязнов я, точнее, Кнапп. Не желаю носить кацапскую фамилию отца, Кнапп до замужества была мутер.

— Кем, где служите?

— Секретарем управы. Повезло заиметь в подчинении сильно грамотных, иначе не справился бы с делами, учиться привелось лишь четыре годочка, пятым был коридор…

— Как с начальным образованием попали в управу?

— Помогла матушкина кровь. Для фольксдойча не важно сколько учился, главное, принадлежность к немецкой нации, арийцам. Подобных мне новая власть привечает, выдвигает в начальники. Увидят мое усердие, исполнительность, верность родине покойных деда с бабкой по материнской линии и сделают главным в управе.

— Справитесь?

— Эка трудность — приказы отдавать да подписывать всякие бумаженции! За пару месяцев поднаторел, могу… — Сотрудник управы не договорил, хлопнул себя ладонью по лбу. — Заболтался и позабыл, зачем пришел. Спешу обрадовать назначением на важный пост. Отныне вы комендант лагеря пленных. Работенка не пыльная. Живые трупы, мрут как мухи, не успеваем сбрасывать в овраг. Это к лучшему — чем больше мертвяков, тем меньше забот.

Кнапп-Грязнов привел Дьякова за город на огороженный колючей проволокой пустырь. Под открытым небом с безжалостно палящим солнцем мучились от жажды несколько сотен оборванных, грязных, с незаживающими ранами пленных, изголодавшихся настолько, что все чахлые травинки, листья одинокого тополя были съедены.

— Прежде за пленными присматривали немцы, — проинформировал Кнапп. — Теперь передали управе. Ломали голову, что делать с подобным стадом, герр Мюффке посоветовал поставить комендантом вас.

Дьяков не знал, радоваться ему или нет должности коменданта лагеря, тем не менее решил поблагодарить Мюффке за оказанное доверие. Печалило только малое количество охранников.

— С семерыми трудно соблюдать надлежащий порядок, будет невозможно подавить бунт, ловить совершивших побег.

Кнапп успокоил:

— Пусть об этом голова не болит. Доходягам не до бунта, тем более побега, у всех на уме лишь чем бы набить брюхо и утолить жажду. Вскоре нашим хозяевам надоест заботиться о пропитании пленных, перестанут снабжать гнилой брюквой и попавшие в полон пачками станут протягивать ноги. Оставшихся в живых пустят в расход, за ненадобностью лагерь прикроют, и вы получите более важный пост.

Приступая к исполнению своих обязанностей, Дьяков первым делом познакомился с охранниками, которые в мирное время тянули сроки или скрывались от призыва в армию. Все семеро произвели тягостное впечатление.

«Быдло, способно только обворовывать квартиры, лезть в чужие карманы, срезать кошельки. Надо быть к ним предельно строгим, требовательным, добиваться беспрекословного исполнения приказов, пресекать на корню разгильдяйство. Отыщу среди пленных слабых духом, сломавшихся, готовых за ломоть хлеба, кружку воды, тем более обещание сохранить жизнь, выявить скрывающихся коммунистов, политработников, командный состав, жидов. Главное, ни на минуту не терять бдительности, иначе получу в бок «перо». Доверия никому пока нет, за каждым нужен глаз да глаз».

Он провел с поступившими в подчинение инструктаж. Перечислил кары, которые незамедлительно ожидают провинившегося, посмевшего не выполнить приказ. Напомнил, что за хорошую службу положены денежные премии в марках, после победы отличившиеся в борьбе с большевиками получат земельные участки, дома, высокооплачиваемую работу. Семеро слушали с безразличными, ничего не выражающими лицами, отчего Дьяков с трудом сдерживался, чтобы не разразиться трехэтажным ругательством, не двинуть кулаком каждому по скуле.

«Бараны с куриными мозгами! Как могли таким доверить охрану пленных? Не имели других, не столь недалеких? При любом по их вине чрезвычайном происшествии не поздоровится в первую очередь мне».

В конце нравоучительной речи Дьяков приказал на дежурствах смотреть в оба, не дремать в ночное время, освещать с вышек прожекторами улегшихся на земле, главное, не сметь заливать глотки спиртным. Старался говорить понятным языком, употреблял жаргонные словечки, матерные выражения, которых наслушался в заключении. Отпустив на посты, почувствовал усталость.

«Легче выгрузить платформу антрацита, нежели вдолбить что-либо в их чугунные лбы. Мои слова для них пустой звук. Привыкли подчиняться грубой силе. Надо держать в так называемых «ежовых» рукавицах, как при жизни поступал с народом Ежов».

Удивился, что не к месту и времени на ум пришел бывший нарком НКВД, чьи портреты в конце 1938 года пропали со страниц газет, стен кабинетов, их престали носить на демонстрациях. Чуть позже печать, радио объявили первого чекиста злейшим врагом, которого казнили, он повторил участь миллиона им репрессированных. Решил познакомиться со своим хозяйством, посмотреть на пленных, но раздумал выходить на солнцепек. Снял куртку, прилег на койку и лишь начал дремать, как раздался робкий кашель вернувшегося охранника, который несмело, сбивчиво заговорил:

— Значит, это самое… Так что желаю…

— Перестань мямлить! — прикрикнул Дьяков.

Охранник протянул помятый, с бурыми пятнами билет члена ВКП(б), орден Красной Звезды.

— Это самое… С мертвяка снял. Они ему уже ни к чему… Стал раздевать, разувать — обувка мне в самый раз, одежка командирская целая, коль постирать — носить не переносить, и нашел документ под стелькой ботинка, а орден в кармане гимнастерки.

Партийный билет был выдан Нижнечирским райкомом Агапову Сергею Ивановичу, 1922 года рождения, орден имел шестизначный номер.

— Не ленюсь и каждому умершему заглядываю в рот, — признался охранник.

— Зачем? — удивился Дьяков.

— Чтобы снять золотые коронки, но покойнички молодые, зубы имеют здоровые.

Дьяков повертел орден, полистал слипшиеся странички партбилета.

— По какой сидел статье, какой тянул срок?

Охранник замотал головой:

— Бог спас от ареста, суда и тюряги.

— Дезертир?

— Не, «белобилетник». Как пришли немцы, высказал желание служить им. Оказали доверие, прислали сюда. Оружие не выдали, да оно и ни к чему — тех, кто в загоне, можно как скот гонять палкой или кнутом.

— Отличаешь рядового от комсостава?

— Запросто. Но командиров не осталось, немцы их сразу распознали по петлицам, нашивкам, хромовым сапогам и увели на расстрел, с ними жидовское отродье, которое выдало себя чернявостью. Остались только солдатики и сержанты.

— Среди них могут скрываться лейтенанты, капитаны, майоры, даже комбриги, переоделись и выдают себя за рядовых. Найдешь таких, получишь деньжат. Сколько в лагере человек?

— Не сосчитать — мрут как мухи, успевай только вывозить, чтоб не смердили.

Дьяков подумал: «Сдал не все, что нашел на трупах. Потрясти как следует, и на свет явится немало снятого с умерших. Принес, чтобы продемонстрировать бескорыстность, честность, а сам наверняка прикарманивал деньги, наручные часы, обручальные кольца. Не так уж прост, как пытается казаться, глаза выдают хитреца, которого на мякине не провести».