1

Статус: ячейка общества, пространство жизни

Какое место занимал коллектив в жизни советского человека и общества? Вспомним начало 80-х гг. – относительно стабильный период «зрелого» социализма. Война в Афганистане, массовый бойкот XXII Олимпийских игр в Москве, высылка лишенного высших советских наград академика А. Д. Сахарова в Горький не омрачили торжественного заката эпохи Л. И. Брежнева. Интеллектуальная элита читала С. С. Аверинцева, М. М. Бахтина, Л. Н. Гумилева, Э. В. Ильенкова, Д. С. Лихачева, А. Ф. Лосева, Ю. М. Лотмана, М. К. Мамардашвили, скорбела о Ж. – П. Сартре, Э. Фромме. Диссиденствующая интеллигенция обсуждала скандал вокруг литературного альманаха «Метрополь». Будоражили умы «Зияющие высоты», «Желтый дом», «Гомо советикус» А. А. Зиновьева. 27 мая 1980 г. избранная публика рукоплескала в Большом театре М. М. Плисецкой на премьере балета «Чайка» Р. К. Щедрина. 28 июля 1980 г. сотни тысяч москвичей пришли на Таганскую площадь попрощаться с В. С. Высоцким, бесспорным кумиром десятилетия. Миллионы смотрели и пересматривали «Пиратов XX века», «Экипаж», «Москва слезам не верит» – кинохиты 1980 г. и год спустя вышедший «Тегеран‐43». Молодежь ждала перемен, дружно подпевая «Повороту» «Машины времени», и мечтала о стоивших месячную зарплату фирменных джинсах. Словом, жизнь шла заведенным чередом, без «ускорения» и «перестройки».

Финальный аккорд и одновременно апогей «застоя» – XXVI съезд КПСС ранней весной 1981 г. Тяжелобольной многократный герой страны и труда, маршал, лауреат Ленинской премии по литературе единогласно переизбран Генеральным секретарем ЦК КПСС. Приняты «Основные направления экономического и социального развития СССР на 1981–1985 гг. и на период до 1990 г.». «Главная задача одиннадцатой пятилетки, – отмечено в документе, – состоит в обеспечении дальнейшего роста благосостояния советских людей на основе устойчивого, поступательного развития народного хозяйства, ускорения научно-технического прогресса и перевода экономики на интенсивный путь развития, более рационального использования производственного потенциала страны, всемерной экономии всех видов ресурсов и улучшения качества работы». С 12 ноября 1982 г. руководить решением этой задачи довелось уже новому Генеральному секретарю Ю. В. Андропову, 16 июня 1983 г. ставшему Председателем Президиума Верховного Совета СССР. На следующий день, 17 июня принят важный для нашего расследования Закон СССР «О трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями, организациями».

Формально его основанием послужила восьмая статья т. н. брежневской Конституции СССР, принятой на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета 7 октября 1977 г. Она гласит: «Трудовые коллективы участвуют в обсуждении и решении государственных и общественных дел, в планировании производства и социального развития, в подготовке и расстановке кадров, в обсуждении и решении вопросов управления предприятиями и учреждениями, улучшения условий труда и быта, использования средств, предназначенных для развития производства, а также на социально-культурные мероприятия и материальное поощрение. Трудовые коллективы развивают социалистическое соревнование, способствуют распространению передовых методов работы, укреплению трудовой дисциплины, воспитывают своих членов в духе коммунистической нравственности, заботятся о повышении их политической сознательности, культуры и профессиональной квалификации». Какие надежды питало руководство страны, законодательно конкретизируя названные полномочия, нам не известно. Возможно, это была попытка, разбудив пресловутую «инициативу масс», сделать «экономику экономной», как завещал Леонид Ильич. На XXVI съезде он с уважением говорил о революционной идеологии и морали, коллективистской психологии рабочего класса, становящихся достоянием всех слоев советского общества. И от имени ЦК партии заключил, что «в период развитого социализма завершается перестройка всех общественных отношений на внутренне присущих новому строю коллективистских началах».

«Новому строю» к моменту речи – за шестьдесят, год спустя принятое решение сделать «начала» законодательной явью не было поспешным. Вчитаемся в текст закона. В преамбуле трудовой коллектив объявляется «основной ячейкой социалистического общества», где «совместный труд осуществляется на началах – стилистика «начал», «истоков», видимо, дорога к сердцу составителей официальных текстов первой половины 80-х гг. – А.Д., Д.Д. – товарищеского сотрудничества и взаимопомощи, обеспечивается единство государственных, общественных и личных интересов, утверждается принцип ответственности каждого перед коллективом и коллектива за каждого работника». Поскольку «каждый труженик должен чувствовать себя хозяином на своем предприятии и представителем всей страны», требуется «дальнейшая демократизация управления», предполагающая активное участие рабочих, колхозников, интеллигенции, а в перспективе переход к «подлинному социалистическому самоуправлению, которое развивается в ходе строительства коммунизма». Согласно 1-й статье закона, долг и обязанность трудового коллектива – «объединения всех работников, осуществляющих совместную трудовую деятельность» – «высокопроизводительный труд, претворение в жизнь решений партии, неуклонное исполнение советских законов и постановлений правительства, выполнение государственных планов и договорных обязательств, повышение эффективности и качества работы, укрепление трудовой, производственной и государственной дисциплины, постоянная забота о развитии трудовой и общественно-политической активности членов коллектива, воспитание их в духе моральных принципов строителей коммунизма».

Декларированные законом полномочия трудовых коллективов в решении государственных дел выглядят несколько преувеличенными. Выдвижение кандидатов в депутаты Советов разного уровня на собраниях (конференциях) пусть формально, но практиковалось. Что же касается разрешения осуществлять меры «по рациональному использованию земли, недр, вод, лесов и других природных ресурсов», по «ускорению научно-технического прогресса» или по «внедрению и развитию советских традиций и обрядов» – возможности конкретных коллективов явно преувеличены. Излишне оптимистичными кажутся и сформулированные в законе права коллективов в управлении предприятиями: «заслушивают администрацию», «принимают встречные планы, учитывающие дополнительные резервы и возможности», «участвуют через общественные организации… в решении вопросов назначения руководящих работников на предприятии», дают «всестороннюю оценку деятельности должностных лиц». Подобные меры с учетом здесь же постулированного «единоначалия администрации с широким участием трудящихся в управлении» звучат либо как насмешка над самоуправлением в условиях плановой экономики, либо как благие, но нереализуемые пожелания. За одним, правда, исключением: производственной бригаде разрешено требовать от администрации освобождать от обязанностей бригадира человека, не оправдавшего доверия коллектива.

Не поддающиеся контролю мифологизированные стратегические полномочия компенсируются вполне конкретными тактическими, регламентирующими производственную и внепроизводственную жизнь отдельных работников. Начнем с того, что коллективу дано право влиять на размер заработной платы, оценивая трудовой вклад каждого и сокращая численность персонала с перераспределением объема работ и фонда оплаты. Кроме того, коллектив выдвигает предложения о премировании работников и предоставлении других выплат и льгот за счет фонда материального поощрения (статья 11). Мало этого, коллектив может привлечь нарушителей трудовой дисциплины к ответственности, включая «временный перевод на нижеоплачиваемую работу и увольнение», «лишение их полностью или частично премий, вознаграждений по итогам годовой работы и за выслугу лет, дополнительного отпуска за непрерывный стаж работы», «возмещение материального ущерба, причиненного предприятию», «перенос очередности предоставления жилой площади» (статья 9). Та же статья позволяет коллективу досрочно снимать наложенное взыскание. Вспомнив о жилье, отметим: 14 статья закона дает право коллективу определять работников, которым может быть оказана материальная помощь «на кооперативное и индивидуальное жилищное строительство, а также на улучшение жилищных условий или обзаведение домашним хозяйством».

Перечень жизненно важных для каждого человека мер коллективного воздействия сказанным не исчерпан. Следует вспомнить указанные в законе организацию отдыха членов коллектива и их родственников, предоставление мест в яслях и детских садах, лечение в ведомственных поликлиниках и больницах, выделение дачных участков, обучение в высших и средних специальных учебных заведениях с выплатой стипендий за счет средств предприятия. Так называемый «фонд ширпотреба», продуктовые наборы, попечение ветеранов и пенсионеров также находились в ведении коллектива (статья 16). Теперь о том, как конкретно реализуются коллективные полномочия. Согласно последнему разделу закона, непосредственно общими собраниями (конференциями) коллективов, которые могут проводиться также по цехам, отделам, участкам, бригадам и другим подразделениям. Вопросы на рассмотрение собраний выносятся по инициативе администрации, общественных организаций либо отдельных лиц. Решения принимаются открытым голосованием большинством голосов и обязательны для членов коллектива и администрации. Контроль за их исполнением осуществляет профсоюзный комитет или администрация по поручению собрания (статьи 19–21).

«Доброй традицией наших дней стала ежедневная оценка каждого работника. В чем ее смысл? Нечего греха таить, не все еще одинаково относятся к труду. Одни вкладывают в любимое дело весь жар своей души, дорожат доверием коллектива. Но есть еще и такие, пусть их немного, о которых в народе говорят: «Им хоть пень колотить, да день проводить». Мы установили такой порядок: теперь на сменно-встречных собраниях бригады, участка или смены дается оценка не только общим итогам, но идет откровенный, прямой, товарищеский разговор о трудовом вкладе каждого, будь то инженер, мастер или рабочий. Здесь все на виду, ничего не скроешь, за чужую спину не спрячешься. Это положило конец примиренчеству и тем, кто работает, как говорится, шаляй-валяй. Зато рождается другой интерес, другое настроение: равняться на лучших, проявлять собственную смекалку и творчество». Этот фрагмент выступления на XXVI съезде КПСС старшего горнового доменного цеха Магнитогорского металлургического комбината хорошо иллюстрирует мощь непосредственного контакта как орудия психологического воздействия. Повременим пока с интерпретациями, вернемся к законодательным новациям недолгого правления Ю. В. Андропова.

14 июля 1983 г. вышло Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О дополнительных мерах по расширению прав производственных объединений (предприятий) промышленности в планировании и хозяйственной деятельности и по усилению их ответственности за результаты работы». Через месяц после закона о коллективах нескольким крупным объединениям в порядке эксперимента предоставили неслыханную в те времена самостоятельность в разработке и реализации планов экономического и социального развития. Средства, расходуемые на совершенствование производства, оплату труда и социальное развитие, включая строительство жилья, детских садов, яслей, профилакториев, пансионатов и пр., были поставлены в прямую зависимость от конечных результатов работы. Причем критериями оценки этих результатов назвали не только объем, качество и сроки, но и производительность труда, техническое перевооружение производства, снижение себестоимости продукции, соответствующей экспортным требованиям. Хотя в отличие от закона о коллективах документ имеет скорее макроэкономический характер, «человеческий фактор» в нем тоже учтен. Это прежде всего относится к формированию и распределению фонда заработной платы и фонда материального поощрения, что призвано обеспечить материальную заинтересованность специалистов и рабочих в росте производительности труда, расширении ассортимента и повышения качества продукции. Если последняя соответствовала лучшим мировым образцам, ее разработчикам и изготовителям дозволялось выплачивать премии сверх ранее существовавших нормативов. Администрации разрешалось устанавливать надбавки к окладам и тарифным ставкам за высокую квалификацию, совмещение профессий (должностей). Предприятиям, участвующим в эксперименте, предоставлено «право самостоятельно решать вопросы использования фонда социально-культурных мероприятий и жилищного строительства, имея в виду, что направления использования указанного фонда должны обсуждаться и одобряться трудовым коллективом». Учитывая, что в начале 1981 г. КПСС насчитывала 17 миллионов 480 тысяч членов, состоявших в без малого полутора миллионах первичных, цеховых парторганизациях и партгруппах, где изучение Постановлений ЦК было обязательным, дефиниция коллектива как основной ячейки общества получила дополнительную аргументацию. Ее принятию способствовало и сохраняющееся за партийными органами право контроля деятельности администрации даже этих «самостоятельных» предприятий.

Локальный экономический эксперимент, возможно, укрепил веру партийных граждан в полноправие «ячейки», но повсеместных хозяйственных проблем не затронул. «В промышленности, строительстве, в сельском хозяйстве, на транспорте, в непроизводственных отраслях все еще велики потери рабочего времени, не везде рационально используются трудовые ресурсы, медленно сокращается текучесть кадров. Некоторые рабочие, колхозники и служащие трудятся не с полной отдачей, не дорожат интересами коллектива, допускают прогулы и опоздания, случаи пьянства, часто необоснованно переходят с одного предприятия на другое. Лодыри, прогульщики и летуны нередко чувствуют себя вольготно, по заработной плате и другим благам оказываются в одном ряду с добросовестными работниками. В борьбе с такого рода явлениями… все еще недостаточна роль рабочих собраний, товарищеских судов». Это не статья из сатирического журнала «Крокодил». Это фрагмент преамбулы Постановления ЦК КПСС, Совмина СССР, ВЦСПС «Об усилении работы по укреплению социалистической дисциплины труда», принятого 28 июля 1983 г., через две недели после предыдущего. Сославшись на «широкую поддержку советского народа», Центральный Комитет КПСС, Совет Министров СССР и Всесоюзный Центральный Совет профессиональных союзов особым пунктом постановили: «Считать важнейшим направлением в работе по воспитанию и укреплению социалистической дисциплины труда повышение роли трудовых коллективов, эффективное использование предоставленных им прав. Исходить из того, что именно в трудовом коллективе формируется и закаляется личность труженика социалистического общества… На обсуждение трудовых коллективов, собраний бригад, участков, ферм, цехов должны постоянно выноситься вопросы состояния трудовой дисциплины и меры по ее укреплению, случаи прогулов и других нарушений для соответствующего общественного воздействия на нарушителей». Следующий пункт Постановления призывал «признать недопустимым неоправданное отвлечение рабочих и служащих в рабочее время для проведения всевозможных собраний, слетов и семинаров, спортивных соревнований, занятий художественной самодеятельностью, организации туристических поездок».

Андроповская компания по укреплению трудовой дисциплины не прошла бесследно. Экономический эффект милицейских облав в кинотеатрах, универмагах, в метро – вне нашей компетенции. Кратковременный, говорят, был. Для понимания места коллектива в повседневной жизни трудящихся взрослых куда важнее организационные последствия закона о коллективах и постановления о дисциплине. 20 июля 1984 г. на их основе Государственный комитет СССР по труду и социальным вопросам утвердил новые типовые правила внутреннего трудового распорядка для рабочих и служащих предприятий, учреждений, организаций. В преамбуле указано: правила «имеют целью способствовать воспитанию рабочих и служащих в духе коммунистического отношения к труду, дальнейшему укреплению трудовой дисциплины, организации труда на научной основе, рациональному использованию рабочего времени, высокому качеству работ, повышению производительности труда и эффективности общественного производства». Раздел о порядке приема и увольнения особых новшеств не содержит. Перечень основных обязанностей тоже стандартен: «работать честно и добросовестно, соблюдать дисциплину труда», «повышать производительность», «улучшать качество работы», «беречь и укреплять социалистическую собственность», «вести себя достойно, соблюдать правила социалистического общежития». Обязанности администрации чуть более конкретны: кроме само собой разумеющихся «правильно организовать труд» и «создавать условия для роста производительности» указаны необходимость заботы о стабильности трудовых коллективов, создании условий для выполнения предусмотренных законом о коллективах полномочий, в том числе проведения собраний и постоянно действующих совещаний. Специальный пункт требует «внимательно относиться к нуждам и запросам работников, обеспечивать улучшение их жилищных и культурно-бытовых условий, осуществлять строительство, ремонт и содержание в надлежащем состоянии жилых домов, общежитий, детских дошкольных учреждений, а также предприятий торгово-бытового обслуживания и рабочих столовых непосредственно на предприятиях, оказывать помощь в кооперативном и индивидуальном жилищном строительстве, организовывать учет работников, нуждающихся в улучшении жилищных условий, распределять жилую площадь…»

Широкий спектр оказываемых услуг обернулся достаточно жестокими дисциплинарными требованиями к использованию рабочего времени и солидным перечнем видов ответственности за нарушение дисциплины. Замечание, выговор, перевод на нижеоплачиваемую работу или смещение на низшую должность, увольнение за систематическое неисполнение обязанностей, сопряженное с прогулом или появлением на работе в нетрезвом состоянии. Прогул же определен как «отсутствие на работе более трех часов в течение рабочего дня без уважительных причин». Прогул карается, кроме того, лишением права на надбавки за выслугу лет, уменьшением очередного отпуска на число дней прогула, полным или частичным лишением годовой премии. Дисциплинарные взыскания, согласно правилам, применяются руководителем и другими должностными лицами, которые могут «вместо применения дисциплинарного взыскания передать вопрос о нарушении трудовой дисциплины на рассмотрение трудового коллектива, товарищеского суда или общественной организации». Трудовым же коллективам предписано проявлять «строгую товарищескую требовательность» к недобросовестным работникам, применять к ним меры общественного взыскания или ходатайствовать об административной ответственности, либо о снятии наложенного взыскания досрочно, до истечения года со дня его применения.

Мнение трудового коллектива должно учитываться и при поощрениях «за образцовое выполнение трудовых обязанностей, успехи в социалистическом соревновании, повышение производительности труда, улучшение качества продукции, продолжительную и безупречную работу, новаторство в труде». Благодарность, премия, ценный подарок, Почетная грамота, занесение на Доску почета, звание лучшего работника, путевки в санатории и дома отдыха, улучшение жилищных условий, продвижение по работе – все должно быть одобрено коллективом. Типовые правила рекомендовано адаптировать к отрасли хозяйства и конкретному предприятию.

Локальный нормативный акт подобного рода естественен и повсеместен, используется поныне. Любая совместная деятельность предполагает правила, регламентирующие поведение участников, тем более, когда они вступили в договорные отношения с государством-работодателем, предоставившим средства труда и взявшим на себя ответственность за реализацию его результатов. Такие отношения непременно включают контроль исполнения предписаний и требований, а следовательно, меры поощрения и взыскания. По отношению к работникам эти обязанности, казалось бы, лежат на администрации, представляющей интересы государства. Типовые же правила, легко заметить, делят их между администрацией и коллективом. Причем последнему отдается приоритет в оценке труда и личности работника, тогда как первая лишь реализует принятые решения. Даже если решения – не более чем ритуальное одобрение сверху спущенных указаний, коллектив остается мощнейшей инстанцией контроля индивидуального поведения. От него зависит место запятой в знаменитой фразе «казнить нельзя помиловать».

Дороже и больнее всего мнение ближайшего, первичного трудового коллектива, бригады, где друг друга знают давно и досконально. Оценить масштаб коллективизации трудовой жизни советских людей в середине 80-х гг. позволяют количество и общая численность бригад по отраслям хозяйства в 1986 г. Промышленность – 1 миллион 505 тысяч бригад общей численностью 19 миллионов 887 тысяч человек; сельское хозяйство – 641 тысяча и 16 миллионов 264 тысячи соответственно; строительство – 274 тысячи, 3 миллиона 897 тысяч; железнодорожный транспорт – 83 тысячи, 1 миллион 158 тысяч; автомобильный транспорт – 101 тысяча, 1 миллион 766 тысяч; связь – 36 тысяч, 378 тысяч; жилищно-коммунальное хозяйство – 112 тысяч, 1 миллион 164 тысячи; бытовое обслуживание – 100 тысяч бригад, 859 тысяч человек. 65 % бригад в сельском хозяйстве, 46 % в строительстве, 31 % в промышленности, 29 % на железнодорожном транспорте работали на основе хозяйственного расчета, требующего соизмерять затраты на производство с доходами от реализации продукции, что значительно повышало коллективную ответственность и взаимную бдительность. К этому перечню следует добавить 140 тысяч педагогических коллективов средних общеобразовательных школ, где в то время трудились почти 3 миллиона учителей; 4495 педагогических коллективов средних специальных учебных заведений; факультеты, кафедры, лаборатории 894 высших учебных заведений; медицинский персонал 23 300 больниц, 27 900 поликлиник и консультаций. Научно-исследовательские институты, конструкторские бюро, библиотеки, музеи, дошкольные и внешкольные учреждения, редакции газет и журналов – коллективизация охватила практически все трудоспособное население страны.

Профессиональная специфика придавала некоторое своеобразие коллективной трудовой жизни, но ее сценарий, действующие лица, ценности и нормы поведения идентичны во всех ячейках. Вышестоящие государственные инстанции ставят задачи, предоставляют помещение и оборудование для их решения, которыми лишь распоряжается коллектив, отвечают за реализацию результатов труда, определяют нормы материального и морального поощрения и наказания работников. Партийная организация направляет и контролирует деятельность администрации, обеспечивает исполнение социальных ритуалов. Ей помогает комсомол. Профсоюз отслеживает соблюдение коллективного договора, в том числе правил трудового распорядка. Этот отлаженный механизм не заслуживал бы внимания, если бы имел отношение только и исключительно к служебным обязанностям человека. Он определял его жизнь и судьбу. По точной оценке А. А. Зиновьева, в трудовом коллективе люди не просто трудятся, но и «проводят время в обществе хорошо знакомых людей, обмениваются информацией, развлекаются, предпринимают многочисленные действия, сохраняющие и улучшающие их положение, осуществляют контакты с людьми, от которых зависит их благополучие, посещают многочисленные собрания, получают путевки в дома отдыха, получают жилье, а порой и дополнительные продукты питания… Здесь они повышают свою квалификацию и получают всякого рода звания, удостоверяющие это. Здесь они занимаются в художественной самодеятельности и спортом, не говоря уже о кружках политического образования. Здесь они занимаются общественной работой. Здесь их вовлекают в различного рода массовые мероприятия (демонстрации, встречи и проводы важных персон, праздники, вечера отдыха, туристические походы и поездки). Тут происходит <…> жизнь в самом точном смысле слова с ее радостями и горестями, удачами и неудачами, жизнь, полная страстей и драматизма». Словом, для большинства советских граждан «основная жизнь есть все то, что они делают в первичном коллективе, для него и через него… Она оказывает доминирующее влияние на жизни и переживания членов их семьи. И даже после того, когда они покидают первичные коллективы и уходят на пенсию, до конца жизни они несут в себе влияние их прошлой жизни в коллективе».

Вердикт проницательного философа и социолога: коллектив – «специфически коммунистическая форма закрепощения человека». Причем – и это главное – суть этого закрепощения «состоит не в насилии извне, а в принятии населением данных ограничений их свободы и воспроизводстве их в своем нормальном процессе жизни. Большинство людей вовсе не воспринимают свое положение как закрепощение». Участники и сторонние наблюдатели событий по-разному интерпретируют происходящее. Факт простой, всем и давно известный. И все же приостановимся на нем. Как верно, хотя и по другому поводу, заметил Зиновьев, «суть научных открытий в социологии состоит не в том, чтобы раскопать какой-то глубоко запрятанный грандиозный секрет жизни общества, а в том, чтобы увидеть, какую грандиозную роль играют очевидные всем пустяки». Посмотрим на коллектив со стороны. «Начав наблюдать коммуну с позиции натуралиста, изучающего муравейник, стадо обезьян или скопление крыс, вы будете сначала потрясены кажущейся бессмысленностью подавляющего большинства действий сотрудников и несоразмерностью между событиями и реакцией сотрудников на них. Например, зачем эта масса уставших людей идет в актовый зал и часами мучается в нем, заранее зная, что от них ничего не зависит, что давно все решено и согласовано в соответствующих инстанциях. Зачем председатель собрания предлагает голосовать, хотя заранее знает, что большинство вообще не удосужится поднять руку, что он, не глядя даже в зал, скажет, что решение принято единогласно, что никто не пикнет по сему поводу».

Перешептывались, конечно, а иногда и вслух возмущались, как сам Зиновьев, высланный в 1978 г. из страны с лишением степеней, званий, гражданства. Не к месту петь осанну бунтарям. Их единицы. О них отдельно. Нас же теперь занимает молчаливое большинство – миллионы обычных людей, неглупых, умеренно трудолюбивых, обремененных заботами о семье. Они и вправду безропотно участвовали в привычных коллективных ритуалах, не всегда вникая в их смысл. Зачем вторые сутки моросит дождь? Сетуем, не митингуем. Публичность, коллективность были настолько естественным атрибутом профессиональной и семейной жизни советских граждан, что не вызывали ни возмущения, ни восторга. «Экзистенциальное одиночество, – красиво выразилась коллега-психолог, – неотъемлемое состояние любого живущего человека, которое может предстать как психологическая проблема, а может – как ценность, но все равно остается неизбежной данностью». В начале 80-х гг. эту «неизбежную данность» наш человек мог обрести разве что в затворе, но отшельничество грозило статьей 209 УК РСФСР, предусматривающей уголовную ответственность за злостное уклонение от труда. Кто-то, возможно, шел на риск в режиме личной автономии, кто-то жертвовал ею в надежде на гарантированное коллективом благополучие. Для многих общинное самосознание, чувство принадлежности к кругу хорошо знакомых коллег было залогом психологической защищенности настоящего и предсказуемости будущего.

«Интимная жизнь коллектива не исчерпывается совместной производственной или служебной деятельностью, – писал Зиновьев в 1980 г. – Она включает в себя также разнообразную общественную деятельность (собрания, вечера, поездки), а также личные взаимоотношения, вырастающие на этой основе (сплетни, гостевание, любовные связи, совместные выпивки, локальные группки, мафии, круговая порука, взаимные услуги). <…> Они сплачивают коллектив в единую семью не в фигуральном, а почти в буквальном смысле слова». Семья эта активно не нравится философу: «Коллектив по самой сути есть объединение ущербных, серых, несчастных существ в некое целое, компенсирующее их дефекты». Основой его существования, по Зиновьеву, являются взаимное насилие, унижение, контроль, попытки «напакостить друг другу, низвести тонус жизни всех до некоего среднепаскудного уровня», до «уровня ничтожной ползучей твари». За откровенной полемической запальчивостью – выстраданное уподобление первичного коллектива «единой суперличности», где «мы» слились в общее «я».

Теоретическим новшеством эта метафора не была: в отечественной науке идея коллектива как «собирательной личности» еще в начале 20-х гг. прошлого века обоснована выдающимся психиатром и психологом В. М. Бехтеревым (1857–1927). Зиновьевская констатация коллективного «Я» важна как свидетельство очевидца, в работах которого, по заслуживающей доверия оценке А. А. Гусейнова, «дан наиболее глубокий анализ коммунистической социальной организации, объективных закономерностей ее развития, причем – реальных, а не вымышленных». Согласно Зиновьеву, возникающая в коллективе психологическая общность зиждется на т. н. коммунальных взаимоотношениях, сопутствующих совместной жизни и деятельности. «Коммунальные законы суть определенные правила поведения (действия, поступков) людей по отношению друг к другу. Основу для них составляет исторически сложившееся и постоянно воспроизводящееся стремление людей и групп людей к самосохранению и улучшению условий своего существования в ситуации социального бытия. Примеры таких правил: меньше дать и больше взять; меньше риска и больше выгоды; меньше ответственности и больше почета, меньше зависимости от других; больше зависимости других от тебя». «Не действовать во вред себе, препятствовать другим индивидам действовать во вред себе, избегать ухудшения условий своего существования, отдавать предпочтение лучшим условиям существования». Эти правила «естественны, отвечают исторически сложившейся социо-биологической природе человека и человеческих групп».

Вариации на тему «своя рубашка ближе к телу» – излюбленный итог многовекового философствования о поведении человека в ситуации конфликта интересов с сородичами. Эгоизм, индивидуализм, утилитаризм – далеко не полный список диагнозов, поставленных Т. Гоббсом (1588–1679), А. Смитом (1723–1790), К. А. Гельвецием (1715–1771), И. Бентамом (1748–1832), Дж. С. Миллем (1806–1873), Г. Спенсером (1820–1903), Н. Г. Чернышевским (1828–1889) и другими выдающимися умами нескольких последних столетий. Человеку свойственно радовать себя за счет окружающих. Поверим. Но нас сейчас интересует не человек вообще, а советский гражданин середины 80-х. Если он руководствовался принципом homo homini lupus est, чем скреплялось отмеченное Зиновьевым коллективное «Я»? Ответ философа несколько скандален, но психологически достоверен: царящие в среднестатистической ячейке взаимное насилие, унижение, контроль, холуйство, очковтирательство, стяжательство венчаются единением ее участников под девизом «все мы ничтожества». «Человек должен быть испачкан окружающими (близкими!) со всех сторон, чтобы быть своим… Взаимное опошление есть одно из самых страшных явлений коммунизма», «причем индивид добровольно насилуется другими, ибо сам участвует в насилии над ними». И словно бы отвечая на вопрос о распространенности сплочения посредством взаимоосквернения: «двуличность, доносы, клевета, подсиживание, предательство суть не отклонение от нормы, а именно норма».

Тянет спросить: была ли названная норма единственным регулятором внутриколлективных взаимоотношений? Ответ Зиновьева был бы наверняка отрицательным: наряду с коммунальным он выделял деловой и «менталитетный» аспекты жизнедеятельности социальных организаций. Оно и понятно: возможность доносить и клеветать предполагает неслучайное и личностно значимое сосуществование в пространстве и времени, здесь – соучастие в общественно нужной работе, требующей разделения и координации индивидуальных функций, словом, разного рода сотрудничества. Обеспокоенности личным благополучием оно не отменяет, но ограничивает разгул коммунальных страстей в ситуации вынужденного контакта. Судачили, лицемерили, предавали? Вероятно. Но и учили, лечили, строили, варили сталь и добывали уголь. «Коммунизм мыслился лучшими людьми прошлого как такая организация жизни людей, в которой люди вместе трудятся, вместе развлекаются, вместе переносят трудности, вместе радуются удачам. В которой все распределяется поровну и по справедливости, в которой все живут открыто, на виду друг у друга, живут душа в душу, помогают друг другу, заботятся друг о друге, любят друг друга… Такая коммунистическая ячейка, – резюмирует Зиновьев, – есть пустая абстракция». Согласны, трудовые коллективы 80-х идиллией не были, хотя вместе трудились, гордились сделанным, огорчались и радовались да и жили на виду друг у друга. Отсутствие безоглядной любви и неусыпной заботы, возможно, кого-то ранило, но происходило это именно потому, что коллектив оставался главным пространством жизни советских людей. Представления о себе и мире строились на основе не столько закрытого от других, сколько разделяемого с ними жизненного опыта.

Немаловажной его частью, что убедительно показал историк и политолог О. В. Хархордин, было всеобщее опасение «недремлющего ока» всевластного коллектива, провоцирующее притворство, симуляцию, утаивание, демонстрацию потребного и прочие роднящие «грешников» способы социальной мимикрии. Впрочем, в первой половине 80-х гг. это опасение утратило фобический характер. «К концу брежневского правления пирамида коллективов составляла костяк советского общества, и лишь относительно небольшое количество внешнего насилия требовалось для поддержания упорядоченных связей между ними и для наказания отщепенцев, «выпадавших» из коллективов. После применения фундаментального насилия при создании новой системы коллективистской жизни совсем немного его было нужно для устойчивого функционирования этой системы. Секрет стабильности заключался в том, что каждый коллектив функционировал как квазирелигиозная организация, используя некоторые новозаветные принципы для поддержания мощной системы кругового социального контроля внутри коллектива». Сходство советского коллектива с «православной конгрегацией» О. В. Хархордин усматривает в близости способов поддержания групповой дисциплины. Горизонтальный исправляющий надзор, где вместо «деспотизма начальника – унизительная слежка соседа и тирания праведного увещевания, преподносимые как дружеская помощь», присущ и унаследованной от А. С. Макаренко технологии наведения порядка в советских коллективах, и правилам монашеской жизни, составленным и реализованным в XVI в. преподобным Иосифом Волоцким.

Взаимный контроль сотрудников за соблюдением уставных требований организации, будь то обет послушания или коллективный договор, – эффективное средство регуляции индивидуального поведения и стабилизации взаимоотношений. Его «механизмами», по-видимому, служат и многообразные эффекты непосредственного контакта, и статусное выравнивание за счет совмещения и попеременного исполнения ролей наставника и ведомого, и постоянно возобновляющаяся объективация ценностных ориентиров совместного бытия. Что побуждало средневековых монахов и советских рабочих и служащих к взаимному контролю поведения? Страх ослушания, грозящего изгнанием из общности? Потребность доминирования над себе подобными, компенсирующая необходимость подчинения их указаниям? Возможно. Но не только. Поначалу немногочисленные сторонники Иосифа Волоцкого последовали за ним исключительно из идейных соображений. Нестяжание, отсечение своей воли, непрестанный труд в соединении с молитвой, неприхотливость в еде и одежде, помощь нуждающимся – эти заповеди соборной жизни, ведущие к соборному же спасению, ревностно исполняли и сам преподобный, и иноки основанной им в 1479 г. благочестивой обители. В среде глубоко верующих взаимные наставления на путь истинный, скорее всего, не преподносились как дружеская помощь, а были ею.

«Насельники» советских заводов, институтов и контор 80-х гг. сообща попасть в коммунистический рай уже не надеялись, но к коллективу относились с уважением. В биографии каждого – школа, пионерская и комсомольская организации, книги и кинофильмы про товарищескую взаимопомощь борцов за общее счастье. Характеризуя генезис понятия «класс» в социологическом дискурсе, видный французский социолог Пьер Бурдьё наделил его «символическим капиталом» – априори признаваемым престижем, не требующей проверки высокоидейной репутацией. Называние, именование создает иллюзию существования означенного, теоретически сконструированный класс становится реально действующей группой. Не включаясь в дискуссию об онтологическом статусе классов, отметим: указанное социологом учреждение группы посредством магического акта номинации несомненно повлияло на психологический статус коллектива в мировоззрении советских граждан. Героические предания о коллективных подвигах устроителей и защитников нового общества, официальные панегирики коллективизму, товарищеской взаимопомощи, солидарности и т. п. настойчиво формировали положительное отношение и к идее коллектива как группы готовых к самопожертвованию единомышленников, и к ее воплощению в реальных трудовых сообществах.

Порой очевидные изъяны собственного подразделения не только не подрывали, но даже укрепляли веру в коллективистские ценности: приоритет общих интересов над личными, взаимоподдержка, заботливость, доброжелательность, сострадание горестям и сорадование удачам товарищей, приверженность группе, готовность к совместному преодолению трудностей, ощущение персональной ответственности за общие неудачи, рефлексия воздействия своих поступков на благополучие ближних… Непосредственный жизненный опыт нередко противоречил подобным нормам, но сомнений в их значимости не порождал. Почему? Массированная пропагандистская подпитка? Не исключено, но маловероятно: в 80-е гг. после замены коммунизма олимпиадой к агитации относились скептично. В дружеских застольях и курилках Моральный кодекс строителя коммунизма не обсуждался, да и на партийных собраниях в верности ему не клялись. Чем же в таком случае поддерживался бытовой и трудовой коллективизм соотечественников? Мировую известность заслуженно получил ответ голландского исследователя Г. Хофстеде, опубликовавшего в 1980 г. книгу «Последствия культуры». Проанализировав взгляды более 100 тысяч сотрудников международной корпорации из нескольких десятков стран, автор обнаружил обусловленность представлений подспудными особенностями национальной культуры, в том числе исторически сложившейся мерой зависимости населения от социальных связей и структур. Если эта зависимость у большинства традиционно сильна, люди глубоко интегрированы в социальные группы и лояльны им в обмен на заботу и защиту, культура именуется коллективистической. Доминирование независимости, надежды на себя и личной ответственности свидетельствует об индивидуалистической направленности культуры.

Хофстеде не был первооткрывателем коллективизма и индивидуализма как социокультурных конструктов. «Политические философы данные конструкты использовали в течение 300 лет», – заметил патриарх их психологического изучения Г. Триандис, в качестве рецензента поддержавший публикацию книги Хофстеде. Однако именно многолетний проект последнего, во‐первых, реанимировал исследования макросоциальной детерминации индивидуальной жизнедеятельности, а во‐вторых, стимулировал интерес к коллективизму и индивидуализму как «измерениям», «параметрам», «аспектам», «конструктам», «синдромам» культуры. Культурным синдромом Триандис называет общепринятую систему убеждений, установок, норм, ценностей, ролей, свойственную членам подавляющего большинства социальных общностей. Согласно этому автору, в коллективистских культурах люди считают себя прежде всего представителями групп, чьи цели важнее личных интересов, а нормы – собственных установок, которыми можно без дискомфорта пренебречь для сохранения гармонии, поддерживаемой искренней эмпатией к заслуживающим самопожертвования «своим». Верность группе здесь сопряжена со страхом отторжения от нее, что обостряет чувство долга и приверженность сложившимся взаимозависимостям. Прототипическим образцом коллективистских отношений является семья, объединяющая людей «долговременными эмоциональными связями и общими целями» и задающая соответствующие ценностные ориентиры воспитания детей. Сославшись на результаты исследования известного израильского психолога С. Шварца, Триандис отмечает: «В коллективистских культурах в гораздо большей степени, чем в индивидуалистических, детей воспитывают так, чтобы во взрослой жизни они исполняли свои обязанности, жертвовали собой ради группы и подчинялись властям».

Вернувшись к вопросу о глубинных истоках коллективизма советских людей в 80-е гг. прошлого века, наивно искать их в Конституции, решениях XXII партийного съезда, Законе о коллективах и сопутствующих постановлениях ЦК КПСС, ВЦСПС и правительства. Регламентируя публичный дискурс и социальное поведение, эти директивы не определяли коммунальные привязанности, инстинкты и привычки не столь уж зомбированных в это время сограждан. На наш взгляд, воспользовавшись уроками кросс-культурной психологии, причину советского коллективизма разумнее видеть в исторически и биографически укорененных жизненных практиках и ценностях. Используя формулировку А. Г. Асмолова – в усвоенных в процессе социализации неосознаваемых социалистических образцах мировоззрения и поведения, отражающих «типовые программы культуры». «Что же представляют собой типовые программы культуры, являющиеся регуляторами человеческого поведения?» – задается вопросом Т. Г. Стефаненко и с позиций этнопсихолога обращается к понятию «традиция», трактуемому сегодня как передача от поколения к поколению ценностей, нравственных норм, убеждений и связанных с ними обычаев, ритуалов, поведенческих стереотипов.

Из многообразия традиций и обычаев нас сейчас интересуют лишь характеризующие отношения людей друг к другу и ближайшему социальному окружению. Согласно весьма убедительной и популярной гипотезе американского психолога А. П. Фиск, базисом подобных отношений является принятый в общности способ распределения благ и ресурсов. По мнению автора, таких способов, определяющих элементарные формы взаимодействия, всего четыре. Первый – коммунальное распределение (communal sharing) по потребностям, т. е. основанное на взаимности совместное использование общего достояния группы. Второй – распределение в соответствии с властными полномочиями (authority ranking), когда получение блага определяется рангом в иерархии, признанным авторитетом и соответствующими привилегиями. Третий – распределение поровну (equality matching), когда господствуют сбалансированные отношения равенства. Четвертый – рыночное распределение (market pricing), когда каждый получает пропорционально сделанному вкладу. По мнению А. П. Фиск, перечисленные способы распределения ресурсов задают фундаментальные модели социального взаимодействия, мышления и эмоций, являющиеся универсальными для всего человечества. Исчерпывают ли названные элементарные формы все возможные «кирпичики» непосредственных контактов – предмет особого разговора. Важно иное: каждая из них – свидетельство вовлеченности человека в контекст межиндивидуальных связей, в группу, и потому может служить индикатором реальной взаимозависимости – коллективности! – повседневной жизни. Словом, «механика» человеческого бытия подтверждает правоту Аристотеля: человек – общественное животное вне зависимости от отношения к обществу, будь то отечество, семья или трудовой коллектив.

Это заключение обосновано, но не вполне корректно. Как мы убедились, приверженность к коллективу, приоритет общих целей, товарищеская взаимопомощь и т. п. – не только порыв души, но и нормативные идеологические предписания. Идеологической подоплеки не лишена и апологетика личностной автономии, самодостаточности, независимости, конкурентоспособности и прочих индивидуалистических ценностей. Оценочный характер трактовки коллективизма/индивидуализма отмечают и некоторые зарубежные исследователи этих культурных синдромов. «Коллективизму часто придают уничижительный смысл, особенно в западных странах: он провоцирует конформизм, подчинение давлению группы и утрату индивидуальности. Его отрицательная оценка обусловлена также преувеличенным значением индивидуализма. Эти негативные коннотации сказываются в интерпретациях и стирают границы между научным исследованием и декларацией идеологической позиции. Необходимо подчеркнуть – существует и противоположная тенденция. Критика господствующих в западном обществе индивидуализма и эгоизма способствует облагораживанию образа «незападного» человека указанием на его духовность и приверженность общине». Размышления швейцарской коллеги Евы Грин подтверждают правоту Галины Михайловны Андреевой, подчеркнувшей в первом в нашей стране университетском учебнике социальной психологии, что эта дисциплина «по своему существу является наукой, стоящей весьма близко к острым социальным и политическим проблемам, к идеологии…».

Идеологически нагружены не только повествования о коллективизме и индивидуализме, что обусловлено мировоззрением авторов, но и сами эти феномены – ценности, взгляды, чувства, привычки, составляющие идеологию отношения к себе и социальному окружению. Идеология не сводится к официально санкционированным терминальным ценностям общественного бытия или девизу момента. Об этом позже. Сейчас подытожим ответы на главный вопрос данного раздела: почему трудовой коллектив послужил пространством, а порой и смыслом жизни огромного числа соотечественников в эпоху развитого социализма? С «пространством» достаточно ясно, в 1980-е гг. его не выбирали. Административно-правовая регламентация трудовой активности граждан предписывала обязательность принадлежности к коллективу и наделяла его полномочиями распорядителя жизненных благ (жилье, медицинское обслуживание, образование, отдых, дошкольные учреждения и т. д.), распространявшихся на членов семьи. Трудовой коллектив не был, разумеется, единственным пространством жизни, но для большинства чрезвычайно значимым, конкуренцию ему могла составить разве что семья, чьи интересы, впрочем, нередко приносились в жертву служебным обязанностям. О последних не забывали, даже провожая человека в последний путь: врач, инженер, полковник, учитель – почти непременные элементы эпитафий того времени. Впрочем, древнеримские надгробия аналогичны. Профессиональные достижения были и остаются критерием общественного признания человека даже перед лицом вечности.

Как источник относительного материального благополучия и арена профессиональной самореализации трудовой коллектив обладал весомым психологическим статусом для своих членов, определявшим отношение к совместному труду, коллегам, начальству, самим себе, наконец. При несомненной значимости удовлетворяемых ими насущных потребностей заработная плата и карьера не исчерпывали причин уважения к трудовому сообществу. Сказывалось и многолетнее настойчивое агитационно-пропагандистское продвижение ценностей упоминавшегося «морального кодекса», закрепившее во многих умах, а, возможно, и душах безусловность приоритета общего над личным. Заповедь товарищеской взаимопомощи и братской солидарности трудящихся с середины 80-х годов перестала декларироваться как норма поведения в коллективе – в новой редакции Программы и Устава КПСС, принятых в 1986 г. на XXVII съезде, «кодекс» отсутствует, – но морального авторитета не утратила. Возможно, благодаря явной смысловой перекличке с мотивом всеобщей любви в Нагорной проповеди Иисуса Христа, влияние которой в секулярном советском обществе тех лет не стоит недооценивать. «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф 7:12) – золотое правило признавали и те, кто не знал его происхождения. «Не судите, да не судимы будете» (Мф 7:1). «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в своем глазе не чувствуешь?» (Мф 7:3). Подобные советы и четверть века назад, и сегодня слышал и давал едва ли не каждый. «Человек человеку друг, товарищ и брат» из кодекса – парафраз «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мк 12:31).

Возможные мотивы приверженности человека к трудовому объединению, в котором он состоит, многообразны. Их относительно полный перечень легко найти в аналитических обзорах исследований т. н. организационной идентификации. Здесь и осознанная солидарность с целями и миссией коллектива, наполняющая чувством гордости; и ощущение психологического комфорта от пребывания в привычной обстановке среди хорошо знакомых людей, связанных общей судьбой; и послушание руководству, избавляющее от личной ответственности за промахи в работе, хотя и несколько девальвирующее персональную причастность к достижениям. Можно, но не будем расширять список: принудительная интеграция в коллектив ограничивает пространство и сценарий жизни трудящегося человека, но позволяет удовлетворить ряд его базовых запросов. Более того, принадлежность к некоей общности сама издавна трактуется как особая потребность. У. Мак-Дауголл (1871–1938), один из отцов-основателей современной социальной психологии, окрестил ее «стадным инстинктом» – поиском партнеров по сопереживанию позитивным и негативным эмоциям. Человек «не может переживать в одиночестве свои аффективные состояния. Ему радость не в радость, его страдания вдвойне мучительны, раз они не разделяются другими». Сто лет спустя гипотеза классика полностью подтверждена исследованиями современного бельгийского психолога Б. Римэ´: в среднем три четверти опрошенных женщин и мужчин делились переживаниями с кем-либо из окружающих. «Конфидентами» могли, разумеется, стать и коллеги по работе, хотя их совокупность сохраняется не только за счет доверительных разговоров. Старший современник Мак-Дауголла итальянский социолог В. Парето (1848–1923) примерно в те же годы более обстоятельно описал мотивацию «стадности»: «…Чувства зависимости, привязанности, уважения, почтения и страха… составляют необходимое условие для формирования стай животных и для образования человеческих сообществ». По его мнению, подобные нередко иррациональные инстинкты, эмоции и желания являются психологической константой социального поведения, его неизменяемыми «остатками» («residui»), определяющими структуру и динамику общественных объединений, включая способы их осмысления и концептуальной легитимизации. Поблагодарим Парето за весомый вклад в обоснование значимости социальной психологии как самостоятельной области знания о человеке и обществе и подведем итоги обсуждению статуса (от лат. status – положение, состояние) трудового коллектива в жизни советских граждан в середине 80-х гг.

Не повторяя сказанного, они лаконичны: идеология коллективизма на закате советского периода нашей истории испытала несомненное влияние политических, экономических, юридических и иных реалий времени, но рождена ими не была. Коллективизм старше советской власти и не является ее артефактом. Хотелось бы заглянуть в глубокую древность – прародину стадного инстинкта. В другой раз. Сейчас попытаемся выяснить, не могли ли источником коллективизма послужить традиции семейного воспитания, унаследованные от дореволюционных предков? Быть может, именно они завещали социалистическим внукам и правнукам просоциальные ценности и архетипы взаимоотношений?