Терпеть такой жар так долго было непросто даже привычным людям. Но они пока держались. Олег сидел на нижней полке, аккуратно бинтовал пальцы, промывал раны и ссадины холодной водой. Татьяна тихо лежала наверху, слушала его негромкий и сбивчивый монолог. Старый замок, густо вымазанный солидолом, висел на крючке вместе с ненужными дубовыми вениками. В его личинке торчал кусок проволоки. На булыжниках одним концом калилась тяжелая кочерга — Олег принес ее из раздевалки, чтобы иметь под рукой хоть какое-то оружие. Он планировал в скором времени выйти на улицу — секунд на сорок. Этого должно было хватить, чтобы снять оружие с ближайшего к бане трупа.

— Они перестреляли друг друга в первые минуты, когда безумие только начало ими овладевать, — спокойно рассказывал Олег о том, чего не помнил. — А потом выжившие по-звериному рвали друг друга. Те, кто еще не надышался газа, спешили на шум и выстрелы. И незаметно для себя тоже превращались в одержимых убийц, в психопатов…

Ничего такого он не видел, но он знал, что именно так все и было.

— Если бы я была там…

— Да. — Он кивнул. — Но тебя там не было…

Они уже несколько раз ненадолго выходили в моечную, чтобы перевести дух. Здесь было чуть менее жарко, здесь была прохладная вода и пиво.

— Две недели тому назад мои ребята писали программу, переводящую градусы Фаренгейта в градусы Цельсия, — забравшись в кадку с водой, говорил Олег. — И я, нам на счастье, не успел забыть ту формулу. Сто шестьдесят семь градусов по Фаренгейту — это всего-то семьдесят пять градусов по Цельсию. Стоило осознать это, и остальное пришло само собой — я придумал, где и как тебя можно спасти…

Таня качала головой — она не одобряла такого самопожертвования.

Чуть остынув, они возвращались в парилку. Забирались на полки — уже без всякого удовольствия.

— Еще немного, — хрипло смеялся Олег, — и я возненавижу баню.

Они затихали, экономя силы. Но с каждой секундой молчания тишина сгущалась, наливаясь осязаемой тяжестью. Все ощутимей, все сильней она давила на уши. И уже чудились живые поскрипывания на чердаке и царапанье за бревенчатыми стенами.

— Нам нужно уходить, — размышлял Олег, ни ногой, ни рукой не шевеля. — У банды, скорей всего, есть сообщники. И они могут наведаться в лагерь. Мы вооружимся, когда выберемся отсюда, но мне не хотелось бы вступать в бой. Пойдем тихо, через лес, в стороне от дороги. Но сперва надо будет связаться с Громовым или Зориным. Лучше с полковником, он всегда хорошо ко мне относился, даже когда я решил уходить… Да. Первым делом нужно будет найти телефон…

— Так сколько нам ждать, Олег? Как мы узнаем, что опасности больше нет? Как определим, что можно выходить?

— Слушай, Таня. Просто лежи, жди и слушай.

— Что слушать? Чего ждать?

— Жди, когда горы заснут. Мы должны услышать их вздох…

Они опять замолчали, не зная, что со стороны невидимых сейчас гор уже вовсю тянет свежестью — это холодный воздух сползает в долину с далеких скалистых склонов. Темнело, и уже недолго оставалось до той минуты, когда недолгий шквал взметнет пыль, взобьет кроны деревьев, ударит в окна, сшибет припозднившихся птах — и уляжется, успокоенный.

В это время года в этой местности каждый вечер заканчивался так — местные говорили, что это горы вздыхают, засыпая.