XVI
Profecto fortuna in omni re dominatur; ea res cunctas ex libidine magis, quam ex vero, celebrat, obscuratque. Gaius Sallustius, «Coniuratio Catilinae»
Мартин прильнул к иллюминатору.
Холодная ноябрьская ночь. В разрывах низких облаков виднеется заснеженная степь, однообразная и пустая. Белесые клочья тумана проносятся мимо выкрашенного сверху в грязно-белый цвет вибрирующего крыла их пассажирского «Хейнкеля-111». В целях светомаскировки в салоне тлеют две настолько тусклые лампочки, что лунного света, поступающего снаружи, едва ли не больше.
Самолет летел из Боковской в Кануково. Километрах в ста от них, по левому борту, лежали развалины Сталинграда, занятые 6-й армией. Лейтенанту Вангеру и пожилому оберштабсветеринару их дивизии, пользовавшему еще кайзеровских лошадок, было поручено принять табун трофейных гужевых лошадей, отписанных 3-й горной. Почти весь их четвероногий контингент полег на берегах рек Лица и Титовка на подступах к заполярному Мурманску. В октябре 42-го бывших егерей Дитля, который к тому времени уже командовал 20-й горной армией, повезли отогреваться на самый южный участок Восточного фронта, заменив их на позициях коллегами из 6-й горной дивизии.
«Туристы», как в шутку называли товарищи Мартина своих сменщиков, прибыли с теплых берегов Адриатики. В сороковом году, вскоре после того, как Дитль повез своих австрийцев в сумеречные страны, эти войска, только что сформированные в Инсбруке и лишь в мае нашившие на униформу эдельвейсы, двинулись на юг: Югославия, Румыния, Болгария, Венгрия и, наконец, Греция Был еще и Крит, на котором многим выпало сложить голову, залив благодатный остров своей и чужой кровью Но зато потом…
Те, кто выжил, сполна насладились плодами ратных трудов. Акрополь и кипарисы, мирные солнечные пейзажи с белеющими тут и там статуями богов и обломками мраморных колонн, сиртаки и колокольный звон православных монастырей. Валяйся себе на траве в тени оливы, грызи соломинку и наслаждайся прохладным ветерком, настоянным на аромате балканских фруктовых садов. Главное, не ходи в одиночку по темным ночным улицам, не забредай в тенистые рощи, увязавшись за улыбчивой гречанкой в ярком наряде с цветами в волосах. Таких неосторожных находили потом висящими вниз головой с пустыми глазницами, отрезанными носами и содранной кожей.
Что же касается северной службы Мартина, то ему повезло. Осенью сорокового года он был аттестован для прохождения обучения по ускоренной офицерской программе и следующие восемнадцать месяцев провел больше в Германии, нежели в Норвегии или на Восточном фронте. В то время как его товарищи замерзали на бескрайних ледяных пустынях между берегами Варангер-фиорда, озера Инари и реки Тулома, он уверенно шел по ступеням от фанен-юнкера до фенриха и, наконец, в конце лета 42-го, успешно закончив курс, вернулся на север в чине оберфенриха. За прошедший с начала войны год здесь ничего не изменилось. Немцы по-прежнему стояли в нескольких десятках километров от Мурманска и Кандалакши, и все их усилия продвинуться вперед были тщетными.
К сентябрю на Мартина пришло назначение, а одновременно с ним слух: их перебрасывают на другой участок фронта, А поскольку все другие участки фронтов находились южнее, эта новость была воспринята егерями с небывалым воодушевлением.
И вот уже в лейтенантских погонах он летит над Россией на тысячи километров южнее богом забытых Киркенеса, Петсамо и трижды проклятого Мурманска.
И снова снег!
Напротив Мартина сидел запахнувшийся в русский полушубок майор. По выглядывавшему из-под овчины краешку малиновых лампасов и такого же цвета подбою погон было видно, что майор из Генерального штаба. Рядим с ним притулились два трудовика из Имперской трудовой службы. Их отличали форменные кепи со значками в виде лопаты и колосьев пшеницы. Эти, как узнал Мартин еще на аэродроме, везли кучу ящиков с теодолитами, нивелирами, отбойными молотками и прочим строительным инструментом. Остальное пространство тесного салона заполняли большие тюки с зимними рабочими комбинезонами для личного состава РАД. Иногда из пилотской кабины появлялся бортмеханик и с озабоченным видом протискивался в хвост самолета. Возможно, ему не нравилась центровка летательного аппарата, нарушенная наспех загруженными ящиками, возможно – что-то другое.
Когда они пересекли широкую ленту Дона, бортмеханик сказал, что пройдено чуть больше половины пути. Осталось минут двадцать – двадцать пять, и они в гостях у союзников – 4-й румынской армии. Внизу долго вилась какая-то речушка, потом она ушла в сторону, и снова ничто не нарушало однообразие заснеженной степи.
Неожиданно левый мотор, как раз тот, что был со стороны Мартина, начал давать перебои. Минуту все сидели, напряженно прислушиваясь. Потом тарахтенье на левом крыле вовсе прекратилось. Только надрывный гул справа. Все тут же ощутили, что проваливаются вниз. Под ложечкой засосало. Мартин прильнул к иллюминатору и увидел нечто очень неприятное: как неестественна и страшна отделенная от человеческого тела голова, так неестествен и страшен вид остановившегося пропеллера летящего самолета. Четырехлопастный винт только лениво поворачивался под напором встречного ледяного ветра, став тормозом вместо тянущей силы.
Все разом заговорили и закрутили головами. Мотор слева заработал – все замолчали. Он снова смолк, и майор, привстав, уже собирался направиться в кабину пилотов. Его опередил выглянувший оттуда механик.
– Идем на вынужденную! Держитесь как можно крепче за что можете!
Мартин снова посмотрел за борт. Они быстро снижались. Вот уже скользят по самому верху рваного серого покрывала, вот резко потемнело – вошли в облако, и тут же открылась земля, да так близко, что Мартин отпрянул от иллюминатора. На него стремительно неслись верхушки деревьев.
Он вскочил и стал расшвыривать тюки с комбинезонами по тесному салону, стараясь навалить груду возле кабины летчиков. Один из трудовиков, тот, что был помоложе и сообразительнее, бросился ему помогать.
– Сбрасывай верхние ящики в хвост! – крикнул ему Мартин, – Иначе они переломают нам все кости!
Он выхватил нож и стал резать растяжки верхнего яруса коробок. Их все равно порвет при ударе. Ящики же нижнего ряда упирались в какой-то выступ в полу, и была надежда, что они удержатся на месте.
– Там же оптика! – закричал арбайтсфюрер, когда самый верхний ящик с грохотом полетел на пол, но к ним уже подключились ветеринар с генштабистом.
В этот момент что-то ударило по днищу фюзеляжа. Потом еще раз, да с такой силой, что все попадали с ног. Срубая деревья откуда-то взявшегося под ними леса, самолет усилиями пилотов несколько выровнялся, хотя его падение не остановилось. Неожиданно заработал левый двигатель. Рискуя снова заглушить его, летчики дали форсаж, и аэроплан, получив дополнительную тягу, оперся на плотные струи воздушного потока. Замелькали последние деревья, за ними торчащие из снега кусты…
Пролетев по березняку и изрубленным винтами кустам лесной опушки и пропахав еще двести или триста метров земли, машина замерла, уперевшись обоими крыльями в деревья. Двигатели заглохли. Наступила почти полная тишина, нарушаемая только легким потрескиванием фюзеляжных шпангоутов.
Мартин почувствовал, как по нему, яростно брыкая ногами, кто-то ползет. Он лежал в груде тюков, перемешанных с человеческими телами. Освещение погасло, только с одной стороны просматривались синевато-серые пятна иллюминаторов.
– Эй, кто там живой? – услыхал он голос майора, уже пробравшегося к двери.
Куча-мала зашевелилась, Еще не веря в спасение, люди стали выбираться из общей свалки. Отключившийся скорее от страха, чем от удара, ветеринар вдруг пришел в себя и в панике, не понимая, что произошло и где он, начал вопить что-то нечленораздельное.
– Вы ранены, Клеффель? – разглядев его в темноте, крикнул Мартин и ухватил за ногу. – Перестаньте орать, черт бы вас побрал!
– Что с нами? Вангер, где ты? Мы разбились?
Через десять минут все пассажиры стояли по колено в припорошенной снегом сухой траве, предусмотрительно отойдя подальше от зарывшегося в кусты и мягкий грунт самолета. Они не замечали мороза, постепенно осознавая, что чудом остались живы. В дверях «хейнкеля» появился кто-то из экипажа и замахал рукой. Мартин подбежал помочь. Скоро выяснилось, что оба летчика сильно пострадали: один разбил лицо, другой, похоже, сломал ногу и ребра. Оба, вполне вероятно, получили внутренние повреждения. Только механик отделался ушибами. Мартин с помощью его и молодого радовца перевязал раненых.
– Ну и где мы, черт бы побрал эту авиацию? Нас что, сбили? Мы же летели далеко в стороне от фронта! – окончательно пришел в себя майор. – Я вас спрашиваю! – Он обращался к бортмеханику.
– Отказал двигатель. Скорее всего перемерз или лопнул топливопровод, – оправдывался тот. – Мы потеряли треть самолетов из-за плохих взлетных полос и ранних морозов. К тому же нас еще не перевели на зимнее топливо.
Майор с досадой махнул рукой.
– Но хоть где мы, вы можете сказать? Я надеюсь, мы на нашей стороне?
– Разумеется. Сейчас я схожу за картой и компасом.
Механик отстегнул от куртки фонарик и направился к самолету. Штабист достал сигареты. Его руки все еще мелко тряслись. Взглянув на Мартина, он вдруг подошел к нему и протянул пачку.
– Благодарю, – отказался тот.
– Не курите? Правильно. Я тоже хотел бросить с сегодняшнего утра, да уж теперь увольте. – Майор все более осознавал, какое ему вместе со всеми привалило счастье, и не мог сдержать радости. – А ты молодец, лейтенант! Быстро сообразил насчет этих мешков и ящиков. – Он протянул руку. – Рудольф Шлимман.
– Вангер… Мартин, Нам нужно благодарить летчиков, господин майор.
– Летчиков – согласен, но не этого механика… Это ведь его обязанность следить за исправностью самолета. Топливо ему не поменяли… Ну да черт с ним. Что думаешь насчет наших дальнейших действий?
– Думаю, надо развести костер. Иначе мы, и в первую очередь раненые, замерзнем, А с рассветом кому-то надо идти искать своих.
Вернулся механик. Он подошел к майору и посветил на карту фонариком.
– Мы примерно вот здесь. Точнее не скажу. Ближе всего к нам должен быть Кру-гля-ко-во или Ге-не-рало-вс-кий, – с трудом выговорил он названия селений.
– Мы можем сообщить о себе по рации? – спросил майор.
– Бортовая радиостанция разбита.
– Черт! – Майор завертел головой в поисках старшего по чину трудовика. – Послушайте, как вас там… я не разбираюсь в ваших званиях, у вас в ящиках нет радиопередатчика?
– Только телефонные аппараты и кабель, – ответил всё еще ошеломленный арбайтсфюрер.
– Ну да, это как раз то, что нам сейчас нужно, – отвернулся майор, – Ну что, лейтенант, остается и вправду только жечь костер.
– А если мы залетели к русским?
– Чепуха, – майор еще раз попросил посветить на карту, – если мы у Кру-гля-ково, то до русских отсюда не меньше сорока километров, а если у Ге-не-рало-фф-ский – черт бы их побрал с такими названиями, – то и все семьдесят. Мы летели от Боковской сюда по прямой? – вопрос был обращен к механику.
– Да, почти, Могли сбиться только в последние несколько минут, но не намного.
– Тогда нечего опасаться. Вся линия фронта у меня постоянно в голове. Предлагаю разломать ящики и развести огонь. Вот вы… – штабист обратился к трудовику. – Как вас…
– Арбайтсфюрер Раус.
– Как? Раус? Господин Раус, у вас там есть топоры или пилы?
– Топоры должны быть, но ломать ящики…
– Да мы аккуратно. Всего один, Только разведем огонь, а потом уж нарубим веток.
Через полчаса метрах в пятидесяти от самолета под прикрытием невысоких деревьев пылал большой костер.
– Чем больше, тем быстрее нас заметят, – подбадривал майор Шлимман Мартина и молодого формана – нижнего чина трудовой службы по имени Николаус, рубивших топорами поломанные березки. – Зря мы расположились между деревьями. Надо было на поляне.
Набросав возле костра толстый слой радовских комбинезонов, они уложили на них обоих раненых летчиков, прикрыв каждого сверху еще парой комплектов. Сами уселись на тюки, наслаждаясь жаром разгоравшегося пламени и еще раз подаренными им судьбой жизнями.
– А ведь там должна быть пара коробок с тушенкой, господа, и одна с шоколадом, – вспомнил Раус.
– Что же вы раньше молчали? – подскочил майор. – Может, у вас и выпивка припрятана? Нет? Жаль Давай-ка, Николаус, возьми фонарь и сбегай. Это, должно быть, те зеленоватые картонные коробки цвета влюбленной жабы, как говорят французы, – рассмеялся Шлимман.
Окончательно пришедший в себя ветеринар Клеффель поддержал майора дребезжащим смешком.
– А вы-то что забыли в Кануково? – спросил майор арбайтсфюрера Рауса. – Разве ваших парней Гирль еще не убрал с Восточного фронта?
– Их потихоньку вывозят, но некоторые батальоны пока остаются, – ответил тот. – Вообще-то мы летели дальше. Будем строить взлетно-посадочные полосы для снабжения 6-й армии. Завтра с утра, господа, как рассветет, я попрошу вас помочь разобраться с нашими инструментами. За них с меня голову снимут,
Хрустя ветками, к костру подошел Николаус с двумя коробками. Мартин бросил ему свой нож, и он стал вспарывать картон. Когда каждый получил по открытой банке тушеной телятины, разговор еще более оживился. Неминуемо он коснулся Сталинграда и окруженной несколько дней назад в его окрестностях армии.
– Ерунда, – говорил с набитым ртом Шлимман, – Манштейн и Гот разорвут кольцо. Дайте только срок. Если бы не итальянцы и венгры с румынами, этого бы ничего не случилось. С такими союзниками на флангах только крути головой – как бы оттуда чего не прилетело, А что касается иванов, то у них не осталось резервов. Это я вам как офицер Генштаба говорю. А ты что обо всем этом думаешь, Мартин?
– Я здесь недавно и не вполне еще разобрался в обстановке, господин майор.
– Давай без «господин майор», мы же не на докладе у начальства. Вы с ветеринаром, я вижу, из одной части? Куда направлялись?
– В деревню Заветное. Это километров пятьдесят на юг от Кануково. Командование решило увести из-под носа у румын пару сотен русских лошадей, Здешняя порода, говорят, привычна к холоду и неприхотлива.
– Заветное… Заветное… – стал припоминать штабист. – Знакомое название. Кстати, Мартин, все хотел спросить, почему вы, горцы…
Послышался треск сучьев. Майор замер с открытым ртом и полупустой консервной банкой в руке. Мартин резко обернулся – со всех сторон их окружали люди в рыжевато-серых шинелях без погон и в овчинных шапках-ушанках. Некоторые из них наперевес держали автоматы с круглыми магазинами под ствольной коробкой, большинство остальных – винтовки. «Русские, – отрешенно подумал Мартин, – вот тебе и семьдесят километров».
– Хенде хох! Карпов, забери у них оружие. Вместе с ремнями! Сабуров! Возьми людей и осмотри самолет. Да поосторожней там.
Немцев заставили расстегнуть шинели и куртки и стали обыскивать. Документы относили тому, кто стоял с револьвером в руке и отдавал распоряжения. На его треугольных петлицах Мартин разглядел по три маленьких металлических прямоугольника, означавших, что это офицер в звании старшего лейтенанта.
Потом их отделили от троих летчиков, построили в колонну и повели.
– Карпов! Пусть опустят руки.
– А как это по-ихнему?
Метров через сто они вышли на проселочную дорогу. Шли молча. Для Мартина и четверых его сотоварищей плен был вторым потрясением в течение часа. Они не знали, что за последние сутки русские значительно продвинулись на этом участке, образовав выступ между 4-й румынской армией и центральной немецкой группировкой, направленной на соединение с окруженными войсками Паулюса. Как раз на этот, только что занятый свежими сибирскими дивизиями выступ и упал их «хейнкель».
Минут через сорок впереди появилась река с остатками почти полностью разрушенной деревни по берегам. Фронт прошел здесь пару месяцев назад, задев эти места правым флангом, когда немецкий клин с 6-й армией на острие рвался к Волге. Теперь Красная Армия, оставив добившихся своей цели тридцать немецких дивизий в развалинах Сталинграда, пошла назад, проламывая слева и справа оборону румын и итальянцев. Линия фронта выгибалась огромной дугой, грозя окружением уже целой немецкой группы армий под названием «Дон».
По поперечной дороге мимо сгоревших изб и далее, через наведенный саперами мост, проезжали машины с пушками, проходили колонны солдат. «Нет резервов, – зло подумал Мартин, глядя в спину идущего впереди майора. – А это что? Призраки?»
Они действительно походили на призраков. Двигались тихо, в слабом лунном сиянии, с выключенными фарами, даже без папиросных огней, К рассвету эти войска должны были стать для кого-то полной неожиданностью.
– Карпов! Давай их сюда.
Пленных завели в небольшой двор с уцелевшими стенами сарая и остатками забора.
– Жди тут. Я пойду за машиной, – сказал офицер. – Смотри, головой отвечаешь.
Сержант по фамилии Карпов обошел сарай кругом, светя фонариком, затем дал знак пленным зайти внутрь С ним осталось пятеро бойцов. Четверых он расставил вокруг по углам, а сам с пятым попытался приладить на место сломанную дверь.
Внутри сарая на земляном полу лежали остатки сгоревшей крыши. Мартин увидел возле стены что-то похожее на верстак, рядом – заваленную головешками длинную скамью. Он очистил ее, смел куском обгорелой мешковины грязь и предложил остальным садиться.
– Послушай, Мартин, – обратился к нему майор и отвёл в сторону от других, – мне срочно нужно избавиться от одной штуки. Это очень важно!
– В чем дело?
– В моем сапоге… ну, в общем… карта. Моя личная карта, на которую я наношу расположение войск. – Он увидел округлившиеся глаза лейтенанта. – Но я же не знал, что эти олухи залетят на вражескую территорию! – стал шепотом оправдываться штабист, – Ты только прикрой меня от тех двоих или отвлеки их, – он кивнул в сторону русских, – а я засуну ее в какую-нибудь щель.
Мартин покачал головой, посмотрел на закуривающего сержанта, потом на майора и, секунду помедлив, направился к русским.
– Тебе чего? – спросил подошедшего немца сержант.
Приложив два пальца к губам, Мартин дал понять, что просит закурить.
– Ща-а-ас, – протяжно произнес Карпов, переглянувшись с бойцом, – только сбегаю подмышки побрею. A за кофейком не сгонять? Иди давай. Отдыхай пока.
Они приставили на место дверь и стали подпирать ее снаружи куском обгоревшей доски. Несмотря на отсутствие окон, в сарае, напрочь лишенном крыши, от этого не стало темнее. Мартин вернулся к Шлимману.
– Порядок, – шепнут тот.
– Вы ее порвали? Нет? Что? Провалилась в щель? Тогда сомневаюсь, что порядок, – тихо говорил Мартин. – В темноте они не разглядели ваши малиновые лампасы, майор, а как разглядят, перевернут здесь все вверх тормашками.
– Что же делать?
Мартин обернулся на дверь – за ними никто не подсматривал. Припомнив, что под сапогами что-то хрустело, он нагнулся и стал шарить в полумраке. Наконец он подобрал с земли осколок бутылочного стекла с острой как бритва кромкой. Поискал в золе и мусоре еще и нашёл второй.
– Эй, Николаус, – тихо позвал он молодого трудовика и протянул ему стекло, – спарывай с майора лампасы с той стороны, а я буду с этой. А вы, Шлимман, распахните свою шубу, не дергайтесь и наблюдайте за дверью.
Они с Николаусом сели на корточки по обе стороны от майора, и каждый принялся отрывать две тридцатитрехмиллиметровые темно-красные ленты с каждой стороны его штанов. Ленты были пришиты на совесть, но церемониться особенно не приходилось. Мартин рвал их, подрезая стеклом вытянутые нитки При этом он особенно не щадил добротную шерсть офицерских галифе. Потом он заставил майора вытащить одну ногу из сапога, и тот стоял, как цапля, держась за их плечи. Оторванные ленты Мартин засунул штабисту в носок, затем проделал то же самое с другой ногой.
– Теперь удаляйте остатки ниток, – скомандовал он. – Черт, все равно видно. – Ткань вокруг лампасов немного выгорела, отчего на их месте просматривался темный след.
Мартин повозил по земле кусок мешковины и стал натирать ею майорские галифе. Через некоторое время они сделались равномерно грязными.
– Бесполезно, лейтенант. Догадаются.
– Конечно, догадаются, но не сразу. А тогда мы можем быть уже далеко отсюда и от вашей чертовой карты. Та-а-ак, – Мартин посмотрел на погоны майора, – давай, Николаус, снимай с него погоны, бери золу и натирай ею малиновые подложки, пока они не станут чёрными Размочи золу в снегу, так лучше. Старайся не запачкать саму плетенку. Сделаем из вас сапера, – пояснил он Шлимману. – Можно, конечно, их вообще снять с полушубка, но русские наверняка вас запомнили и могут обратить внимание на произошедшие перемены.
Через некоторое время подложка майорских погон стала грязно-буро-красной.
– Да, сапера не получилось, зато похоже на ветеринара. О! – Мартина осенила идея. – Клеффель! – Он подскочил к старому ветеринару и стал отстегивать его гауптманские погоны. – Вам эти «глисты» все равно ни к чему.
Отогнув усики, Мартин снял с погон обескураженного и мало что понимающего оберштабсветеринара двух белых металлических червячков – эмблемы ветеринарной службы – и стал прилаживать их на плетенки майора.
Разумеется, он прекрасно понимал, что все это собьет противника с толку лишь на время Заметят они и грязь, и вторую пару погон на кителе, и малиновые просветы петлиц. Да и по документам Шлиммана разберутся, что он офицер Генерального штаба. Главное, чтобы к тому моменту конвоиры успели отвести их подальше от сарая, передать другим и уйти. Эти русские наверняка впервые на фронте. Прибыли откуда-то из резерва, глаз ещё не наметан на штабистов, за которыми повсюду теперь идет охота, Особенно после того случая летом, когда на их территорию случайно залетел на самолете штабист с секретными планами операции «Блау». Тогда под суд отправили нескольких генералов, а фюрер издал приказ о запрете под страхом расстрела возить с собой секретные документы вблизи линии фронта.
Стало светлее. Они услышали голоса, а уже через полчаса снова топали по обочине занятой встречными войсками дороги.
– Не дали машину, – жаловался возвратившийся лейтенант Карпову. – Пешком, говорят, доведешь. А тут километров десять. А потом еще обратно.
Когда стало совсем светло, Мартин расслышал далекий гул. Он осмотрелся и увидел, как с юга к ним приближаются черные точки самолетов. Чьи? Он прищурился Через несколько секунд удалось разглядеть характерный излом крыльев и висящие под ними неубирающиеся колеса, прикрытые сверху каплевидными обтекателями. Свои!
– Майор, это «восемьдесят седьмые»! – сказал он Шлимману.
Пикировщики легли на левое крыло, вытягиваясь вдоль дороги. Вдали и выше появилась еще одна группа. Намечалась хорошая заварушка.
В воздух полетели ракеты и крики команд. Колонны солдат моментально распались, рассеиваясь сотнями черных точек в обе стороны по степи. Конвоиры тоже погнали пленных в сторону, а когда сзади тяжелой дробью ударили первые бомбы, толкнули их на землю и попадали рядом.
Несколько следующих минут Мартин лежал, вжавшись в траву и закрыв голову руками. На него сверху сыпались комья земли, обломки досок от разорванного кузова грузовика и осколки. Рядом упал чей-то сапог с торчащей изнутри костью, потом прозвякала пробитая и дымящаяся каска. Когда он на мгновение приподнимал голову, то в поднятой пыли не успевал даже отыскать взглядом своих конвоиров,
Чуть не наехав на руку, перед самым его лицом останавливается автомобильное колесо, По Мартину кто-то пробегает, едва не сломав позвоночник. Земля вздрагивает, визжат осколки, сверху сыплется стеклянная крупа, Мартин поднимает голову – американский «Виллис» с распахнутыми дверцами стоит к нему правым боком совершенно пустой, да еще, судя по выхлопной трубе, с работающим мотором. Он толкает лежащего рядом майора, пинает ногой Николауса, пытается отыскать Клеффельда.
– Быстро в машину! – кричит он, сам не слыша своего голоса, вскакивает, запрыгивает на переднее сиденье и перебирается к рулю.
Штабист и оба трудовика бросаются следом. Ветеринара нигде не видно. Мартин понимает, что даже если он еще жив и отыщется, то наверняка не способен ни на какие действия. Он вжимает педаль газа в пол, на кого-то наезжает, выворачивает руль влево и, набирая скорость, устремляется прочь. Напоследок он видит, как кто-то из русских вскакивает и бежит к ним, но тут же снова падает на землю.
Хорошо, что вокруг относительно ровная степь. Только сухая трава хлещет по бамперу да хлопает сломанная дверца. В лицо бьет холодный ветер: в машине не осталось ни одного целого стекла. Никому из русских, видевших в тот момент несущийся в сторону от дороги черный «Виллис», не могло прийти в голову, что в нем сидят убегающие из плена немцы.
– Снимите свои чертовы кепи! – кричит Мартин, оборачиваясь, трудовикам. – Снимайте погоны!
Держа руль одной рукой, он срывает с самого себя только недавно надетые лейтенантские погоны. Хорошо, что они пристегнуты на шлевку и пуговицу, а не пришиты к шинели намертво.
Если бы в тот момент за ними погнался «юнкерс», он не оставил бы шансов ни «Виллису», ни тем, кто внутри. Но пикировщики не позарились на уходящий в сторону автомобиль. Было много более важных целей на дороге. «Только бы не угодить в яму и не попасть на пашню», – молил Бога Мартин. Он никогда не был классным водителем и в аналогичной ситуации на дороге давно бы слетел в кювет. Здесь же, поглядывая на солнце, он понимал только одно: нужно гнать на юг. Эх, жаль, майор выбросил свою карту. Сейчас-то она как раз пригодилась бы.
Через десять минут он остановился. От русских они явно оторвались, теперь следовало опасаться только своих.
– Куда дальше? – повернулся Мартин к штабисту, устало навалившись на руль. – Вы как-то говорили, что у вас весь фронт в голове.
– Так мы же не знаем, куда нас посадили летуны, Что хотя бы это была за река? Или та деревня?
– Я считаю, что нам в любом случае нельзя ехать ни на сивер, ни на восток, – вступил в разговор Раус. – Ведь так? Значит, надо двигаться на юг или на запад.
Мартин и без него это понимал. Он включил передачу и уже с большей осторожностью покатил дальше.
– Ищите дорогу, – велел он остальным.
Через полчаса они выехали на идущую в юго-западном направлении дорогу, а еще через двадцать минут, огибая воронки и остовы сгоревших еще летом машин, увидели в стороне два легких танка. Это оказалась разведка приданной румынам немецкой танковой части. Минут через сорок всех четверых везли в тыл в люльках мотоциклов военные полицейские. Предстояло выяснить, что это за личности разъезжают без погон и документов на изрешеченном осколками американском автомобиле.
В поселке Котельниковский, когда их вели на допрос, Шлимман, оказавшись рядом с Мартином, шепнул:
– Ни слова о карте.
После предварительного выяснения личностей и уточнения обстоятельств падения самолета их отвели в офицерскую столовую и накормили.
– Мартин, – снова шептал на ухо лейтенанту майор, – ради бога, ни слова о карте.
– А если спросят напрямую?
– Отвечай, что ничего не знаешь, и все тут. Мог ведь я тебе о ней вообще не говорить? А я со своей стороны… Слушай! Я напишу на тебя представление. Точно! Так, – майор посмотрел на его куртку, – два креста у тебя уже есть, значит, получишь Рыцарский.
– Шутите? – швыркая супом, вяло усомнился Мартин.
– Я тебе даю полную гарантию. Лично пойду к Манштейну. Кто там у тебя сейчас командир? Ах да, Крейзинг. Отличный парень! Я его хорошо знаю. Ну как же, Ганс Крейзинг, генерал-лейтенант. – Он наклонился над столом. – Представляешь, Мартин, что такое Рыцарский крест? Отпуск домой, почтовая карточка с твоей физиономией тысячными тиражами, поклонницы по всему рейху! Ты откуда? Из Мюнхена? Великий город, сердце Германии! Скоро будешь гулять по Одеонсплац и отпразднуешь там Рождество в кругу семьи. Фантастика!
– Вы это серьезно, майор?
– Да пойми же ты наконец, что совершил подвиг! Спас товарищей. За что же, по-твоему, вешают кресты на шею? Только за подбитые танки и самолеты?
– Нет, я не могу врать. Если сообщить сейчас про эту карту и тот сарай, наши летчики его найдут и сровняют с землей вместе с остатками деревни. А если русские отыщут карту с расположением наших штабов, складов и прочего? Вы понимаете, что они сделают?..
– Да ничего они не сделают, Мартин. Обстановка меняется молниеносно. Ты же сам видишь, что происходит с линией фронта. Еще вчера этого пузыря на юге не было, и завтра, я уверяю тебя, все мои пометки уже полностью устареют, Те двое карту не видели. Вполне мог ее не видеть и ты…
Майор снова стал уговаривать Мартина. Потом его куда-то вызвали, а лейтенанту дали несколько часов на сон.
– При Шлиммане были какие-нибудь документы? – спрашивал Мартина оберст-лейтенант из оперативного отдела штаба армейской группы «Дон».
– Я видел только личные.
– Никаких блокнотов или карт?
– Мне об этом ничего не известно.
– Он ничего не передавал русским?
– Только личные документы и оружие. Как все.
– Опишите все предметы. Все, что вы у него видели…
Разговор, который можно было назвать допросом, продолжался около часа. Начав выгораживать майора, Мартин уже не мог пойти на попятную, В конце концов его отпустили, а через два дня с бумажкой, временно заменявшей солдатскую книжку, он вернулся в свою часть.
Почти через месяц, в середине декабря, Мартина вызвали в штаб дивизии.
– Тебя представили к награде, Вангер, – сказал ему заместитель командира. – Тот майор, которого ты вытащил из плена, так расписал твои подвиги, что из канцелярии группы армий на тебя прислали запрос: что это у вас за сорвиголова такой? Не перевести ли его в абвер, в школу подготовки диверсантов?
– Я не виноват, господин генерал, мы все только спасали свою жизнь. К сожалению, не всем это удалось.
– Ладно, не скромничай. Ты сам не понимаешь, какое большое дело сделал. Ты вытащил у иванов из-под носа штабиста, который слишком много лишнего знал на тот момент. Они могли раскатать его в два счета. – Генерал-майор понизил голос. – Если бы это дело дошло до фюрера, многим бы досталось. Так что речь идет о Рыцарской степени Железного креста, парень. И ты ее получишь. Мы, конечно же, напишем на тебя соответствующую характеристику.
– Благодарю, господин генерал.
– Ладно, иди и не подставь за эти дни голову под пулю.
Последний совет в то время выполнить было не так-то просто. Группа «Гот», прикрытая на флангах деморализованными после разгрома румынскими частями, двигалась в сторону Сталинграда узким клином, Ей самой грозило окружение, и только просчет советского Верховного командования спас Германа Гота и его дивизии от гибели. Не дотянув сорока километров до Паулюса, он приказал перейти к обороне, после чего начался отход к Ростову всей группы армий «Дон».
В середине января, когда не только был окончательно потерян Сталинград и сочтены дни 6-й армии, но под угрозой отсечения от основных сил Южного фронта оказался весь Кавказ, Мартина снова вызвали в штаб дивизии.
– Фюрер подписал на вас представление, Вангер, – вышел к нему из-за стола генерал Крейзинг. – Как желаете получить Рыцарский крест: завтра, скромно, из моих рук перед строем своего батальона, или поедете в Ростов, где очередную группу, возможно, будет награждать сам командующий?
Мартин, переставший уже и думать о кресте, растерялся.
– В первом случае завтра же вечером получите отпуск и отправитесь в Германию, – пояснил командир, – во втором потеряете несколько дней. Решайте.
– Господин генерал, удобно ли мне в такой трудный момент…
– Уехать в отпуск? Чепуха. Поезжайте и ни о чем не думайте. Что с вами, что без вас, мы одинаково сдадим и Ростов, и Кавказ. Без вас – на пару минут раньше.
– В таком случае я хотел бы завтра…
– Отлично. Крест и наградной лист с подписью Гитлера уже получены. Сейчас наш писарь заполнит бланк, а вы отправляйтесь отдыхать и приводить себя в порядок. И сегодня же выписывайте отпускные документы в канцелярии полка. На все про все вам полагается две недели.
В ряду из пятнадцати человек Мартин стоял первым. Обжигая щеку, справа дул пронизывающий ледяной ветерок. Вяло хлопало тяжелое полотнище знамени с зеленым диагональным крестом, черным орлом в центре и серебряной бахромой по краям, Хватаясь то и дело за уши, по трем сторонам плаца пританцовывали три сотни егерей из 139-го горного полка.
К Мартину подошли Крейзинг и командир полка. Они поздравили его, поочередно пожали руку, после чего, помогая друг другу, вынули из принесенной адъютантом коробки, обтянутой темно-синей шагреневой кожей, крест и отрезок ленты. Подышав на окоченевшие пальцы, полковник стал вдевать ленту в серебряное ушко креста, который держал генерал. Мартину велели пошире распахнуть шинель. Крейзинг, обойдя лейтенанта сзади, завязал на его шее концы ленты. Полковник протянул новоиспеченному кавалеру наградной документ и еще раз пожал руку.
Затем наступила очередь остальных. Четверым вручали кресты первого класса. Они поочередно распахивали шинель или куртку, и в две заранее нашитых на левый карман петельки генерал вставлял плоскую булавку айзенкройцера. Десять остальных получили «второклассников» – заранее подвешенные на ленту Железные кресты, внешне мало чем отличавшиеся от Рыцарского, привязывали к расстегнутой второй сверху пуговичной петлице мундира. Если не считать боевых значков, для многих это была первая настоящая награда.
Напоследок командир дивизии произнес короткую речь, знамя вынесли, и награжденные отправились на торжественный обед. В других частях подобные процедуры проходили в теплых помещениях. Только горцы традиционно предпочитали «морозить сопли».
В столовой все поздравляли Мартина, а он чувствовал себя неловко. Любой из получивших крест первого и даже второго класса сделал в эти трудные дни отступления гораздо больше, чем он. Он понимал, что ему просто повезло и что это понимают и остальные, включая их командира полка. Он был бы рад даже снять свою награду и спрятать ее в карман, но Железные кресты полагалось носить всегда.
– В Германии сразу же закажи две копии, – наставлял его разгоряченный спиртным товарищ, – а этот лучше оставь дома.
– Или носи вместо него своего «второклассника», – советовал другой. – Нужно только плоскогубцами аккуратно повернуть ушко на девяносто градусов.
– Не делай этого, Мартин, – отговаривал третий, – обязательно отломишь. Цинк – это тебе не серебро.
– Ну-ка, посмотри маркировку в верхней части рамки или на колечке, – к Мартину подошел кто-то еще из знатоков, – что там выбито? «L12» и число «800»? Тебе повезло: это фирма «Юнкер» из Берлина, а «800» – проба серебра.
Коньяк оказал свое целебное действие, и переживания Мартина постелено улетучились. Отойдя в сторонку, он стал разглядывать свой крест, который в день награждения полагалось носить низко на груди, не пряча ленту под воротник. Он все еще не мог поверить, что стал членом касты кавалеров, Теперь он будет ходить с расстегнутым воротом шинели – так принято в их среде. Теперь, если он вдруг зазевается и не отдаст честь какой-нибудь тыловой шушере, то вряд ли даже старший офицер… да что там офицер – генерал! – посмеет грубо одернуть его.
– За твои дубовые листья, Мартин! – подошли к нему с целым подносом бокалов несколько знакомых офицеров. – За те, которые ты заслужишь!
Через четыре дня он был дома.
За большим овальным столом Вангеров собралось, не считая нескольких бегающих вокруг детей, около двадцати человек. Вся их семья, несколько соседей, включая Мари, сослуживицы Элеоноры, профессор Фрайзенбург из Баварской государственной библиотеки, кто-то из университета, Стол был плотно уставлен бутылками и закусками. Мартин сидел во главе, на одном из малых радиусов, по правую руку – родители, слева – Эрна и Мари.
Впрочем, Эрна не столько сидела, сколько бегала вокруг стола, обслуживая гостей. Невзирая на целый день,
проведенный с матерью и помогавшей им Мари на кухне, она постоянно вскакивала, чтобы подложить кому-нибудь салат или сбегать за горячим.
На Мартине был отстиранный и отглаженный, но далеко не новый китель со всеми наградами и значками. Он, когда-то стыдившийся отсутствия Железных крестов у отца, имел их теперь все три – максимально возможное количество на этой войне. Дальше уже шли листья, мечи и бриллианты.
Все обращались только к нему, но мало кто выслушивал ответы самого виновника торжества. Если кто-нибудь задавал вопрос, то тут же находился другой, кто спешил на него ответить.
– Мартин, расскажи, как выглядят эти иваны вблизи. Правду говорят французы, что, если поскоблить русского, отыщешь татарина?
– А я вам скажу, что не надо никого скоблить. В этой стране живет полторы сотни племен, и русских там не больше половины…
– Совершенно верно! Они этим еще и гордятся! Не нация, а какой-то сброд, еще почище американцев.
– Если бы не их территория и собачий холод…
– А вот пусть нам профессор объяснит, как это они умудрились оттяпать одну шестую часть суши, да так, что никто и не заметил? А, Готфрид?
Дети, окончательно освоившись, сгрудились возле Мартина, рассматривая его кресты. Эрна взяла на колени маленького мальчика – младшего брата Мари – и что-то рассказывала.
Когда гости разошлись, порядком захмелевший профессор увлек сына в свой кабинет, плотно закрыл дверь и заговорщически подмигнул.
– Пока женщины убирают со стола, можно и покурить. Как! Ты все еще не куришь? Молодец. А я нет-нет да втихаря… В молодости-то я коптил, как паровоз. Пришлось бросить из-за твоей матери. – Он выключил свет и слегка приоткрыл окно. – Ну а теперь скажи-ка мне, Мартин, что там со Сталинградом? Когда все-таки будет прорыв? Чего ждет Манштейн?
– Какой прорыв, папа! Манштейн вот-вот сдаст Ростов. Ты посмотри на карту!
– Но надо же что-то делать!
– Бывает, когда сделать ничего нельзя.
– Что же будет?
– Они либо сдадутся, либо погибнут. Причем скоро.
На следующий день Мартин был приглашен в фотостудию для официальной фотографии на почтовую карточку. Фотограф пообещал превратить его потертый фронтовой мундир в почти новый.
– Штаны нас не интересуют – они не попадут в кадр. Все остальное я подретуширую. Главное, молодой человек, держитесь раскованно и выполняйте все мои указания. Снимок не семейный, и я несу за него полную ответственность. – Продолжая настраивать камеру и осветительную аппаратуру, он говорил не переставая. – После отмены ваффенроков в сороковом и шнуров-аксельбантов в сорок первом люди продолжают их надевать, особенно для свадебных снимков. Тем не менее образ фронтовика становится все популярнее. Мятый выцветший китель, фуражка с заломом и без шнура, непременно потертый ремень. По-иному сразу видно, что и на фронте-то не был, а туда же. Вы догадываетесь, о ком я говорю, – явно намекал на тыловых эсэсовцев и полицейских фотограф. – Так, чуть левее и повыше голову… Ещё чуть-чуть влево, чтобы показать нашивку на рукаве. Вот так хорошо… Теперь попробуем улыбнуться…
От фотографа Мартин вырвался только через час. Его сразу же подхватили ожидавшие в холле Эрна с Мари. Несмотря на холод, они отправились гулять.
– Как твой Нельсон? – спросил Мартин сестру, когда вечером, усталые, они вдвоем поднимались на свой этаж.
– Клаус? Ты же знаешь, он уехал далеко за границу, и у меня с ним нет никакой связи. А что?
– Да так… Когда обещал вернуться?
– Осенью. Но… у меня почему-то нет в этом уверенности.
– А что потом? Ты его… любишь?
Эрна остановилась и сказала вдруг очень твердо:
– Да, Мартин. Он очень хороший человек, прямой и честный О свадьбе мы, правда, не говорили, но это ведь и так ясно. Надеюсь, вы не против, господин кавалер? – Сменила она тон на шутливый.
– Да нет. Хотелось бы, конечно, посмотреть на этого типчика. Все-таки единственная сестра.
– Без тебя никакой свадьбы не будет, Мартин! Поэтому если не хочешь, чтобы твоя единственная сестра осталась старой девой, не вздумай там погибнуть, на фронте!
– А если так выйдет?
– Не говори так. – Эрна обняла брата. – Если уж на то пошло, мне не нужен никакой Клаус, только ты возвращайся. А потом… потом мы все-таки поженимся.
Через неделю Мартин уехал. Накануне ночью была обращена в руины значительная часть Регерштрассе, а в день его отъезда в Германии объявили траур.
* * *
– Ты чего такой невеселый? – поинтересовался инженер Карел у Мортимера Скамейкина, ведущего сотрудника бюро «Виртуальные сновидения и исторические иллюстрации», последним шедевром которого стала реконструкция Вавилонского столпотворения со ста тысячами юнитов. Они курили в Зимнем саду, равнодушно созерцая плавающих на плазменных панелях стен диковинных зубастых рептилий. Те медленно шевелили гигантскими фиолетовыми водорослями, время от времени пожирая друг друга, и иногда пялились своими выпученными глазами на посетителей сада, лениво пережевывая только что схваченную жертву.
– Да понимаешь, ерундовина какая-то получается с этими снами вашего Вангера.
– Что такое?
– С самого первого сеанса у меня было ощущение присутствия в них постороннего. А сейчас я в этом совершенно уверен.
– Постороннего?
– Ну да. Живого персонажа среди наших виртуалов.
– Кто же это может быть? – обеспокоился Карел. – Почему ты сразу не доложил мне или президенту?
– Сначала не был уверен, а потом решил его сперва поймать, да и прямых доказательств у меня не было. – Мортимер вздохнул. – Но поймать оказалось не так просто.
– Почему?
– Эти сцены напичканы таким количеством статистов, причем не нашей разработки. Поди разбери, кто есть кто. А этот тип, если он там действительно шарит, в чем я уже не сомневаюсь, достаточно осторожен. Одно я пока знаю твердо: в контакт с клиентом он еще не вступал.
– Час от часу не легче, – все более озабочиваясь, проговорил Карел. – Придется докладывать. А ну как это кто-нибудь из журналюг? Представляешь, что будет? Слушай, ни за что не поверю, что Мортимер не может выловить шпиона. Ты-то сам там в какой ипостаси?
– Я там собака.
– Что?
– Бегаю в образе уличной дворняжки. А что? Могу подойти к любому, не вызывая подозрений. Есть, конечно, и минусы. Например, на заседания сената меня не пускают Но посторонний туда тоже вряд ли проберется. Все сенаторы, магистраты, обслуга и охрана из моего реестра. А вот уличная толпа состоит из виртуалов второго и третьего порядка. Их очень непросто идентифицировать. В большинстве своем это обычные статисты-болваны с примитивным набором функций. Но не все.
– Так, может, и нет никого?
Мортимер рассеянно посмотрел на выпучившегося на него из стены фалигозавра, ткнул в его глаз пальцем, и рыбина отпрянула.
– Да нет, Карел, есть. Кто-то написал на Цезаря дорос, якобы тот затеял заговор против Суллы. Его арестовали и тут же казнили. Это Юлия-то Цезаря, который ещё ничего не успел, кроме как жениться! Из виртуалов на такое никто не способен. Это явный вызов постороннего. Над нами просто издеваются.
– А как ведет себя клиент?
– Трудно сказать, ведь в голову к нему не залезешь. Но думаю, что примерно к середине каждого сеанса он уже не столько Элианий, сколько профессор Мюнхенского университета. Ты сам просил использовать минимальный уровень внушения. Да-а-а, надо было мне стать его рабом Кратилом вместо собаки. Побоялся, что не смогу соответствовать этой роли: я все же не романолог, а он хоть и нацист, но преподаватель древней истории.
– Да никакой он не нацист.
