Глава 7

У майора Кабакова покраснели глаза, и он был изрядно раздражен. Сотрудники нью-йоркской службы иммиграции и натурализации уже поняли, что мимо него надо ходить на цыпочках. Который уж день сидел майор в их конторе, изучая фотографии арабов, проживающих в Соединенных Штатах.

В толстых альбомах, громоздившихся на длинном столе слева и справа от Кабакова, насчитывалось 137 тысяч снимков и словесных портретов. Майор решил изучить все до единого. Если та женщина выполняет здесь шпионское задание, она первым делом позаботится о легальном прикрытии, в этом он был убежден. В делах «подозрительных арабов», которые тайком вела служба иммиграции, почти не было досье на женщин, и ни одна из них даже отдаленно не походила на девицу, виденную им в спальне Хафеза Наджира. По оценкам бюро иммиграции, на востоке страны жили примерно 85 тысяч арабов, проникнувших в Штаты нелегально за последние годы и не занесенных ни в какие картотеки. В большинстве своем они спокойно трудились на неприметных должностях, никого не трогали и редко попадали в поле зрения властей. Кабаков с тревогой подумал, что женщина, которую он ищет, может принадлежать к их числу.

Майор устало перевернул очередную страницу. Вот, пожалуйста, женщина. Кэтрин Галиб. Работает в Финиксе, присматривает за умственно неполноценными детьми. Пятьдесят лет. На столько и выглядит.

К Кабакову приблизился сотрудник службы.

— Майор, вас к телефону.

— Спасибо. Не трогайте эти чертовы альбомы, а то я потом не найду страницу.

Звонил Сэм Корли из Вашингтона.

— Как дела?

— Пока никак. Мне осталось взглянуть еще примерно на восемьдесят тысяч арабов.

— Я получил рапорт береговой охраны. Может, он и не имеет отношения к делу. Один из катеров заметил моторную яхту рядом с ливийским сухогрузом у побережья Нью-Джерси. Это было вчера пополудни. Когда катер приблизился, яхта улизнула.

— Вчера?

— Да. Катер участвовал в тушении пожара на каком-то корабле и возвращался домой. Сухогруз шел из Бейрута.

— Где он теперь?

— Задержан в Бруклине. Капитан пропал без вести. Подробностей пока не знаю.

— А что лодка?

— Улизнула, воспользовавшись темнотой.

Кабаков грубо чертыхнулся.

— Чего они тянули? Почему сразу не сообщили нам?

— Будь я проклят, если знаю, но тут уже ничего не поделаешь. Позвоню в бруклинскую таможню, они введут вас в курс.

Первый помощник и исполняющий обязанности капитана «Летиции», Мустафа Фози, битый час беседовал с таможенниками в своей маленькой каюте. При этом он размахивал руками. Воздух был сизым от едкого дыма турецких сигарет.

Да, яхта подошла к судну и попросила помощи. У них было на исходе горючее. Следуя морским законам, Фози помог яхтсменам. И лодку, и экипаж он описал весьма неопределенно, особо подчеркнув, что встреча имела место в нейтральных водах. Согласно международному морскому праву, «Летиция» является частью ливийской территории и находится под его, Фози, командованием с тех пор, как капитан Лармозо, к великому сожалению, свалился за борт.

Таможенникам вовсе не хотелось трений с ливийскими властями, особенно теперь, когда Ближний Восток в огне. Сведения, полученные от катера береговой охраны, не давали достаточных оснований для того, чтобы выписать ордер на досмотр судна полицией. Фози пообещал дать показания под присягой касательно несчастного случая с Лазморо, и таможенники, покинув судно, отправились совещаться в госдепартамент и министерство юстиции.

Фози выпил бутылочку пива из запасов покойного капитана и впервые за много дней сладко уснул.

Этот глубокий и низкий голос, казалось, звучит откуда-то издалека, вновь и вновь повторяя имя Фози. Что-то режет глаза. Фози проснулся и поднял руку, чтобы прикрыть их от слепящего луча фонарика.

— Добрый вечер, Мустафа Фози, — произнес Кабаков. — Пожалуйста, держите руки поверх простыни.

Здоровенный сержант Мошевский, маячивший за спиной Кабакова, включил свет. Фози сел в постели и сказал:

— О Аллах!

— Замри, — велел ему Мошевский, поднося к уху Фози острие ножа.

Кабаков взял стул, уселся рядом с конкой и закурил сигарету.

— Я буду признателен, если вы согласитесь спокойно побеседовать со мной. Вы не прочь поговорить без лишнего шума?

Фози кивнул, и Кабаков жестом велел Мошевскому отойти.

— А теперь, Мустафа Фози, я объясняю, как вы можете мне помочь, не подвергая себя опасности. Видите ли, я без колебаний убью вас, если вы откажете мне в содействии. Однако в случае вашего согласия для убийства не будет никаких причин. Очень важно, чтобы вы это поняли.

Мошевский нетерпеливо заерзал и подал свою реплику:

— Дай я сперва перережу...

— Нет, нет, — оставил его Кабаков, поднимая руку. — Понимаете ли, Мустафа Фози, когда имеешь дело не с такими умными людьми, как вы, часто приходится с самого начала втолковать им, что нежелание угодить мне чревато ужасной болью и увечьями, а готовность помочь, напротив, принесет сказочное вознаграждение. Мы с вами оба знаем, в каком виде обычно преподносится это вознаграждение. — Кабаков кончиком мизинца стряхнул пепел с сигареты. — В обычных условиях, прежде чем начать разговор, я бы позволил своему другу переломать вам руки. Однако вы ничего не потеряете, если расскажете нам, какие события произошли на этом судне. Ваш отказ помочь таможенникам будет упомянут в рапорте. Но ваше согласие помочь мне останется нашей с вами тайной. — Майор бросил на койку свое удостоверение. — Так вы мне поможете?

Фози взглянул на удостоверение, с трудом проглотил слюну и промолчал. Кабаков со вздохом поднялся на ноги.

— Сержант, я пойду подышу свежим воздухом. Возможно, Мустафа Фози захочет подкрепиться. Позовите меня, когда он вволю наглотается своего лакомства. — Он повернулся к выходу из каюты.

— У меня родня в Бейруте. — Фози едва сдерживал дрожь в голосе. Кабаков видел, как колотится сердце в его тщедушной голой груди.

— Разумеется, — сказал майор. — И им наверняка угрожали. Можете сколько угодно врать таможенникам, Фози, но не лгите мне. От меня вам нигде не спрятаться. Ни здесь, ни дома, ни в каком другом порту земного шара. Я уважаю и понимаю ваши родственные чувства. Я вас прикрою.

— Лармозо убил ливанец на Азорских островах, — начал Фози.

Мошевский не любил пыток и знал, что Кабаков тоже ненавидит их. Обыскивая каюту, сержант с трудом сдерживал улыбку. Каждый раз, когда Фози запинался и умолкал, Мошевский прерывал обыск и бросал на него свирепый взгляд, старательно выказывая разочарование по поводу запрета пощекотать Фози ножом.

— Опишите этого ливанца.

— Худощавый, среднего роста. На лице — покрытая коркой царапина.

— Что было в мешках?

— Не знаю. Аллах свидетель, не знаю. Ливанец набивал их, доставая что-то из ящиков в носовом трюме. Он никого и близко не подпускал.

— Сколько человек было в лодке?

— Двое.

— Опишите их.

— Один высокий и тощий, второй пониже. Они были в масках. Я струхнул и особо не приглядывался.

— На каком языке они говорили?

— Тот, что повыше, разговаривал с ливанцем по-английски.

— Тот, что пониже?

— Этот вовсе молчал.

— Это могла быть женщина?

Араб залился краской. Он очень не хотел признаваться в том, что испугался женщины. Такое просто немыслимо.

— Ливанец держал в руке пистолет, а вашим родным угрохали. Это и заставило вас помогать им, Фози, — мягко сказал Кабаков.

— Да, это могла быть женщина, — произнес наконец Фози.

— Вы видели ее руки, когда она брала мешки?

— Она была в перчатках. Но на затылке маска оттопыривалась. Может, из-за копны волос. Да еще эта ее задница...

— Задница?

— Она была круглая, понимаете? И шире, чем у мужчин. А может, это был толстый парень?

Порывшись в холодильнике, Мошевский взял бутылку пива. В углу за бутылкой стояла еще какая-то штуковина. Сержант вытащил ее и протянул Кабакову.

— Неужели капитан Лармозо исповедовал религию, атрибуты которой полагается держать в холодильнике? — спросил Кабаков, сунув под нос Фози исцарапанную ножом фигурку Мадонны.

Фози уставился на нее с непритворным изумлением и неприязнью, какую выказывают добрые мусульмане при виде ликов святых. Глубоко задумавшись, Кабаков понюхал статуэтку и поковырял ее ногтем. Пластик. И Лармозо это знал, хотя вряд ли имел представление о свойствах такой взрывчатки. Капитан полагал, что безопаснее всего держать ее в прохладном месте, чтобы статуэтка была такой же холодной, как пластик в трюме. Излишняя предосторожность, подумал Кабаков. Он повертел фигурку в руках. Если арабы взяли на себя труд так замаскировать взрывчатку, значит, первоначально они намеревались протащить ее через таможню.

— Дайте мне судовые документы! — сердито потребовал Кабаков.

Фози довольно быстро отыскал грузовую декларацию и счет за фрахт. Минеральная вода, разрешенные к вывозу кожи, столовая посуда... Ага, вот оно: три ящика скульптур тайваньского производства. Грузополучатель — Бенджамин Музи.

Стоя на мосту Бруклин Хайте, Музи смотрел, как «Летиция» медленно входит в гавань Нью-Йорка в сопровождении катера береговой охраны, и сыпал проклятиями на всех языках, которыми владел. Что же натворил этот Лармозо? Музи со всей возможной быстротой зашагал к телефонной будке, развив при этом скорость примерно две с половиной мили в час. Он передвигался, сохраняя достоинство, будто слон, и подобно слону на удивление грациозно переставлял ноги и любил ходить степенно. Но до степенности ли сейчас, когда творятся такие дела?

Габариты не позволили Музи втиснуться в будку. Стоя снаружи, он дотянулся до телефона и набрал номер поисково-спасательного отдела береговой охраны. Он назвался корреспондентом Эль-Диарио-ла-Пресна, и услужливый молодой человек из центра связи береговой охраны подробно ввел его в курс дела, пересказав радиограммы, касающиеся «Летиции», ее исчезнувшего капитана и погони за яхтой.

Музи проехал по магистрали Бруклин-Куинс над бруклинскими причалами. На пирсе возле «Летиции» стояли таможенники и сотрудники портовой полиции. Он облегченно вздохнул, когда не увидел ни на сухогрузе, ни на катере красного вымпела в форме ласточкина хвоста, означавшего, что на борту опасный груз. Либо взрывчатка еще не обнаружена, либо ее перегрузили с корабля на яхту. Если пластик на яхте, а это очень похоже на правду, значит, у него, Музи, есть еще немного времени до встречи с властями. Чтобы произвести инвентаризацию груза «Летиции» и обнаружить недостачу, понадобится не один день. Может быть, пока ему и вовсе нет нужды опасаться трений с законом? И все-таки Музи чувствовал, что пахнет жареным.

Где-то случился ужасный провал, и неважно, по чьей вине: шишки все равно посыплются на него. У Музи было четверть миллиона долларов, полученных от арабов и лежавших теперь в одном голландском банке. Люди, подрядившие его на это дело, не станут слушать никаких оправданий. Если они забрали пластик в море, значит, боятся, что Музи может предать или уже предал их. Что же наделал этот болван Лармозо? Впрочем, Музи знал, что ему все равно не дадут возможности доказать свою невиновность. «Черный Сентябрь» прикончит его при первом удобном случае. Вот и получится отставка в расцвете сил.

Из депозитного ящика в банке на юге Манхеттена Музи извлек солидную стопку денег и несколько банковских книжек. На одной из них красовалось название старейшего и престижнейшего голландского финансового учреждения. Судя по записям, на книжке лежало 250 тысяч долларов, внесенных единовременно и доступных только ему, Музи.

Он вздохнул. Как было бы здорово получить еще столько же после передачи пластика. Теперь боевики какое-то время будут держать под наблюдением банк в Голландии. В этом Музи был уверен. Ну и пускай. Он переведет счет куда-нибудь в другое место и заберет деньги.

Сейчас его больше всего волновали вещи, которых не было в этом запертом ящике. Паспорта. Он много лет держал их здесь, но после своей последней поездки на Ближний Восток оставил дома, совершив тем самым непростительный промах. Паспорта надо забрать. Потом он вылетит из Ньюарка в Сиэтл через Чикаго, а оттуда — через Северный Полюс в Лондон. Как называется заведение в Лондоне, где обедал король Фарук? Музи, большой поклонник вкусов и образа жизни Фарука, твердо решил выяснить это.

Он не собирался возвращаться в свою контору. Пусть допрашивают грека и дивятся его неосведомленности. Скорее всего, боевики следят за домом, но долго это не протянется. Теперь, когда взрывчатка у них в руках, им и без него есть чем заняться. Глупо было бы тотчас мчаться домой. Пускай думают, что он уже сбежал.

Музи вселился в вестсайдский отель, записавшись в книгу под именем Честерфилд Пардью. Остудив в раковине дюжину бутылок «перье», он почувствовал мимолетный нервный озноб. Ему захотелось сесть в сухую ванну и задернуть занавеску, но Музи боялся, что толстый зад застрянет в ванне, как это однажды случилось с ним в Атлантик-Сити.

Озноб прошел, и Музи прилег на кровать, скрестив руки на огромном, как курган, брюхе и хмуро уставившись в потолок. Дурак он, что связался с этими паршивыми боевиками. Все они худосочные, нескладные и ничем, кроме политики, не интересуются. Бейруте у него уже были неприятности, когда в 1967 году лопнул Инрабанк. Из-за этого он лишился части отложенного на старость, а то давно бы уже ушел на покой.

Он уже почти вернул свое, когда поступило это предложение от арабов. Вознаграждение за ввоз плacтика в cтpaну сделало бы его богачом. Вот почему он решил рискнуть. Ну что ж, хватит с него и половины этих партизанских денег.

Удалиться от дел. Уехать на маленькую роскошную виллу под Неаполем, нет крутых лестниц. Как давно он об этом мечтал!

Свой жизненный путь Музи начал юнгой на сухогрузе «Али Бей». В шестнадцать лет он уже так растолстел, что хождение по судовым трапам превратилось в пытку. Когда в 1938 году «Али Бей» зашел в Нью-Йорк, Музи хватило одного взгляда на этот город, чтобы немедленно списаться с корабля. Он бегло говорил на четырех языках, разбирался в арифметике и скоро нашел место кладовщика на бруклинских причалах. Его нанял на работу турок по имени Джахал Безир, отличавшийся почти сатанинским коварством. Во время второй мировой воины он нажил себе состояние на черном рынке.

Безир восхищался Музи, потому что никак не мог поймать его на воровстве. К 1947 году Музи уже вел все отчетные книги турка и со временем старик все больше полагался на него.

Старый турок сохранял ясность и живость ума, но все чаще начинал лопотать по-турецки, как в детстве. Переписку свою он тоже диктовал на этом языке, предоставляя Музи заботиться о переводе. Безир всегда читал эти переводы торжественно и придирчиво, но если писем оказывалось несколько, он иногда даже толком не понимал, которое из них держит в руках. Это озадачивало Музи. Зрение старика не подводило, он был далеко не дряхл, бегло говорил по-английски. Тайком проведя несколько опытов, Музи обнаружил, что Безир утратил способность читать по-писаному. Сходив в публичную библиотеку, Музи немало узнал об афазии. Да, старик болен именно этим. Музи долго размышлял о таком обороте дела, а потом начал потихоньку спекулировать валютой на биржах, не спрашивая согласия турка и ничего ему не говоря.

Послевоенные колебания курсов валют оказались на руку Музи. Был, правда, один прокол, когда картель спекулянтов выкинул на рынок военно-промышленные акции, а у Музи было десять тысяч сертификатов. Кошмар длился три дня, и все это время турок мирно похрапывал в своей спальне наверху. Музи потерял три тысячи долларов, но в те времена он уже вполне мог пережить такую утрату.

К радости Безира, Музи изобрел полый внутри швартовый трос, очень удобное приспособление для ввоза гашиша.

Когда турок скончался, дело унаследовали дальние родственники и загубили его. Музи остался с 65 тысячами долларов, нажитых биржевыми спекуляциями, и прекрасными связями среди контрабандистов. Этого было вполне достаточно, чтобы начать торговать всем, что могло обращаться в звонкую монету, за исключением сильнодействующих наркотиков. Его манили астрономические прибыли, которые мог принести героин, но Музи понимал, что быстрое обогащение — еще далеко не все. Он не хотел провести остаток жизни в тюрьме или спать по ночам в несгораемом шкафу. Музи не желал рисковать, и ему были не по нраву люди, занимавшиеся героином. Вот гашиш — совсем другое дело.

К 1972 году Джихаз-аль-Расд, отдел Организации Освобождения Палестины, уже вовсю вел торговлю гашишем. На многих полукилограммовых мешочках, приобретенных Музи в Ливане, красовалась их торговая марка — бедуин с пулеметом в руках. Именно через торговцев гашишем Музи передал письмо американца. Через них же ему предложили контрабандой ввести в Штаты пластик.

Последние месяцы Музи потихоньку отходил от торговли гашишем и постепенно сворачивал другие сделки на Ближнем Востоке. Он хотел бы делать это осторожно, чтобы в конце концов остаться вовсе без зацепок. Ему совсем не улыбалось нажить себе врагов, которые не дадут удалиться от дел и спокойно обедать на террасе виллы, выходящей фасадом к Неаполитанскому заливу. А теперь все это под угрозой из-за «Летиции». Возможно, боевики не совсем доверяли Музи именно потому, Что он сворачивал деятельность на Ближнем Востоке. Слухи об этом, должно быть, дошли и до Лармозо, и тот, разволновавшись, стал ждать удобного случая, чтобы прибрать дело Музи к рукам. Но чтобы не натворил Лармозо, он подложил арабам изрядную свинью.

Музи знал, что в Италии у него все будет в порядке. Надо было провернуть здесь, в Нью-Йорке, одно крупное дело, и тогда можно спокойно отправляться домой.

Лежа на кровати в мотеле в ожидании своего часа, Музи прислушивался к бурчанию в животе и воображал, будто обедает в «Лютес».

Кабаков сидел на свернутом в бухту садовом шланге и дрожал. Холодные сквозняки гуляли по сарайчику для инструментов на крыше склада, стены покрылись инеем, но в сарайчике можно было спрятаться и следить за домом Музи на противоположной стороне улицы. Сонный наблюдатель у окна в боковой стене развернул шоколадку и принялся грызть ее. Холодный шоколад крошился с тихим треском. И этот человек, и двое других из команды тактического вторжения приехали из Вашингтона на взятом напрокат фургоне по вызову Кабакова.

Утомительная пятичасовая поездка по платному шоссе была необходима: багаж команды наверняка возбудил бы любопытство работников аэропорта, попади он под рентгеновские лучи. Полуавтоматические карабины, снайперские винтовки, гранаты. Еще один член команды сидел на крыше напротив и чуть дальше по улице. Третий вместе с Мошевским дежурил в конторе Музи.

Сонный израильтянин предложил Кабакову шоколада, но майор покачал головой и продолжал разглядывать дом Музи в бинокль сквозь чуть приоткрытую дверь сарая. Кабаков гадал, верно ли он поступил, не сказав Корли и американским властям о Музи и фигурке Мадонны. Майор фыркнул. Разумеется, верно. В самом лучшем случае американцы позволили бы ему побеседовать с Музи в дежурке какого-нибудь полицейского участка в присутствии адвоката. А так он сможет поговорить с арабом при более благоприятных обстоятельствах. Если, конечно, другие арабы еще не убили его.

Музи жил на красивой зеленой улице в бруклинском квартале Коббл-Хилл, в буром кирпичном доме на четыре квартиры. Он занимал самую большую из них на первом этаже. Единственная дверь выходила на улицу, и Кабаков был уверен в том, что Музи воспользуется ею, если вообще придет домой. Судя по чудовищно большим костюмам в гардеробе, араб слишком толст, чтобы лезть в окно.

Кабаков надеялся быстро покончить с делом, если Музи наведет его на взрывчатку. А уж потом он все расскажет Корли. Взгляд покрасневших глаз майора упал на часы. Половина восьмого утра. Если сегодня Музи не явится, придется вести наблюдение, сменяя друг друга, чтобы люди могли поспать. Но Кабаков вновь и вновь убеждал себя, что Музи наведается домой. Его паспорта, выписанные на три разных фамилии, лежали в нагрудном кармане Кабакова. Он нашел их, бегло обыскивая спальню Музи. Было бы лучше дождаться хозяина в квартире, но майор знал, что самой большой опасности Музи подвергается на улице, и хотел иметь возможность прикрыть его.

Он вновь обвел взглядом окна напротив. В многоквартирном доме слева на одном из окон поднялись жалюзи. Кабаков напрягся. У окна стояла женщина в комбинации. Уже отворачиваясь, майор заметил у нее за спиной ребенка, сидевшего за кухонным столом.

На улице появились первые пешеходы. Бледные со сна, они спешили к автобусной остановке на Пэсифик-стрит в конце квартала. Это были обладатели проездных билетов. Кабаков открыл паспорта и принялся в пятидесятый раз изучать жирную физиономию Музи. У майора затекли ноги, он поднялся, чтобы размять их. Лежавшая рядом с ним рация щелкнула.

— Джерри Димплз, у передней двери с вашей стороны мужчина с ключами.

— Понятно, Димплз, — сказал Кабаков в микрофон.

Скорее всего, это сменщик ночного сторожа, безмятежно дрыхнущего на первом этаже склада. Мгновение спустя из рации опять послышался треск, и израильтянин, сидевший на крыше дальше по улице, сообщил, что ночной сторож выходит из здания. Сторож пересек улицу и зашагал к автобусной остановке. Теперь Кабаков видел его.

Майор повернулся к окнам, а когда снова посмотрел в сторону остановки, там стоял зеленый автобус, из которого вылезала домашняя прислуга. Крепкие женщины средних лет с хозяйственными сумками вперевалку зашагали вдоль квартала. У многих были славянские черты лица, как и у самого Кабакова. Они здорово смахивали на соседок майора, которых он помнил с детских лет. Поднеся к глазам полевой бинокль, Кабаков следил за женщинами. Толпа становилась все меньше; женщины одна за другой отходили в сторону и направлялись к домам, в которых служили. Сейчас они шли мимо дома Музи. Из самой гущи толпы выбралась дородная матрона и двинулась по дорожке к двери подъезда. Под мышкой она держала зонтик, а в каждой руке у нее было по хозяйственной сумке. Кабаков навел на женщину бинокль. Что-то было не так... Туфли. Слишком большие. А на пухлой голени — свежий порез от бритвы.

— Димплз Джерри, — сказал Кабаков в микрофон, — по-моему, эта толстуха и есть Музи. Иду в дом. Прикройте улицу.

Майор отложил в сторону винтовку и взял стоявшую в углу сарайчика кувалду.

— Прикрой улицу, — повторил он, обращаясь к сидевшему рядом мужчине, и стал с грохотом спускаться по железной лесенке, не думая о том, услышит ли его сторож. Майор быстро оглядел улицу и перебежал на другую сторону, держа кувалду так же, как держат винтовку в положении «к осмотру».

Дверь подъезда была не заперта. Кабаков остановился у квартиры Музи и напряженно прислушался, потом размахнулся кувалдой и изо всех сил обрушил ее на дверной замок.

Дверь распахнулась, кусок ее облицовки отлетел прочь. Не успели щепки упасть на пол, а майор уже был в квартире, и дуло его большущего пистолета смотрело на толстяка в женском платье.

Музи стоял в дверях спальни, держа в руках кипу бумаг. Его жирные щеки и двойной подбородок тряслись, а в устремленных на Кабакова тусклых глазах читался тошнотворный страх.

— Клянусь, я не делал...

— Повернитесь кругом, ладони на стену.

Кабаков дотошно обыскал Музи и вытащил из его дамской сумочки маленький пистолет. Потом майор прикрыл разбитую дверь и подпер ее стулом.

Музи мгновенно успокоился.

— Вы не возражаете, если я сниму этот парик? — спросил он. — А то голова чешется, знаете ли.

— Не возражаю. Садитесь. Димплз Джерри, — сказал майор в микрофон, — свяжитесь с Мошевским, пусть пригонит фургон.

Он извлек из кармана паспорта.

— Музи, вы хотите жить?

— Вопрос, разумеется, риторический. Позвольте полюбопытствовать, кто вы такой? Ордер вы не предъявили, но и не убили меня, а между тем ордер и пуля — как раз те визитные карточки, которые я сразу принимаю к сведению. Других не существует.

Кабаков протянул Музи свое удостоверение. Выражение лица толстяка ничуть не изменилось, но вычислительная машина в мозгу заработала на полную мощность, намечая линию поведения, поскольку Музи понял, что еще имеет шанс остаться в живых. Он молча ждал, сложив ладони поверх передника.

— Они уже заплатили вам, не так ли?

Музи заколебался. Ствол пистолета в руках Кабакова дернулся, зашипел глушитель, и пуля прошила спинку стула рядом с шеей араба.

— Музи, вы покойник, если откажетесь мне помочь. Они не оставят вас в живых. Задержавшись здесь, вы наверняка угодите в тюрьму. Для вас должно быть очевидно, что я — ваша единственная надежда. Предлагаю вам в первый и последний раз: расскажите мне все с начала до конца, а я посажу вас на самолет в аэропорту Кеннеди. Кроме меня и моих людей, никто не сумеет доставить вас к самолету живым и здоровым.

— Мне знакомо ваше имя, майор Кабаков. Я знаю, чем вы занимаетесь, и, полагаю, вероятность того, что вы сохраните мне жизнь, весьма и весьма мала.

— Выполняете ли вы обещания, которые даете своим деловым партнерам?

— Частенько.

— Я тоже. Надо думать, деньги палестинцев, или их изрядная часть, уже у вас. Расскажите мне все, а потом можете отправляться тратить их в свое удовольствие.

— Куда? В Исландию?

— Это уж ваша забота.

— Ну ладно, — угрюмо произнес Музи, — расскажу. Но я хочу вылететь из страны нынче же вечером.

— Согласен, если ваши сведения подтвердятся.

— Я не знаю, где находится пластик. Это истина. На меня выходили дважды, один раз здесь, потом в Бейруте. — Музи промокнул лицо передником, по его телу, будто тепло от выпитого бренди, разлилась волна облегчения. — Вы не против, если я возьму бутылочку «перье»? От такого разговора в глотке сохнет.

— Вам известно, что дом окружен.

— Поверьте, майор, бежать я не собираюсь.

Кухню от гостиной отделяла только сервировочная стойка, и Кабаков мог следить за Музи. Он кивнул.

— Сначала ко мне приходил американец, — сказал араб, стоя возле холодильника.

— Американец?!

Музи открыл дверцу. На какой-то миг он увидел бомбу, а в следующее мгновенье его разорванные на куски телеса врезались в стену кухни. Пол комнаты вздыбился, Кабаков кубарем перевернулся в воздухе. Из носа майора брызнула кровь, и он рухнул вниз. Вокруг падали обломки раскуроченной мебели. Темнота. От тишины звенит в ушах. Потом послышалось потрескивание пламени.

Первый звонок раздался в пять минут девятого. Диспетчер пожарной охраны сообщил: «Кирпичный дом на четыре квартиры, площадью 9400 квадратных футов. Горит все здание. Высылаю машину номер 224 с лестницей в 118 футов и автомобиль аварийной службы».

В полицейских участках затарахтели телетайпы, печатая следующее донесение: «12 число, 8 часов 20 минут. 76 участок сообщает о подозрительном взрыве и пожаре в доме 382 по Винсент-стрит. Двое пострадавших отправлены в больницу Кингс Каунти».

После двух щелчков каретка опять переместилась вправо, и из телетайпа полез лист с таким текстом: «8 часов 20 минут. В дополнение к предыдущему сообщению: один погибший, один раненый. Отправлен в госпиталь Колледж на Лонг-Айленд».

В коридоре больницы начальника пожарной охраны поджидали репортеры «Дейли Ньюс», "Нью-Йорк Таимо и «Ассошиейтед пресс». Наконец он вышел из палаты, багровый от ярости. С ним были Сэм Корли и один из заместителей главного врача. Пожарник прокашлялся.

— По моему мнению, взорвался газ на кухне, — сказал он, отводя глаза от фотоаппаратов. — Сейчас мы это проверяем.

— Как зовут пострадавших?

— Мы знаем только имя погибшего. Бенджамин Музи, — ответил начальник пожарной охраны, заглянув в листок. — В районном участке вам сообщат все сведения.

С этими словами он прошествовал мимо репортеров к выходу. Шея его на затылке побагровела и стала чуть ли не бурой.