Враг мой

«Не говори с ним, ведь он – настоящий!»

Учитель в Тростниковом Плаще

– И всё-таки, почему Исландия?

Погружённый в глубокую задумчивость, Жуга не сразу понял, что ему задали вопрос.

– Что? – он поднял голову.

– Я говорю, – терпеливо повторил Телли, – почему Исландия?

Жуга пожал плечами. Взъерошил волосы рукой.

– Я не знаю. Если честно, это Олле насоветовал. Мы вместе решали, куда нам плыть – я, Золтан и Герта… А что бы ты хотел предложить заместо этого?

Телли разогнул ноги, выгнул спину, потянулся, словно кошка, и уселся поудобнее. Сплёл пальцы. Травник в который раз поразился нечеловечности его движений – эта текучая пластика, когда, кажется, каждый мускул движется отдельно, эта изломанная поза – колени выше плеч…

– Жуга, мы плывём уже вторую неделю, – Тил почесал лежащего рядом дракошку за глазами. – Я видел карту и ещё не всё забыл. На пути у нас прорва земель. Британия, Ирландия и куча островов. Почему это обязательно должна быть Исландия? Только потому, что она дальше всех? Но кто поручится, что дальше на западе нет земель?

Третий день кнорр Яльмара ходко продвигался вдоль Британских берегов, гонимый южным ветром. Помаленьку становилось холоднее, временами начинал сыпать липкий снег. Яльмар задумал обогнуть Британию с востока. В проливах запада было тише, но пришлось бы заложить изрядный крюк. Погода им благоприятствовала, и варяг решил рискнуть. В первую ночь устроили ночёвку на берегу, но после неё Яльмар больше не хотел упускать попутный ветер. Теперь корабль шёл на север круглые сутки. Экипаж, воспользовавшись перерывом в гребле, отдыхал. Большинство спали, Хуфнагель стоял у руля, три человека следили за парусом. Яльмар раздобыл полоску сыромятной кожи и оплетал рукоять секиры – пропитанная кровью, старая оплётка начала гнить.

Кай удалился на корму. Последние два дня он с травником почти не разговаривал. Всякий раз при взгляде на него Жуга чувствовал себя виноватым, но ничего не мог поделать.

Особых происшествий не было. Один раз им встретился торговый корабль, другой раз издали увидели кита, да вот ещё обжора Винцент умудрился отравиться. Сперва Жуга долго не мог понять, что происходит, только наблюдал, как толстяк покрывается сыпью и красными пятнами, и лишь потом додумался спросить, что он ел.

– Селёдку, – простонал Винцент.

Толстяка лихорадило. За неимением лучшего Жуга развёл в воде немного мыла, Винцента заставили проглотить эту гадость, после чего едва успели дотащить до борта. После того, как толстяка хорошенько прополоскало, ему стало легче, а Жуга направился до бочек в трюм. Как он и предполагал, селёдка в новой бочке выглядела подозрительно. Он отрезал маленький кусок, сжевал его под пристальным взглядом Яльмара, выплюнул и вытер рот рукой.

– Ну, что? – спросил с тревогой тот.

– Позарился ты, Яльмар, на дешёвые харчи, – сказал Жуга. – Будто не знаешь, что скупой платит дважды. Спортилась твоя селёдка.

– Зашиби меня Мьёльнир… Так и знал, что меня где-нибудь надуют! Что ж, – резюмировал он, – придётся за борт вывалить.

– Зачем вываливать? Дракошке скормим.

Сейчас Рик спал, удовлетворённо посапывая. Вчера Тил наконец решил, что его пора кормить, и идею травника воспринял благосклонно. Заметно подросший дракончик проглотил изрядное количество подпорченной селёдки и копчёностей, заел всё это кашей, которой для него сварили целый котёл, а напоследок закусил печеньем, которое специально для него заначил Тил. Смотреть, как лопает дракошка, собрался весь экипаж (благо, шли под парусом). Мореходы восхищённо цокали языками и делали ставки на количество проглоченных рыбин. В измученных глазах Винцента читалась неприкрытая зависть.

Жуга долго раздумывал, кто мог стрелять в него той ночью – Хельг или Винцент, но так и не смог это выяснить. Любой из них мог сделать это. Оба нанялись на кнорр в последний день, у каждого были свои странности, и прошлое обоих одинаково скрывал туман. Худощавый, длиннорукий, очень ловкий в обращении с мечом Хельг вполне мог быть нанят гильдией воров, пока сидел на берегу (а то, что он продулся в пух, ни для кого не было секретом). Недавно выбритая голова его начала щетиниться упругим чёрным ёжиком, совершенно, впрочем, незаметным уже с пяти шагов. Ночью же, в лунном свете, её вполне можно было принять за лысину. С другой стороны, Винцент с его чревоугодием тоже мог позариться убить кого-нибудь за лишние деньги. Он говорил с необычайно мягким выговором, уснащая свою речь довольно странными словечками. Травнику вспомнилась ещё такая странность – на левой его щиколотке кожа была вытерта кольцом, как от браслета кандалов, но правая была чиста. Где он мог заработать этот странный шрам, оставалось загадкой. Даже серьгу Винцент носил не как все – в его левом ухе был проколот козелок. Все эти наблюдения Жуга доверил только Вильяму и Телли, но они не смогли помочь. Кай говорить с ним не стал. Так и не догадавшись, кто более достоин подозрения, Жуга решил не суетиться и подождать.

Травник нервно облизал обветренные губы (от этой привычки он никак не мог избавиться) и вновь поглядел на доску.

– Ну, Ирландия, положим, не про нас, – с сомнением сказал он. – Она осталась в стороне. А остальные…

– Ирландия, – задумчиво проговорил Телли. Глаза его подёрнулись дымкой воспоминаний. – Когда-то мой народ там обитал. Но это было давно, – он потряс головой. – Очень давно.

– Речь, – нахмурился Жуга, – сейчас идёт не о твоём народе, а об игре. Ты можешь вспоминать, сколько хочешь, свою жизнь в Ирландии, это не поможет, когда играют два дракона. За свои полвека ты, должно быть, много повидал, попробуй вспомнить, что может быть нужно там дракону?

– Вспомнить? – Телли рассмеялся. – Я никогда там не был. Правда, я много чего слышал про владения эльфов на Зелёных островах. А что касается возраста… По летоисчисленью моего народа мне идёт сто двадцать девятый месяц. Если считать по-вашему, это будет… – он на миг задумался. – Это будет двадцать шесть лет. Или около того.

– Двадцать шесть… – ошарашенно повторил Жуга и смолк неловко. Прошёлся пятернёй по волосам. – Я думал, ты старше. Тил, я никогда не спрашивал… Какой он, твой народ?

Тил наклонил голову, искоса взглянул на травника. Потёр висок. Травник не выдержал и перевёл взгляд на доску, потом на спящего дракона.

– Зачем это тебе? – спросил Телли.

– Ну… просто интересно. Кто вы? Откуда взялись? Куда ушли? Чем отличаетесь от нас? На что она похожа, ваша жизнь?

– Сколько вопросов, а я так плохо всё это помню. Но если ты хочешь, я попробую.

Взгляд Тила сделался рассеянным. Налетавший ветер трепал его белые волосы. Он долго молчал, глядя в никуда, так долго, что Жуга уже решил, будто маленький эльф передумал рассказывать. Но тут Тил наконец заговорил.

– Легенды я рассказывать не буду, – начал он. – Во-первых, слишком долго, а во-вторых, там всё так перепутано, что нам это не поможет. Когда были созданы мы, люди и другие существа, все они жили на этой земле. Но пути людей и эльфов разошлись давно, быть может, изначально. Когда вы ещё жили в пещерах и одевались в шкуры, мы уже строили города и слагали стихи. Не знаю, магия была тому причиной или что другое, но мы решили познавать себя. А люди принялись ломать и перестраивать мир под свои нужды. Искра волшебства, даже если она и была в вас заложена, постепенно угасла. Из-за этого мы долго считали ваш народ просто животными. Не сочти за грубость, но люди делали всё, чтобы это подтвердить. Потом земля стала слишком тесна для двух племён, пришло время для войн. А нас было слишком мало, и мы были слишком горды. Но в природе почему-то побеждает посредственность, середина. И тогда наш народ решил уйти.

– А середина, это, конечно, люди, – хмыкнул Жуга.

– Не смейся. Мы… отличаемся. Я даже не могу сказать сразу, чем. Нам нужно меньше еды, мы не боимся холода и не болеем. Наша жизнь не бесконечна, но длинна. Мы не нуждаемся в жилище, наш дом – холмы, леса и горы. Мы можем чувствовать, что думают другие, пользоваться магией. Мы гибкие в телах и в мыслях, холодные, текучие, как воздух и вода. Вот гномы, те наоборот – огонь и камень, заскорузлые и крепкие. Они не очень ловкие и плохо видят, их главное преимущество – сила. Даже из оружия они выбирают что потяжелее, чтоб наверняка – топор, булаву, чекан, а в бою надеются больше на доспех, а доспехи у них ты сам видел, какие. А люди… Вы как бы между этими и теми. Вспыльчивые, как огонь, упёртые в свою гордыню и вместе с этим эфемерные, как бабочки-подёнки.

– Ну, наговорил. Не знаешь прямо, смеяться или плакать.

– Сам напросился… О чём ты хочешь, чтобы я ещё рассказал?

– Ну хотя бы о времени. Как вы его измеряете?

– Ну, это не расскажешь так сразу. Мы делим год на пять месяцев, по семьдесят три дня каждый. Первый – Ард Анденвил, месяц Возрождения Земли. Это ваш март, апрель и большая часть мая. Второй – Бэл Тайен, или «Цветение цветов», вбирает ваш июнь, июль, а также по чуть-чуть из августа и мая. Потом идёт Аитам Тэйд – «Сбор Осени», ну, это август, весь сентябрь и начало ноября. Затем – Ис’са Феайннэ – месяц Холодного Солнца и, наконец, Ард Таэд – месяц Смерти. Раз в год, в короткий день зимы мы пляшем Танец Девственного Круга, и год приходит к повороту, а раз в четыре года летом наступает День Забытых Дней, и это тоже праздник. А в остальном всё так же, как у вас. В конце концов, люди многое переняли у эльфов. Например, часы.

– И в самом деле, сразу не поймёшь, – признал Жуга.

С носа корабля доносилось заунывное гудение: меховой мешок Рой-Роя на поверку оказался старенькой волынкой, на которой тот играл с большим старанием и несколько меньшим умением. Мелодия называлась «Бравые шотландцы». Кроме неё Рой умел играть ещё походный марш «То Кемпбелы идут, ура, ура!» и пару-тройку песенок – «Тёмный остров», «Девушки Ирландии» и ещё одну, со странным названием «Косоглазая Мэри».

– Это ещё что! – говорил обычно он, когда заканчивал играть. – Вот у нас в горах, когда большие игры, такие состязания бывают! Случается, пиброхи падают без сил. Вот там – да-а, там такое услышать можно…

Если судить по его рассказам, игры горцев в королевстве скоттов были довольно странным состязанием, где были бег, бросание бревна и камня (в том числе в высоту), стрельба из лука, перетягивание каната, игра на волынке и танцы. И не стоило думать, будто игра на волынке и танцы были просто для «отмазки» – по утверждениям Роя, именно волынщики – пиброхи получали самые большие денежные вознаграждения. Травник иногда думал, не эта ли награда заставила скупого Роя научиться играть на волынке. А учиться, судя по всему, ему предстояло ещё долго. Впрочем, как сострил однажды Хельг, Рой и сейчас мог прилично зарабатывать, если бы люди додумались платить, чтобы он замолчал. Однако в море, за неимением других развлечений, волынка ему сходила с рук. Моряки иногда даже сами просили Роя что-нибудь сыграть.

– Повезло, нечего сказать, – недовольно бурчал Яльмар. – Все уши продудел своей волынкой, горец полоумный. Угораздило меня из всех моряков подобрать именно этого, с его козлиным мешком!

Жуга улыбнулся своим мыслям, потом нахмурился, припоминая названия эльфийских времён года, вызывающие смутный отголосок узнавания, и вдруг вскинул голову. Рыжие волосы взметнулись.

– Послушай. Мы тогда не знали, не смогли узнать… Ты можешь мне сейчас сказать, как тебя зовут? То есть, на самом деле?

Тил напрягся, выпрямился в струнку. Раскосые глаза его сощурились. Жуга поймал себя на мысли, что если его собственное отражение намекало на сходство с лисой, то в лице Тила проглядывало что-то кошачье.

– Что в имени тебе моём? Разве это важно?

– Может, и нет, но мне кажется, это может помочь.

Тил закрыл глаза, будто припоминая. Потом открыл их. Посмотрел на травника.

– Имя мне, – с удивлением сказал, помедлив, он: – Аитамьен Феайннамэ ас Фаулэ э-Лаик.

Имя сорвалось с губ эльфа, словно первая строка стихотворения. Язык звучал отчётливо, без лишних пауз и длиннот, певучий, звонкий, как весенняя капель. Дракошка встрепенулся и завертел головой, будто услыхав знакомые слова.

– Аитамьен Феайннамэ ас Фаулэ э-Лаик… – повторил Жуга. – Красиво. Но это ведь, наверное, что-то значит?

– Да. На языке людей – «Осенний солнца луч в листве зелёной».

Сердце травника замерло, потом пустилось в галоп. Он сжал кулаки.

– Ах, Олле, – пробормотал он, – как мне надоели твои загадки… Почему ты до сих пор молчал?

Телли выглядел смущённым и растерянным.

– Да это… Понимаешь, я об этом совершенно не задумывался! И потом, какой дурак будет играться со своим именем, переводить его и всё такое прочее?

– Ключ… – нахмурился Жуга. – Последняя строка, ты помнишь: «Конец игры настанет, где кипит Драконов Ключ»? Яльмар!

– Что? – приподнял голову тот. – Чего вам?

– В этой самой Исландии есть горячие ключи?

– Горячие ключи? – варяг сел и поскрёб между лопатками. – Конечно. Там кое-где земля кипит, не говоря уж о воде. А что случилось?

Воцарилось молчание.

– Огонь, – сказал Жуга. – Тепло. Он ищет огонь. Вот почему Исландия.

* * *

– Проснись, Жуга! Проснись! Открой глаза!

Весёлый звонкий крик вырвал травника из лабиринта сна; Жуга вскочил и суматошно заоглядывался. День выдался невероятно ясным и холодным.

– Что стряслось?

– Нарвалы за бортом! Взгляни, какая красота!

Кнорр мчался полным ходом, а рядом с ним, скользя размытыми тенями, в воде неслись пятнистые тела. Выставив витые костяные пики, единороги моря мерили собой пространство вод, не зная устали и страха. Держались они у самой поверхности, изредка выпрыгивая в воздух. Их было десять или двадцать, и движения их были так легки и грациозны, что сердце травника невольно застучало чаще и сильнее, наполняясь удивлением и восторгом.

– Видал? – Яльмар весело осклабился. – На суше ты такого не увидишь!

Травник ухватился за фальшборт. Вдруг закружилась голова.

– Они всегда могут плыть так быстро?

– Шутишь? Обычно они плывут вдвое быстрее, а сейчас просто играются. Наш кнорр для них – ничто. Игрушка, тихоход.

– Ты говорил, что вы охотились на них. Но как можно убивать… такое?

– Да брось, – отмахнулся Яльмар, – это просто рыбы.

– Нарвалы не рыбы, – бесцветным голосом сказал Кай. – У них гладкая шкура и тёплая кровь.

Травник вздрогнул – это были первые его слова за три дня полного молчания. Однако продолжения не последовало, Кай умолк.

– Не рыбы, так всё едино звери, – кивнул Яльмар. – Какая разница? Не красивее оленя. Жрать захочешь, ещё не то сделаешь.

Нарвалы провожали судно с полчаса, затем ушли на глубину и больше не вернулись, лишь далеко на востоке Жуга различил мелькающие на поверхности тела. Впервые травник вспомнил про Эйнара: если дельфины хоть немного походили на единорогов, не было ничего удивительного в том, что маг захотел стать одним из них.

Кай тоже проводил их задумчивым взглядом. Жуга помедлил и нерешительно шагнул к нему.

Остановился.

Он чувствовал: что-то неправильно. Что-то ужасающе неправильно. Чувствовал, но не мог понять, что и почему. Вдруг вспомнились слова Гертруды: «Я вижу, что случилось, но это не значит, что я понимаю».

«Он мой враг, – подумал травник, глядя на его прямую, как струна, обтянутую чёрной курткой спину. – Он лис, и он на стороне врага. Но ведь я знаю, что он хочет мне добра. И этим причиняет боль. Себе и мне. Я тоже хотел как лучше, а сделал всё не так. Как это может быть? Зачем? Мы управляем этой игрой или игра играет нами? Умный игрок заботится о своих фигурах. А не умный? Мы можем попробовать разломать доску, можем настучать Рику по башке или что-то в этом роде, но, наверное, это уже ничего не изменит. Игра это не фишки, не фигурки, это уже мы. Что сказать, чтобы всё исправить? Слово, яд и пламя, я опять не знаю нужных слов! Как свист – движенье воздуха, как и слова – движенье мысли, Герта была права. Яд и пламя, что за наважденье! – я уже думаю о ней так, будто она умерла!»

– Чего ты пялишься мне в спину, словно ворон? – внезапно, не оборачиваясь, глухо бросил Кай. Жуга вздрогнул – он никак не ожидал, что тот угадает его приближение. Сглотнул.

– Ты… теперь совсем не хочешь со мной говорить?

Кай не ответил. Молчание затягивалось. Жуга почувствовал, что должен что-то сделать, как-то его поддержать, дать понять, что он не брошен, не один. Он подошёл ближе, ободряюще положил ему руку на плечо. Тот обернулся резко и порывисто. В посадке головы, в том, как сверкнули глаза из-под короткой чёлки, проглянула прежняя Герта.

Проглянула и тотчас исчезла.

– Нам надо поговорить.

– Нам не надо говорить.

Жуга всмотрелся ему в глаза.

– Что происходит, Кай? Зачем ты замыкаешься в себе? Я сделал плохо?

Тот долго молчал, прежде чем ответить.

– Я… Нет, не в этом дело, – он бестолково повёл руками. – Я должен разобраться. Понять, что со мной. Видишь ли, всё так нелепо. Я не могу понять, что происходит. Иногда я чувствую себя так, словно спрятался или надел маску. А иногда – будто, наоборот, снял её.

– Послушай, Герта…

– Не называй меня так! – Кай сжал кулаки, лицо его исказилось, как от боли. Казалось, он сейчас расплачется. – Не надо. Я… Извини, я не хочу сейчас об этом говорить.

Жуга нахмурился.

– Мне кажется, я понимаю тебя. Мне тоже приходилось забывать своё имя. Это… – он задумался, подбирая слово. – Это странно. Да, это странно. Но к этому можно привыкнуть.

– Дело не в имени.

– А в чём?

– Не знаю, в чём! Я чувствую себя так, будто я на лезвии ножа. Каждый шаг режет ноги.

– Так спрыгни!

Кай поднял голову. В глазах его была печаль.

– Куда? На другой нож?

Он отошёл и сел прямо на палубу около мачты. Жуга поразмыслил и решил его не беспокоить. Возможно, Кай и в самом деле был способен разобраться сам. Как бы то ни было, он был прав – говорить об этом пока не стоило.

Пока не стоило.

Жуга вздохнул и направился к Тилу.

Маленький эльф сидел на носу корабля, поджавши ноги и глядя на доску. Волосы мальчишки отросли, но Тил не стал их стричь, вместо этого разжился ремешком и перевязал их. На щеках его играл лёгкий румянец, в остальном он оставался прежним. Жуга опять подивился его стойкости к холодам – ветер пробирал насквозь, а на Телли были только лёгкая рубашка из тонко выделанной желтоватой кожи и суконные штаны. Дракошка, как всегда, расположился рядом.

– Поговорил? – спросил, не оборачиваясь, Тил.

Жуга со свистом втянул воздух и покачал головой.

– Значит, поговорил, – кивнул тот. Посмотрел на травника. – Зря ты так. Не торопи коней, дай ей прийти в себя.

– Ей? – Жуга опешил. – Кому это «ей»?

– Ну, как кому, – Тил прищурился. – Герте. Или я не прав?

– Яд и пламя, как ты… – травник умолк и сжал кулаки. – Вильям разболтал? Поколочу мерзавца! Ведь просил же…

– Брось, – отмахнулся тот. Откинулся спиною к борту кнорра и забросил ногу на ногу. – Вильям тут ни при чём, на этот счёт он нем как рыба. Неужели ты и вправду думал, что тряпки не позволят мне разглядеть его суть? У эльфов мальчики и девочки воспитываются одинаково, на равных. Мы не стремимся обмануть природу, это ваша, людская черта.

– И давно ты догадался?

– С тех пор, как начал вспоминать.

Жуга хлопнул себя по коленкам. Тряхнул головой.

– Да что ты будешь делать! Вы всегда всё знаете лучше меня.

– Ну, положим, не всегда и не всё, – усмехнулся Тил. – Но кое-что и вправду знаем. А вот тебе не мешало бы иногда спросить совета. Вот как сейчас, например.

– О чём ты?

– Ни о чём, – вдруг с неожиданной резкостью огрызнулся Тил. – Как будто не видишь, что ты натворил.

– А что я натворил?

Чёрные эльфийские глаза, казалось, прожигали насквозь.

– Ты заставил его раздвоиться. Кем бы он ни был раньше, он был единым, целым. Он был собой. Пусть это было и неправильно, по-другому он не умел. И не хотел уметь. И он цепляется за это. Ты заметил, как он дёрнулся, когда ты до него дотронулся? Представь, что для девушки означает, когда к ней прикасаются. Ты б его ещё за руку взял… Он всё ещё Гертруда и воспринимает мир как женщина. Он ещё не понял, что можно называться как угодно, суть от этого не меняется. Чем всё кончится, не знаю. И это теперь тоже играет против нас.

Слова падали и били, словно камни. Травник понял, что так и есть. Безжалостная трезвая эльфийская логика подействовала на него, как ушат холодной воды.

– Чёрт возьми, – пробормотал он, – ведь можно ж было догадаться! Ты прав, Тил, я осёл. Это всё этот чёртов Лондон. У меня, должно быть, мозги отсырели. Знал же, что нельзя туда заходить!

Тил фыркнул:

– Глупости какие! Рано или поздно это должно было случиться. На пути в рай всегда лежит чей-нибудь ад. Не обязательно твой, но – лежит.

– Я если я не хочу в этот рай? – тихо спросил Жуга.

– Тогда, – сказал Тил, – оставайся здесь. Но почему-то я думаю, что ты так не поступишь. И знаешь, я хочу дать тебе один совет: когда спускаешься в ад, держись за чью-нибудь руку.

* * *

Бескрылые гагарки, большие белощёкие птицы с чёрным оперением и клювом словно долото, заполонили весь берег на шестой день плаванья и заставили мореходов спустить паруса: такую возможность запастись свежим мясом Яльмар упустить не мог. Голландские копчёности давно закончились, морякам осточертело пиво, вонючая сушёная треска и твёрдый хлеб, точнее – пресные лепёшки, которые норвежцы называли «кнекброд». Кнорр подошёл как можно ближе к береговым камням, и викинги попрыгали в воду, вооружившись мечами и дубинками. Важно глядя на пришельцев, птицы и не думали убегать. Некоторые срывались прямо в воду с уступов, плавали, ныряли с изумительным проворством возле корабля, но и тех, что гнездились ниже, на пологом берегу, вполне хватило, чтобы наполнить с верхом две пустые бочки. Жуга, впервые за неделю выбравшийся на берег, с нескрываемым интересом разглядывал большую, размером с гуся, тушку зашибленной птицы. Крылья гагарки – узкие, похожие на шпильки или плавники, покрытые коротким плотным опереньем, служили для чего угодно, только не для полёта.

Рой-Рой, шедший мимо с целой связкой битых птиц и дубинкой, остановился. Поскрёб ногтями голую коленку.

– Чего уставился? – усмехнулся он, заметив недоумение травника. – Или никогда не видел? Мы называем их пенгвинами. Из-за белой головы. Они не летают. Их дом в море.

Жуга кивнул. Перевести слова шотландца было несложно: «пен» на гэльском означало «голова», «гвин» – «белый». Белыми, по правде говоря, у птицы были только щёки, но когда люди сходили на берег, головы всех птиц немедленно поворачивались к ним, и потому казалось, будто на тебя глядят тысячи белых лиц.

– Их едят?

– Вытапливают жир, но почему бы и не съесть? Смотри, какие толстые. Можно в них фитиль воткнуть, чтобы светили вместо свечки. Их мало здесь. Вот севернее, на островах, их столько, что не сосчитать. Сам увидишь.

Рой зашагал к кораблю, а травник запрокинул голову.

Весь береговой откос до самых скал белел потёками птичьего помёта. Птиц были сотни, тысячи, и это если не считать тех, которых они убили, и тех, что плавали вокруг. Галдёж стоял неописуемый, хотелось заткнуть уши и пуститься наутёк. Жуга представить не мог, что где-то этих пингвинов может быть ещё больше.

Наконец Яльмар счёл, что мяса заготовили достаточно. Моряки разбрелись вдоль берега в поисках источника пресной воды. Однако нашёл его Рик, которого после селёдки мучила жажда. К тому времени, когда на ручей набрели Жуга и Тил, живот дракошки уже ощутимо раздулся и булькал при ходьбе. Рик сразу осоловел и продрог от холодной воды.

– Пожалуй, сегодня стоит заночевать на берегу, – рассудил Яльмар, завидев Телли и его питомца. – А то и впрямь не сдержится, гадёныш.

Хельг фыркнул и захохотал, остальные подхватили. Не смеялись только Кай и шотландец.

Укромное место отыскалось севернее птичьего базара, близ запорошенных снегом вересковых пустошей, тянущихся вдаль, насколько видел глаз. Редкие камни беспорядочно торчали тут и там, словно разбросанные неведомым сеятелем. Далеко на западе виднелись невысокие, ушедшие в туман холмы. Берег тут был пологий, кнорр вытащили на сушу, после чего выставили дозорных и расположились на ночлег.

Рой-Рой поднялся на откос и долго там стоял, осматривая пустоши. Темнело. Взгляд шотландца был, скорее, грустен, чем тревожен, но травнику показалось, будто он обеспокоен. Тем не менее Рой ничего не сказал и вернулся к костру.

Пингвинов хватило на всех. Яльмар распорядился выкатить оба котла – большой и малый, варяги загрузили их полуощипанными тушками и развели костры. Жуга расположился в стороне, в компании Тила и дракона. В последнее время он не доверял никому, вдобавок, им хотелось поговорить с глазу на глаз. Кай к ним присоединиться отказался. Вильям сперва хотел остаться с ним, но после нескольких безуспешных попыток разговорить его, махнул рукой и присоединился к травнику.

Деревяшки плавника и стебли вереска горели плохо и неровно, костёр трещал, дымил и брызгал искрами, пока Жуга вконец не разозлился и не подправил его коротким заклинанием.

Послышались шаги, и из темноты появился Хельг. Сбросил с плеч охапку веток и опустился рядом.

– Помощь не нужна? А то я дров принёс. Вы чего в стороне уселись? Сейчас есть будем.

Жуга уклончиво пожал плечами. Бард искоса взглянул на викинга и с показным равнодушием отвёл взгляд. Лютня Вильяма негромким перебором вторила потрескиванию дров в огне. Дракон не обратил на Хельга внимания.

– Обговорить кое-что хотим, – ответил за всех Тил.

– А, ну-ну, – кивнул датчанин. Покосился на ближний костёр, около которого сидел Кай, и снова отвернулся. – Не очень-то он разговорчивый, этот ваш новый приятель. – Он поскрёб под курткой волосатую грудь, зевнул и плюнул в костёр. Слюна зашипела на тлеющих ветках. – Он кто? Где вы его нашли?

– Он из Лондона, – неохотно ответил Жуга. – Гертрудин родственник. Двоюродный э-ээ… брат. Да, брат. Она попросила взять его с собой.

– Да? То-то, я смотрю, они с ней будто похожи, – Хельг потёр небритый подбородок. Хмыкнул. – А сама Гертруда, что, осталась? Где её можно найти?

Травник посмотрел ему в лицо. Отвёл взгляд.

– Нигде.

И до, и после того, как Герта стала Каем, Жуга не раз задавался вопросом, что испытывал датчанин к Герте. Страсть? Влечение? Желание поразвлечься? Порой ему казалось, что Хельг просто забавляется, но временами тот был так серьёзен и бросал на Герту такие взгляды, что впору было думать, будто он всерьёз в неё влюблён.

Может, так оно и было.

Воспользовавшись тем, что Хельг отвернулся, травник быстрым взглядом оглядел его с ног до головы. Осторожные северяне почти никогда не высаживались на берег без оружия. Вспомнилось, как покойный Иенсен рассказывал: «Пошли мы раз плавник собирать, я и свояк мой, Стейнгрим. С соседями у нас тогда был мир, опасаться было нечего, потому оружия мы взяли всего ничего – меч да два топора. Ещё у Стейнгрима жёнушка с дочуркой пару копий прихватили».

Сейчас Хельг был при мече и при ноже, однако арбалета не было – оружие, заряженное и взведённое, лежало у большого костра. Норманны на берегу были деятельны, но неторопливы и обстоятельны. Гномы взялись разрубить найденное бревно. Арвидас и Грюммер что-то перетаскивали в трюме, Бранд с шутками подкладывал дрова в огонь, Винцент со знанием дела помешивал в котле. Сигруд раздобыл точильный камень и правил лезвие секиры. Магнус поудобнее устраивал брата на расстеленном плаще; Жуга с удовлетворением отметил, что Ларс пошёл на поправку – он уже мог сидеть и говорить, и только сломанные рёбра не давали ему двигаться нормально. Оба брата смотрели на Жугу едва ли не с благоговением и готовы были выполнить любое его желание. Травник от этого чувствовал себя неловко и старался поменьше разговаривать с ними. Что касается Рэйво, то он уже выздоровел полностью. Сейчас финн уселся ближе к огню и с невозмутимым видом чинил сапог. Из всех мореходов он один сохранял абсолютное спокойствие. Откуда он черпал эту силу? Где он выработал такой характер? Травнику вспомнились его слова, сказанные перед боем с Хальгримом: «Я уже один раз был в рабстве у датчан».

Было холодно. Клочья тумана застревали на верхушках скал. Небо было прозрачным и чистым. Хельг спрашивал, Тил отвечал, но травник их уже не слушал, а вскоре датчанин встал и направился к своим.

– О чём ты думаешь? – спросил травника Телли.

– Я? – встрепенулся тот. – Да, в общем, ни о чём. Никак не решу, как лучше поступить. То ль молчком в одиночку разбираться, как раньше, то ли собрать всех и сказать: так, мол, и так – один из вас играет против. А может, Яльмару сказать? Ты разобрался в этой АэнАрде?

– Не совсем, – уклончиво ответил Тил. – Не получается восстановить ходы. Есть пара странностей, а я плохо знаю правила.

Бард повернул голову к ним.

– А если Кая попросить помочь?

– Он не хочет, – хмуро буркнул Жуга. – И потом, не надо пока его трясти.

– Потом может быть поздно, надо сейчас. И не пытайся оправдываться, этим ты только сильнее его оттолкнёшь. Ты всё ещё злишься на себя? Брось, безупречных поступков не бывает, пятна есть даже на солнце. Поговори с ним.

– Ладно. Как-нибудь потом. А сейчас напомни, как фигурки стоят в начале игры.

Телли полез в мешок и вытащил доску.

– Выстраивают первые два ряда, – объяснял он, показывая пальцем. – Первый ряд – простые воины, их называют пешками. Затем, от края и на угол: две ладьи, два лиса, три охотника, дракон и воин.

Жуга рассеянно накрутил на палец прядь волос. Задумался.

– Говоришь, две ладьи… А что, вторая всё ещё на доске? – Тил помотал головой. – Но тогда я не понимаю… Я не припомню, чтобы мы сражались с двумя ладьями.

– Я тоже. И это первая загадка. Многое другое тоже неясно.

– А как дела у наших фигур?

Телли подобрал ноги под себя, сощурился и посмотрел на доску. Травник попытался посмотреть на неё по-иному, вспомнить, как это проделывала Герта. На короткое мгновение ему показалось, что он видит очертания тёмных, беспорядочно разбросанных фигур противника, но видение тотчас исчезло. Перед ним опять была пустая доска с четырьмя белыми фигурами.

– Последним ходом белая ладья прикрыла лиса, – сказал Телли. – То есть тебя. Охотник побоялся взять твою фигуру. Он больше не может рисковать: тяжёлых фигур у него теперь нет, два лиса и охотник – это его последняя надежда. Если он не проведёт пешку…

– А съесть нашу ладью он не может? – с беспокойством спросил Вильям, напряжённо следивший за его объяснениями.

– Сейчас нельзя: откроется угроза для дракона. Он может сделать ход лисом или пешкой, но пока думает. Похоже, мы здорово прищемили ему хвост.

– Так, – нахмурился Жуга. – Герта рядом… а второй лис? Где он?

– На краю доски, вот здесь, – Тил показал, где. – Нам он пока не опасен. Лис, конечно, фигура коварная, но не дальнобойная. Мы слишком далеко. Чтобы пересечь доску, ему потребуется хода три, а может быть, четыре. Вряд ли он позволит себе потерять столько времени.

– Яд и пламя, – Жуга провёл рукой по волосам. – Уж слишком складно всё выходит. С пятью фигурками мы обскакали целую армию. Тебе не кажется странным, что нам так везёт?

– Я тоже не верю, что нам и впредь будет продолжать везти, – поразмыслив, согласился Телли. – Как не верю в то, что нам везло до сих пор. Вряд ли Рик играет хорошо. Нам или поддаются, чтобы заманить в ловушку, или…

Он умолк.

– Или… что? – нетерпеливо спросил Жуга. – Ну же, договаривай!

– Может быть, нам дали фору. Несколько ходов. Или фигур.

– Почему?

– Рик ещё маленький, вот почему.

За обсуждением они едва не пропустили момент, когда к ним подошёл Яльмар. Норвег остановился у костра, осклабился.

– Чего сидите? – он взглянул на небо. – Грейтесь, грейтесь: завтра холодно будет. Луна, гляньте, какая! Круглая, красная… – он облизнулся с показной жадностью. – Вкусная, наверное! Пошли есть.

Мореходы сгрудились у котлов, разобрали птиц и принялись за еду. Пингвины были очень жирными и неприятно пахли рыбой, но после двух недель в море свежее мясо казалось деликатесом. Кости так и хрустели на зубах. Травник был всецело занят своей порцией, когда ему вдруг показалось, что в темноте, за кругом света, проскользнула тёмная фигура. Он вздрогнул и всмотрелся в ночь, но ничего не обнаружил и уже хотел вернуться к еде, когда Рэйво внезапно тоже напрягся. Лицо его стало тревожным. Финн медленно наклонил голову, прислушиваясь, отложил недоеденный кусок, вытер руки и вытащил меч.

– Там кто-то есть, – сказал он.

– Не мели чепухи, – фыркнул Хельг. – Кто может жить на таком пустыре? Ешь давай, а то остынет.

– Там кто-то есть, – убеждённо повторил Рэйво. – Я видел глаза.

– Я тоже что-то видел, – поддакнул Жуга. – Вон там, за камнями.

Стукнул камешек. Прежде чем кто-то успел спохватиться, Винцент отбросил пингвинью ногу, схватил арбалет и выстрелил. Послышался негромкий крик. Бранд и Магнус бросились во тьму и после короткой, но шумной возни вытащили к костру упирающегося человека. Остальные мореходы с оружием в руках напряжённо всматривались в ночь.

– Вроде тихо, – наконец проговорил Винцент.

– Отойдите от костров, – предупреждающе сказал Яльмар. – А то им будет легче в нас попасть… Хёг, где мой шлем?

Однако ночь была тиха, и вскоре внимание мореходов переключилось на пленника.

Это был невысокого роста, худой, жилистый паренёк, одетый в грубо сшитые из шкур штаны, коричневую куртку из овечьей шерсти и сапоги невыделанной кожи. Оружием ему служил тяжёлый длинный нож, лезвие которого было источено так, что стало похоже на турецкий ятаган, а также каменный топор, прикрученный к рукояти при помощи бараньих жил. Ни их, ни свой короткий лук он так и не пустил в дело. Был он грязен и небрит, на щеках, симметрично друг другу, выделялись прямые ритуальные шрамы. На вид ему можно было дать лет двадцать.

– Кто ты? – спросил Яльмар по-английски, затем по-норвежски. – Как тебя зовут? Откуда ты пришёл?

Ответа не было. На все вопросы пленник угрюмо молчал и буравил мореходов острым взглядом тёмных глаз из-под завесы таких же тёмных, грязных и нестриженых волос.

– Круитни, – медленно проговорил Рой-Рой. – Этого я и опасался.

– Круитни? – вскинул голову Жуга.

– Да. Пикты.

Жуга вгляделся пленнику в лицо.

– Я думал, что они… Что их давно уже нет.

– Многие так думают.

Шотландец внимательно оглядел пленника со всех сторон. Ран на его теле не было. Стрела пропала.

– Кричал не он, – глубокомысленно сказал Рой-Рой. – Значит, их было двое. Раз нас нашёл один, найдёт и другой. Теперь они нас в покое не оставят. Надо отплывать.

– С ума сошёл? – вскинулся Яльмар. – Плыть ночью? Даже и не думай. До утра дотерпим, не впервой. Они живые, значит, их можно убить.

Рой-Рой покачал головой.

– Убить их очень трудно. Они умеют ловко прятаться и видят в темноте. Они настоящие дикари. Хитрые, упрямые как черти, своевольные и скрытные. Мы прогнали их до самого моря, но так и не смогли подчинить. Они устраивают норы под землёй, словно крысы. Оттуда их не выкуришь.

– Полегче со сравненьями, шотландец, полегче, – послышался голос Ашедука. Гном выступил из темноты. – Жить под землёй – совсем не значит быть зверем. – Он огляделся. – Что вы собираетесь делать?

Тил вдруг выступил вперёд и подошёл к пленнику. Все притихли. Мальчишка протянул руку к пленнику, коснулся шрамов на его лице. Пикт не пошевелился, остался сидеть как сидел, лишь смотрел на Телли молча, затаив дыхание, глаза в глаза.

– Он нам не враг, – наконец сказал Тил.

– С чего ты взял? – усомнился Рой.

– С чего я взял? Да посмотри сам: оружие не боевое, доспеха нет, щита тоже, лицо не раскрашено . Он охотился. Отпустите его.

– А вот это, – вспылил неожиданно Яльмар, – решать не тебе! Может, и отпустим, только утром, если на нас не нападут. Что скажете?

Мореходы молчали, в нерешительности поглядывая друг на друга.

– Выставим дозорного? – предложил Хуфнагель.

Яльмар нахмурился.

– Мы не можем доверять кому-то одному: он запросто может заснуть. Усталость – коварная штука. Пусть караулят по трое. Согласны?

Спорить никто не стал. Жуге выпало караулить в третью очередь, вместе с Вильямом и Сигурдом. Магнус растолкал его, когда пришло время сменяться, и завалился спать.

Ночь была темна. Поднялся лёгкий ветер. Волны с шорохом набегали на берег. Наледь на камнях матово поблёскивала в лунном сиянии. Вильям, позёвывая, выбрался к костру, уселся на бревно и запахнул плащ.

– Холодно, – пожаловался он.

– Тем лучше, – усмехнулся Сигурд. – Не заснёшь.

Пленник всё так же молча сидел у костра, там, где его оставили. Казалось, он не чувствовал ни холода, ни боли от верёвок. Глаза его были открыты, он не спал. Жуга протянул к костру озябшие ладони, посмотрел на пикта, нацедил из бочонка пива и направился к нему. Сигурд покосился на него. Ничего не сказал.

Жуга опустился на камни возле пленника. Поднёс кружку к его губам. Тот отвернулся.

– А вот это ты зря, – хмыкнул травник. – У тебя, должно быть, всё горло пересохло. Зачем ты следил за нами?

Тот не ответил. Травник сосредоточился и медленно принялся перебирать в уме созвучия, проталкиваясь сквозь пелену непонимания.

– Морн, – наконец позвал негромко он. Веки пленника едва заметно дрогнули, и Жуга убедился, что угадал имя. – Морн, готов поспорить, что ты меня понимаешь. Я не желаю тебе зла. Но я не верю, что ты мог оказаться здесь случайно. Ты ведь шёл по берегу за нашим кораблём, я прав?

Пленник коротко взглянул на травника из-под завесы грязных волос. Губы его шевельнулись, однако слов не последовало. Жуга подложил под себя обломок доски и уселся поудобнее. Поставил кружку на песок.

– Я знал когда-то девушку из вашего народа. Она… была со мной. Её звали Линора, и она была… странная. Я её любил. И, наверное, люблю до сих пор. Я думал, ваш народ давно исчез…

– Ты не норвежец, – сказал вдруг пленник. Голос его был хриплым и бесцветным, но травник всё равно вздрогнул от неожиданности и чуть не опрокинул кружку. – Ты вообще не норманн.

– Да, я с южных гор, с большой земли.

– Викинги жгут, грабят, убивают. Завоевали всю Восточную Англию. После этого ты спрашиваешь, что я делал здесь? Смотрел.

Он умолк, и травник не нашёлся, что ему ответить.

– Среди вас сид, – помедлив, сказал тот. – И дракон. Я подошёл поэтому.

– Ты ведь мог убежать, зачем остался? Ты и… – Внезапно Жугу осенило. – Ты был не один? Кто… она?

Морн вскинул голову, и травник снова понял, что попал.

– В тебе огонь, – сказал негромко пикт, – и ты угадываешь имя. Я тебе верю. Я не стал бы нападать. Её ранили. Я дал себя найти, чтоб не нашли двоих.

Жуга встал и вытащил кинжал. Заметив его движение, Сигурд нахмурился и положил ладонь на рукоять топора.

– Эй, ты что собираешься делать?

Травник наклонился к пленнику и молча разрезал верёвки.

– Уходи, – сказал он.

– Ты с ума сошёл! – Вильям подскочил и схватил его за плечо. – Он приведёт своих, нас нашпигуют стрелами!

Морн медленно встал, растирая запястья. Выпрямился. Сигурд с топором наголо стоял чуть в стороне, готовый пресечь любую попытку напасть.

– Надеюсь, ты соображаешь, что творишь, – сказал викинг. – Иначе…

Пикт посмотрел на Сигурда.

– Ты зря думаешь, что мы не ценим честность, – сказал он и повернулся к травнику: – Оставь моё оружие на берегу, я вернусь за ним завтра. Пусть звезда освещает ваш путь.

И он растворился в темноте.

Сигурд молча опустился на бревно. Засунул топор за пояс, подбросил дров в костёр. Поднял с песка оставленную травником кружку и отхлебнул большой глоток. Покосился на Жугу, затем на Вильяма. Протянул руку к лютне.

– Слышь, рифмач, эта штука у тебя играет? Ты бы спел чего.

– Так люди ж спят.

– А ты негромко, чтобы не будить. А то нам ещё до утра сидеть.

Бард настороженно покосился в темноту.

– А если подойдёт кто? Не услышим.

Сигурд рассмеялся и выплеснул в огонь остатки пива. Пламя зашипело.

– Теперь-то какая разница? Сделанного не воротишь. Если этот парень нас не обманул, никто не нападёт. А если обманул, заявится такая куча народа… В общем, не хочешь петь, так и скажи, я не из обидчивых.

Вильям насупился и потянул из-за спины инструмент. Подстроил колки, прошёлся пальцами по струнам, взглянул на травника, на спящего мальчишку-эльфа, на остальных мореходов. Откинул кончики волос за уши, опустил глаза.

– Я спою песню, – сказал он. – Один мой друг когда-то написал её. Мне кажется, она немного про таких, как мы сейчас.

Он тронул струны.

 

Мне выдоха хватит на пол-оборота

И две полетевших струны.

На пол-оборота – взглянуть на кого-то

И выйти из этой страны,

И выйти из этого мира на волю,

Туда, где ни пальцев, ни струн,

Ни чёрного поля, ни белого поля,

Ни жадных мерцающих лун.

Кто скажет, зачем поднялась эта песня,

За кем улетела струна?

Нет песни чудесней, и, знаешь, чудесней

Всего – что она не нужна.

Пустая работа до смертного пота

Тяни эту ноту, пока

Осталось дыханья на пол-оборота.

На пол-оборота колка .

 

На последних словах лютня неожиданно сменила ритм, а тихий голос барда окреп и подхватил мелодию, и дальше были уже новые слова:

 

Погоди, погоди,

хоть немного постой!

Ты меня подожди

на дороге простой.

Гравий или песок,

то ли снег, то ли грязь…

«Подожди меня, Бог», —

говорю я, смирясь.

Мне немного не надо

и много не надо,

Я забыл все учебники

жеста и взгляда.

Я забыл все слова

и стою безъязыкий.

Лишь душа надрывается

в каменном крике.

А дорога на Запад,

всё тянет дорога,

К океану жестокой

безрадостной влаги…

Погоди, погоди,

остаётся немного.

Погоди, так немного

осталось отваги.

Погоди, погоди!

остаётся немного —

Только бисер молитв

да единственный запах,

Не забытый в дороге.

Дорога, дорога,

Всё на Запад дорога,

на Запад, на Запад… 

 

Сигурд и Жуга слушали, не прерывая барда ни движением, ни словом. Несмотря на то что Вильям пел вполголоса, Тил всё-таки проснулся, приподнялся на локте и тоже слушал, глядя в огонь. Бард пел песню за песней, про героев, про друзей, про забытые битвы, про то, как плохо идти одному. Царила тишина, но травник знал, что за границей освещённого пространства, затаив дыханье, их слушают ещё двое, и слушают очень внимательно.

Кровь души сочилась на камни.

Оставшуюся ночь все трое не сомкнули глаз и жгли костры, а наутро двинулись в дальнейший путь. Когда корабль проплывал мимо скалистого утёса, Жуга разглядел на его вершине двух человек. Один помахал рукой. Варяги, как ни были встревожены событиями прошлой ночи, не заметили ничего, и только Тил, перехватив взгляд травника, на мгновенье понимающе прикрыл глаза и чуть заметно кивнул.

– Они были дружны с нами, – сказал он. – И всё ещё скорбят о том, что мы ушли. Ты видел шрамы на его лице? Это сын вождя.

– Я догадался.

В этот миг взгляд Тила упал на странного вида нож из чёрного железа с глубоко источенным лезвием, который торчал у травника за поясом.

– Где твой кинжал?

Жуга усмехнулся:

– Считай, что я его потерял.

* * *

К исходу седьмого дня после отплытия из Лондона попутный ветер утих, и моряки взялись за вёсла. Особой спешки, впрочем, не было – здесь проходило тёплое течение, и даже если не грести, а только править, кнорр и так сносило к северу. День выдался необычайно солнечным и ясным. Пригрело. Разбившись на три смены, мореходы неторопливо работали вёслами. Корабль постепенно приближался к северной оконечности Британии.

Вильям стоял у борта кнорра, глядя вдаль. Молчал. Похоже было, что в последнее время барда посетило вдохновение. Он вытащил свои бумаги и частенько черкал в них пером, примостившись на скамейке возле мачты, где качало меньше всего. Скамейка в результате вся покрылась чернильными пятнами, моряки ворчали на Вильяма, но больше в шутку, чем всерьёз.

– О чём задумался? – спросил Жуга, подходя ближе.

– Да так, – рассеянно ответил бард, – пришла одна идейка. Думаю, не удастся ли пиесу написать. Про остров, старого волшебника и его дочь. И про корабль. И чтобы буря была… Да, буря непременно! – Глаза Вильяма широко раскрылись, загораясь вдохновенным огоньком. – И чтобы вызвали её! Знаешь, забавная такая вещица может выйти – ни драма, ни комедия, а так… И то и это.

– Ты сначала старое закончи, а уж потом за новое берись.

– Тоже верно.

Бард хотел закончить мысль, но в этот миг послышался крик Сигурда.

– Хэй, там баскинг! – закричал рослый норвег, вставая и указывая на воду. – Глядите – баскинг!

Моряки побросали вёсла и метнулись к правому борту. Послышались смешки и шутки.

– Экая громадина!

– Греется, зараза…

– Неженка!

Жуга перегнулся через борт и разглядел в холодной синеве неподвижное продолговатое тело огромной рыбы, выставившей морду из воды.

– Это что, – спросил он оказавшегося рядом барда, – кит?

– Китовая акула, – отозвался Вильям, из-под ладони глядя на морского великана.

– Дохлая?

– Живая. Спит. Моряки зовут их баскингами. Это по-английски значит «греющаяся» или вроде того. Повезло нам – в это время года их нечасто увидишь.

– Точно, – Яльмар посмотрел на барда с уважением. – Они на глубину зимой уходят.

– Зачем?

– А Хёг их знает. Тоже спать, наверное. А по лету любят греться этак вот, на солнышке. Знатная зверюга, жалко только несъедобная. Ладно, посмотрели и будет. Вёсла на воду, ребята! Подналяжем, эхой! Завтра, если доберёмся до пролива, повернём на запад.

Он оглянулся на барда.

– Где тебя высадить, рифмач?

Вопрос был более чем своевременный. Они прошли и Халл, и Сандерленд, заливы Ферт-оф-Форт и Мори-Ферт. Остались позади Монтроз и Абердин, и все другие земли скоттов. Британия была не бесконечна; острова Оркнейского архипелага были последним местом, откуда можно было возвратиться в Лондон без особого труда, а дальше к северу, на острова Шетландии, Яльмар заходить не собирался.

Вильям долго молчал. Взглянул на травника. Потупился.

– Нигде не надо, – наконец проговорил он. – С вами я хочу. Возьмёте?

Жуга нахмурился.

– Это ещё зачем?

– Вильям, – сурово сказал варяг, – хватит ерунду болтать. Мы не шутки шутим, мы не знаем, чем всё кончится.

– Чем бы ни кончилось, – ответил тот, – я должен знать, что будет. А иначе не успокоюсь. Вы ведь всё равно потом обратно поплывёте. Рано или поздно, но поплывёте. А здесь мне какой резон сидеть? Кто меня зимой в Англию повезёт?

Вильям умолк. Однако ответа не последовало, и бард почувствовал, что должен ещё что-то сказать, как-то выразить свои чувства.

– Я… Ты понимаешь, Лис, за эти месяцы, которые с вами, я больше написал, чем до того за пять лет. Возьмите с собой, лишним не буду. Честное слово!

Яльмар и Жуга переглянулись. Варяг поскрёб в затылке, плюнул в воду и рассмеялся, оскалив жёлтые зубы.

– Ну, умён, собака! Как всё ловко рассчитал. Что скажешь, Лис?

– А что я могу сказать? – развёл руками травник. – Не бросать же его за борт. Придётся взять. Вдруг и впрямь чего хорошее напишет да прославится.

Варяг кивнул:

– Придётся. В конце концов, недаром мудрые говорили:

 

Знает лишь тот,

кто много

объездил земель,

чем другие живут,

что у них на уме,

что у них на душе.

 

Он сделал паузу и смерил барда взглядом.

– Ладно, Хёг с тобой. Пойдёшь с нами. Глядишь и сделаем из тебя настоящего викинга. Садись за весло. Только, чур, потом не стонать!

– Не буду!

Вильям уселся на скамью, сменяя Бранда, сбросил плащ, свернул его и подложил под себя. Поплевал на ладони и взялся за весло. Жуга расположился рядом. Некоторое время они гребли молча, покуда не втянулись в общий ритм. Весло запело тонким скрипом в шорохе воды, бард задышал ровнее, снова стал глядеть по сторонам. Взгляд его задержался на Кае. Вильям покраснел и отвёл глаза.

– Жуга, скажи мне: кто он, этот Кай? Почему он… так?

Травник задержал весло и пропустил гребок. Некоторое время смотрел, как скатываются капли со сверкающей на солнце лопасти. Вздохнул и вытер пот со лба.

– Трудно сказать, – наконец ответил он. – Он так привык, он… Он другой. Я сам до сих пор никак не разберусь, кто он. И не нам всё это исправлять.

– Но я не понимаю. Весь этот маскарад – зачем это ему было нужно?

Жуга пожал плечами:

– Есть многое на свете, друг Вильям, что и не снилось нашим мудрецам. Всего понять нельзя. Взять, к примеру, дерево. Ты можешь его понять? Не можешь? То-то и оно. Но ведь от этого дерево не перестаёт быть деревом! Ты его принимаешь таким, как оно есть. Так же и здесь. Не пытайся его понять. Просто прими. И пусть он будет.

Он умолк и некоторое время грёб в молчании. Кай, казалось, почувствовал, что говорят о нём, и оглянулся. Вильям ощутил неловкость. Жуга меж тем заговорил опять:

– Обычно люди не глядят по сторонам. Кто не такой, как мы, кто отличается, тот как бы и не человек. Мы не привыкли думать по-другому. Мы их боимся, потому что не знаем, чего от них можно ждать.

– А чего от них можно ждать? – спросил Вильям, буравя взглядом спину Кая.

Жуга промолчал.

* * *

На девятый день ветер усилился. На море заштормило. Кнорр Яльмара, зажатый в узком горлышке пролива Пентлед-Ферт, оказался между молотом и наковальней. С правого борта возвышались берега Оркнейских островов, с левого – более пологие, но от этого не менее опасные Британские земли. Здесь были камни, Яльмар предпочёл не рисковать и вслед за ветром развернул кнорр на северо-восток, в проливы между островов. Свистел ветер, волны с шумом били в скалистые берега. Качало всё сильней, повалил снег. Яльмар некоторое время задумчиво смотрел на море, потом повернулся к Жуге:

– Слышь, Лис. Погода портится.

– Я вижу. Что ты предлагаешь? Переждать на берегу?

Яльмар скептически хмыкнул и дёрнул себя за бороду. Взглянул на небо.

– В такой свежак на берег? Даже не мечтай – днище расколошматим. Петтландсфьорд не шутит. Есть у меня другая мысль: если ветер не утихнет, двинем на Стронсей – это севернее, у меня там брат живёт. Там заливчик. Отдохнём денёк-другой в тепле, дальше видно будет. Что скажешь? Одобряешь, нет?

– Ну, хорошо, если не надолго. А он нас не прогонит, такую ораву?

Яльмар в ответ на это только рассмеялся.

Ветер им благоприятствовал. Воспользовавшись этим обстоятельством, мореходы обогнули с востока остров Лошадиный  и к вечеру бросили якоря у берегов Стронсея. Остров был холмистый, с белыми проплешинами запорошённых снегом лугов и верещатников, с редкими колками леса. Гавань оказалась мелкой, но с пологим дном, удобная для скандинавских кораблей. При появлении кнорра на берег высыпали люди, большей частью вооружённые и решительно настроенные, но когда Яльмар сумел докричаться до них сквозь свист ветра, тишина на берегу сменилась радостными криками. Вскоре кнорр объединёнными усилиями вытащили на берег, мореходы принялись сгружать тюки и бочки, а братья сдавили друг друга в объятиях. Торкель оказался похож на Яльмара – такой же сильный и светловолосый, только плотнее и шире в плечах. Оседлая жизнь мало на нём отразилась, разве что живот заметно выпирал.

– Давненько тебя не было, давненько! – гудел он, хлопая Яльмара по спине. – С чем приплыл? Надолго?

– По пути зашли. Мы на запад плывём, в Исландию.

– В Исландию? – тот поднял бровь, потом нахмурился. – Не поздновато ли? А впрочем, это ты у нас моряк, тебе видней. Когда ты только остепенишься?

– Моя жена ещё не родилась. А дымные очаги и тёплые постели – это не для мужчин.

Ответил Яльмар весело, однако глаза его были грустны.

Травник огляделся. Хозяйство у Яльмарова брата было, видимо, большое: вокруг крутились дети Торкеля – два сына и дочь. Девчушке было лет двенадцать, сыновья помаленьку подбирались к двадцати. Старший, Ульф, то и дело косился на Яльмара, глаза его светились обожанием и неприкрытой завистью. Крестьяне и другие люди оказались не рабы, но керлы – у них не было своей земли и они работали по найму. Чуть позже появилась и жена хозяина, Свайнхильда – женщина лет сорока, с открытым и простым лицом. Жуга нашёл её симпатичной.

Торкель хохотнул и хлопнул брата по плечу.

– А ты, я гляжу, всё такой же! Давно пора понять, что воевать да плавать хорошо по молодости, а настоящее богатство человека – земля и скот.

– Попозже. Вот разживусь деньгами и тогда…

– Ну, ладно, ладно, – снисходительно кивнул тот и с любопытством оглядел Жугу и Тила.

Неожиданно от корабля донёсся женский визг, затем ребячьи крики. Люди бросились врассыпную. Жуга обернулся и успел увидеть, как Рик неуклюже спрыгнул с корабля и прошлёпал по воде на берег. Вылез, отряхнулся, огляделся с недоумением и направился к Тилу.

А в следующий миг на берегу возникли гномы, и началась уже настоящая паника.

– Один! – вскрикнул Яльмар, хлопая себя по лбу. – Я ж совсем забыл предупредить: это наш ручной дракон. Да спрячь ты меч, Торкель, он никого не тронет. У тебя найдётся для него подходящее место?

Онемевший от изумления Торкель только и сумел, что кивнуть.

– А ну, перестаньте орать! – выкрикнул он слугам и домочадцам. – Дракона, что ль, не видели? Берите всё, тащите в дом, накрывайте столы. Праздновать будем!

Два гнома подошли до Торкеля засвидетельствовать своё почтение и были встречены благосклонным кивком. Для того, кто первый раз видит дракона и дварагов, Торкель держался удивительно спокойно. Травнику подумалось, что здесь, вероятно, не последнюю роль сыграли рассказы Яльмара. Однако малышня по-прежнему цеплялась за своих мамаш и тёток. Стремясь загладить неприятный эпизод, Яльмар порылся в сумке, вытащил кусок желтоватого сахара, расколол его в ладони и отдал ребятишкам, которые мгновенно всё слопали и теперь ходили за ним следом и таращили глаза, ожидая добавки.

Дом Торкеля – большой и длинный, как амбар, со скатом кровли до земли, похож был на ладью, которую перевернули кверху дном, а вдоль бортов насыпали земли и проложили дёрном. Места в нём хватило всем. Дощатые перегородки отгораживали комнаты, кладовки, закутки, в большом помещении стояли лавки и высокие узкие столы из цельных трёхдюймовых досок. Вдоль стен светили плошки с жиром, прямо на полу горел очаг. Дым выходил в дыру под потолком и в маленькие тёмные окошки. Немного щипало глаза, зато было тепло. Все уже оправились после появления дракошки. Испуг прошёл, царила весёлая суета. Туда-сюда носились викинги, крестьяне, керлы, дети керлов, женщины, собаки. Ребятишки помладше, взвизгивая и смеясь, столпились возле Рика, чтоб потрогать и погладить, и занимались этим делом, пока женщины не разогнали их подзатыльниками. Из стойла приволокли овцу, выкатили бочонок пива, и вскоре над углями уже брызгала жиром баранья нога. Мореходы располагались возле очага, кто на скамейках, кто прямо на полу, на разбросанных шкурах, смеялись, зубоскалили, таращились на женщин, стряхивали снег с одежд, снимали сапоги. Дым, запахи еды и сохнущих обмоток смешались в кислую спираль, было жарко, даже душно, но выходить на холод уже не хотелось. Жуга уселся в стороне, благодарно кивнул, когда хозяйка протянула ему корявый рог с пивом, и с наслаждением откинулся к бревенчатой стене, подставляя теплу босые ноги. После недели в море было невыразимо приятно снова оказаться в тёплом доме.

Постепенно суета улеглась. Двери перестали хлопать, народ помаленьку перебирался к столу. Всем места не хватило, кто хотел, брал свою миску и усаживался на пол. Еда была простецкой, но обильной и горячей. Без всяких церемоний викинги за обе щёки уплетали ячменный хлеб, баранину, ломтями нарезали сыр и твёрдые, словно набитые верёвками колбасы из конины и окорока. Особый восторг вызвал копчёный лосось, отдали должное и пиву. То и дело раздавались похвалы хозяйке. Торкель с Яльмаром сидели во главе стола, уже изрядно захмелевшие, между ними примостилась доска с недоигранной партией в тафл . В углу горой громоздились привезённые подарки – бочонок мёду, зеркала, стеклянные бокалы, штуки толстого сукна и чушки сырого железа.

Осторожно перешагивая через сидящих и лежащих на полу людей, до травника добрался Вильям и опустился рядом. Огляделся, ища где повесить лютню, ничего не отыскал и положил её рядом. Брезгливо покосился на рог с пивом в руках у травника, который не мыли, должно быть, с той поры, как отпилили его у быка. Поскрёб под мышками, поморщился – в тепле оживали не только люди, но и блохи.

– И как они живут здесь, в этаком свинарнике?

Жуга невозмутимо дожевал остатки каши и облизал тарелку. Вытер бороду и губы рукавом, швырнул баранью кость собакам и усмехнулся.

– Молись, чтобы Торкель тебя не услышал, – сказал он и потянулся. – Не умеешь ты уют ценить, Вильям. По мне так большего не надо. Нет ничего лучше, если за окном непогода, а у тебя горит очаг и есть чего поесть и с кем поговорить. Думаешь, в Исландии будет лучше?

– Нет, но…

– Ну и молчи. А лучше б спел чего, порадовал хозяев за гостеприимство.

Однако с предложением травник запоздал – викинги сами уже дозрели до песен. Пели громко, по-норвежски, без сопровождения, в куплете умолкали, слушая того, кто запевал, а припев подхватывали вразнобой, грохоча об стол рогами и кружками. Разогревшись, спели о странствиях Тора Отважного, потом – о Валиване и про плавание Торира Собаки за идолом из золота в страну восточных дикарей бьярмов . Потом девчонка лет тринадцати с раскосыми глазами, дочь керла Гудмунда, краснея и смущаясь, спела песенку про Иддан Хармунд и была встречена восторженными воплями, а после Рой надул свою волынку, и уже никто не вспомнил про Вильяма. Бард с облегчением вздохнул, взял себе ещё хлеба с мёдом и откинулся на шкуры.

Жуга огляделся, ища глазами Тила. Оказалось, эльф с дракошкой выбрали укромное местечко возле загородки и теперь молча сидели и слушали, как другие поют. За исключением двух малышей, никто их не беспокоил, хотя на дракона косились. Остальные занимались кто чем. Хельг заглядывался на девок, Магнус и Грюммер достали кости и трясли стаканчиком. Бранд что-то втолковывал Сигурду, тот хмыкал, после чего Бранд всякий раз апеллировал к Арвидасу. Литвин невозмутимо качал головой и говорил, как понял травник по движенью губ, одно и то же: «Перестаньте спорить, горячие норвежские парни». Толстяк Винцент храпел. Пиво помаленьку затуманивало мозг, травник тоже прикрыл глаза, прислушиваясь к пению норвегов. А те заливались вовсю:

 

Villemann gjekk seg te storan a

Hei fagreste lindelauvi alle

Ville der han gullharpa sla

Ve de rone det lyste a vinne .

 

То был язык холодный, певучий и по-своему красивый, но в мелодиях и песнях непонятным образом удлинялись звонкие согласные. Глухие, впрочем, тоже удлинялись. Некоторое время Жуга обдумывал это, а когда снова поднял голову, увидел, что к нему направляется Ашедук.

Гном остановился. Глянул на них сверху вниз.

– Аой. Присяду?

Жуга подвинулся.

– Валяй.

Гном опустился на шкуры. Отхлебнул из рога, который держал в руке.

– Ну что, Лис, продолжим разговор?

– Я думал, мы закончили. О чём ты хочешь говорить? Опять об этом мече? Я уже понял всё, что ты сказал про Аса Локи. Это мои заботы, что тебе до них?

Вильям подобрался и весь обратился в слух. Ашедук не обратил на барда внимания.

– Вообще-то, Лофт  не ас, – сказал гном, – и даже не ван. Он из рода великанов, ётунов, но Асы разрешили ему жить в Асгарде за его ум и хитрость. Хотя его проделки и шалости доставили им хлопот. Взять хотя бы историю с волосами Сив или с яблоками Идунн, не говоря уже о том, как они на пару с Тором нарядились в женские платья, чтобы выкрасть Мьёльнир у великана Трима… Но сейчас я хотел бы поговорить о его детях. Однажды Локи забрел в Ётунхейм и прожил там три года у великанши Ангрбоды. Она родила ему трёх детей: девочку Хель, змею Ёрмунганд и волчонка Фенрира. Когда Асы узнали об этом, Хель сделали повелительницей Хельхейм, страны мёртвых, тех, кто недостоин жить в Вальгалле. Ёрмунганд поселили на дне моря, и там она росла, пока не опоясала всю землю. Тогда её стали звать Мидгард – «Змея Мира». Волчонок Фенрир по сравненью с ними казался безобидным. Он был весёлый и ласковый, понравился богам и так и жил в Асгарде, пока не вымахал в такое чудовище, что никто, кроме бога войны Тира, не решался подойти к нему. Тогда его посадили на цепь подальше от Асгарда, и то не сразу.

– Я слышал про эту историю, – задумчиво сказал Жуга. – Про то, как он порвал две первые цепи, и гномы сковали третью. Какая-то чепуха про кошачьи шаги и корни гор.

– Не чепуха, – Ашедук важно поднял палец и почему-то долго на него смотрел. Вздохнул. – Далеко не чепуха. Лединг и Дромми были из металла. А Глейпнир сделали из корней гор, шума кошачьих шагов, бород женщин, слюны птиц, голоса рыб и сухожилий медведей. Кошачьи шаги с тех пор бесшумны, у женщин нет бород, у гор – корней, у птиц – слюны, у медведей – сухожилий, а у рыб – голоса.

Травник усмехнулся, провёл рукой по волосам. Усмехнулся опять.

– Я, кажется, с ума сойду от этих странных оборотов, – сказал он. – Ну, что касается корней у гор, то вам виднее, я под ними не копал. Слюна у птиц, я думаю, имеется, да и сухожилия у медведя тоже, так что тут вы маху дали. Занимательно, конечно, только что с того?

Гном усмехнулся:

– А кто говорит, что у Локи были только эти дети? Никто не может знать, где он шатался между делом.

Жуга склонил голову набок.

– Не понимаю…

– А Слейпнир? 

– А что Слейпнир?

– Слейпнир, конь Одина, – двараг смотрел на травника глаза в глаза. – Ты знаешь, откуда он взялся? Однажды великан Гримтурсен подрядился строить стену вокруг Асгарда, а в уплату потребовал Фрею. Локи тогда выторговал у него, что если к назначенному сроку хотя бы одна часть стены не будет достроена, тот ничего не получит. Стену он тогда почти достроил – его конь Свадильфари уж больно хорошо ему помогал, и боги в страхе на Локи наехали, дескать, спасай, а то убьём. И вот когда великан повёз в Асгард последний воз с камнями, из леса выбежала кобылица. Конь оборвал постромки и припустил за ней, великан понял, что его надули, в ярости напал на богов, и Тор его пришиб. Жеребец исчез. А что касается Локи, который и превращался в ту кобылу, то он впопыхах заколдовал себя на такой длинный срок, что ещё примерно с год оставался лошадью и произвёл на свет жеребёнка с восемью ногами. Это и был Слейпнир. Что скажешь теперь?

Травник невольно улыбнулся рассказанной истории.

– Забавно получается, – сказал он. – Локи доверяли секреты, просили помочь, он спасал Асов едва ли не чаще, чем дурачился над ними, хитрец, бог-джокер, непостоянный, как огонь. Ещё немного – и он начнёт мне нравиться.

– Да? – Ашедук поднял бровь. – А между тем, он дошутился – довёл до гибели Бальдура, да ещё и похвастался этим на пиру. Асы приковали Локи к скале…

– Это я знаю, – отмахнулся Жуга. – Змея и прочее. Не так уж страшно, если вдуматься, по сравненью с тем, что творится на земле. Я видел, как людей сажали на кол – куда богам до такой жестокости! Зачем ты мне рассказываешь эти старые истории, двараг? Про богов, которые ушли, которые уйдут, которых, может, вовсе не было? Клянёшь меня за то, что я загнал Чёрного Лиса обратно? Или боишься, что он вырвется опять?

– Как знать, Лис, как знать, – серые глаза Ашедука были непроницаемо серьёзны. – Давно прошли те времена, когда все жили в покое и тишине, и Асы веселились на зелёном лугу, играя золотыми фигурками на золотой доске. Для таких перемен потребны ум и немалая смелость: как знать, чего ждать от них – добра или худа?

– Переменится – увидим.

– Ты так ничего и не понял, – вздохнул двараг. – Ладно. Закончим в другой раз. Пить будешь?

Жуга подумал.

– Буду, – сказал он.

Все трое вновь наполнили рога, и нить беседы разорвалась. Вскоре Ашедук поднялся и ушёл, а через некоторое время и травник почувствовал настоятельную потребность выйти. Он встал и, пробираясь меж сидящими людьми, направился к двери.

Снаружи было холодно. Шторм разыгрался не на шутку. Ветер рвал накидку травника, швырял в глаза песок и снежную крупу. По небу распластались тучи, вздыбленное море пенилось волнами. В сумерках морская вода походила на измятое железо. Жуга мысленно порадовался, что они сейчас на суше, бросил взгляд на кнорр, укрытый парусом и вытащенный на берег, на тёмные коробки хлевов и сараев, на заснеженные луга, поёжился и поспешил вернуться.

Дом встретил травника теплом и мягким струнным перебором – Вильяма всё-таки раскрутили на песню, причём, героическую. Большинство понимало по-английски, остальным Яльмар шёпотом переводил. Жуга вознамерился было пройти обратно, на своё насиженное место, но замер, услыхав за стеной еле различимый плач и всхлипывания. Он огляделся. В тёмном коридоре негде было спрятаться. Жуга повернул назад и с удивлением обнаружил маленькую дверь, которую раньше проглядел. Звуки доносились оттуда. Помедлив, Жуга толкнул её, пригнулся и решительно забрался внутрь.

Плач сразу смолк. Травник шагнул вперёд и огляделся.

Здесь было пыльно и темно. Уставленный корзинами и мешками захламлённый чулан казался холодным и безжизненным. С потолка свисали верёвки, старые сети и паутина. Пахло плесенью.

– Кто здесь?

Что-то шевельнулось возле бочки, под рогожей. Жуга присел на корточки и потянул за край. Мешковина поползла вниз, открывая бледное лицо в мокрых дорожках от слёз.

– Ты?..

– Не смотри на меня! – Кай попытался прикрыться волосами. Не получилось – пальцы хватанули пустоту. Он всхлипнул и забился дальше в угол. Упёрся в стену и потупился. Слёзы потекли опять.

– Что ты тут делаешь?

– Что, что… Реву! – угрюмо буркнул тот и отвернулся. Хлюпнул носом. – Уйди. Оставь меня! Чего тебе с другими не сидится?

Травник протянул к нему руку. Коснулся плеча.

– Кай, я…

– Нет! – вдруг тихо вскрикнул тот и вжался в стену. Расслабился. – Не надо, – сказал он уже тише. – Это имя… Я не хочу его. Оно холодное, пустое! Оно не отзывается в душе… Как будто сердце стало изо льда! – он потряс головой. – Оно… не моё!

И он умолк, размазывая слёзы по щекам. Жуга огляделся, перевернул пустую корзину, уселся на неё и стал ждать, понадеявшись, что тот вскоре заговорит опять. Так оно и вышло.

– Я не знала… – запинаясь и глотая слёзы, говорил Кай. – Я не знал, что это так больно… так обидно – сделаться никем. Я не знал… не думал, что имя так много значит! Я… теперь не Герта. А кто я? – он поднял к травнику заплаканное лицо. – Кто?

Жуга помедлил и слез с корзины. Сел рядом с Каем на пол у стены. Протянул руку. Кай напрягся, но затем сам придвинулся ближе и привалился к его плечу. Вздохнул. Вскоре он уже перестал вздрагивать и успокоился.

– Знаешь, – медленно сказал Жуга, – до встречи с тобой я не задумывался, что вовсе не обязательно на самом деле быть мужчиной или женщиной. Достаточно просто убедить в этом себя. А вот когда удаётся убедить в этом и других, то… плохо дело.

Он умолк, больше не зная, что сказать, и лишь теребил его короткие тёмные волосы. Вздохнул. Ощутил, как пульсирует кровь под коленками, где стягивали ноги ремешки сапог, рассеяно подумал, что руки всё ещё пахнут жареным луком. Мысли разбегались. В душе были смятение и пустота. Он огляделся. «Яд и пламя, – подумал он, – что я делаю? Что я здесь делаю?»

Кай молчал.

И Герта молчала.

И травник тоже молчал.

Иногда бывает очень трудно протянуть друг другу руку через тьму.

– Говори со мной, – попросил Жуга.

– О чём? – всхлипнул тот. – Я не знаю, что сказать…

– О чём угодно. Расскажи о себе. Что ты делал у Хедвиги?

– Учился… Я… Она была не злая. Просто я был ей очень нужен, она хотела, чтобы я была… чтоб я был лучше всех. Мне нельзя было ни с кем разговаривать, кроме неё, она хотела, чтобы я не думал ни о ком… Однажды я сделал из тряпок куклу и говорил ей, говорил, рассказывал… рассказывал… А она отобрала её и бросила в огонь, а меня опять посадила в подвал… Она сказала – никому нельзя… А я и там рассказывал. Бочонкам. Кирпичам. Ошейнику. Рукам. У меня никого не было, только потом, когда Золтан догадался…

Он умолк и хлюпнул носом.

– Не прогоняй меня. Пожалуйста.

Он замолчал опять, и Жуга внезапно понял, почему Кай забрался в эту кладовку, где не было ничего, где было тихо, темно и всё походило на старый подвал в его доме, где каждый камень помнил его слова. Он понял, почему осталась невыломанной ржавая цепь и почему именно подвал охраняло самое страшное заклятие из всех, что были в доме.

Мастер не уходит, не передав своё умение ученику.

А если у него не хотят учиться?

Травник снова огляделся. Ему было больно. Нестерпимо больно.

Что он рассказывал, о чём говорил этим продавленным корзинам и разодранным сетям?

«Убил бы, – с мрачным исступлением подумал Жуга. – Взбесившаяся баба. Нет, ей-богу убил бы!..»

Кай вдруг вздохнул и завозился, устраиваясь поудобнее, словно ребёнок на руках. В некотором смысле он и был ребёнком – глупым, необученным, ничего не знающим о мире вокруг. Маг, силой и умением превосходивший всех, кого знал Жуга; какой бы взрослой женщиной он ни был, мужчина в нём остался тем мальчишкой, которого украла с улицы Хедвига де ла Тур. Жуга отдавал должное силе его характера, но лишь теперь понял, что никогда не интересовался состоянием его души. И сейчас не знал, как поступить.

– Мне бы такого друга, как ты, – пробормотал вдруг Кай негромко.

Жуга помедлил. В этот момент ему было плевать на все фигурки и все доски эльфийского Квэндума, сколько бы их в этом мире ни было.

Ему было на всё плевать.

– Он у тебя есть, – сказал он.

В щель между неровно приколоченными досками сочился красноватый отблеск от огня. Шум в доме Торкеля уже утих, костёр догорал, большинство варягов уже дремали, утомлённые дорогой, холодом и пивом. Вильям за стенкой смолк, некоторое время бездумно перебирал струны, будто пытался уловить общее настроение, затем тихонько запел:

 

Спи. Земля не кругла. Она

просто длинна: бугорки, лощины.

А длинней земли – океан: волна

набегает порой, как на лоб морщины,

на песок. А земли и волны длинней

лишь вереница дней.

И ночей…

 

– Я буду звать тебя – Хансен, – сказал Жуга. – В конце концов, ведь это имя принадлежит тебе и ничего не меняет… Ты согласен?

Последовал молчаливый кивок. Жуга помедлил и отцепил от пояса нож Морна в кожаном чехле.

– Когда дают имя, положено что-нибудь дарить. У меня сейчас нет ничего, что можно тебе подарить, кроме, пожалуй, вот этого ножа. Возьми.

Тот несколько неуверенно сжал подарок в кулаке. Снова кивнул.

– Вот и ладно, – вздохнул Жуга. – А теперь – спи.

Постепенно Кай в самом деле уснул. Травник и сам начал клевать носом, как вдруг насторожённо вскинулся. В темноте кладовки, возле самых дверей возникло шевеление. Жуга напряг зрение и потянулся к поясу. Нащупал пустоту – нож лежал у Кая на коленях. Движеньем быстрым, как бросок змеи, Жуга схватил истёртый клинок и вгляделся в темноту. Ещё через мгновение мрак сгустился, и проступили очертания человеческой фигуры.

– Точишь коготки, лисёнок?

Травник опустил уже занесённую руку.

– Опять ты…

Олле сложил свой зонт, невозмутимо стряхнул с него невидимые капельки воды, одно мгновение созерцал обоих, затем вздохнул.

– Ну, – хмуро сказал Жуга, – что ты посоветуешь теперь?

Канатоходец осторожно уселся на корзину. Наклонил голову.

– А что тут посоветуешь? – сказал он. – На словах всё легко. Но правда заключается в том, что легко не будет. Хотя бы однажды нужно отказаться от имени, чтобы его обрести.

– Перестань говорить загадками.

– Загадки, отгадки, – хмыкнул Олле. – Ты ведь не дурак и понимаешь, что это две стороны одной монеты. Считай, что я говорю догадками. В конце концов, эльф правильно сказал: когда спускаешься в ад, держись за чью-нибудь руку.

– Сгинь, – сказал Жуга.

И Олле сгинул.

* * *

– Стало быть, ты снова встретил Хальгрима.

Жуга, уже наполовину задремавший, вскинул голову и проморгался. Навострил уши: говорили рядом, за дощатой стенкой. Хриплый голос принадлежал Торкелю. Через мгновение заговорил второй.

– Да, и уж теперь я за Эрика расквитался.

Жуга напрягся: Яльмар.

– Тогда моя душа спокойна, – вздохнул Торкель. – Недаром, значит, ты закрыл ему глаза. Однако кто бы мог подумать, что Хальгрим тогда уцелел! Живучий, как змея… Надеюсь, ты ему вырезал «орла» на спине? 

– До того ли было! Он напал, а мы оборонялись.

– И победили.

– И победили. Боги помогают сильным.

Последовало непродолжительное молчание, прерываемое бульканьем и гулкими глотками.

– А-ах… – выдохнул Яльмар. – Хорошее у тебя всё-таки пиво, братец. Вымораживал?

– А то как же! В аккурат как ты советовал. Возьмёшь с собой?

– А дашь?

– Что за вопрос! Конечно, дам. Сколько бочонков?

На мгновение Яльмар задумался.

– Пять будет мало, – рассудительно проговорил он, – десять – пожалуй, много… Девять возьму.

– Девять так девять. А за подарки спасибо. Особенно за эти твои стекляшки-кружки. Славная штука. В жисть не думал, что у пива этакий приятный золотистый цвет… Когда отплыть решил?

– На днях, как погода наладится.

– Гномы, дракон… – задумчиво проговорил Торкель. – Странная компания для викинга. А этот, рыжий… Кстати, где он?

– Жуга? Хёг его знает. Спит, наверно, где-нибудь.

– Кто он такой?

– Мой друг.

– Тот, про которого ты говорил? Я сразу догадался, что он колдун – ни один пёс на него не лает, даже самый свирепый. Это он подговорил тебя поплыть на север?

– Не только, но и он тоже. А почему ты спрашиваешь?

– Послушай меня. Это гиблая затея, никудышная. Сейчас вы туда не доберётесь, а если доберётесь, то застрянете до лета. Сам знаешь: льды, торосы, холода, а твой корабль не Скидбладнир, которому всегда дует попутный ветер. Оставайтесь здесь. Работа найдётся, еды на всех хватит – урожай в этом году хороший был, и овцы хорошо плодились. Оставайтесь.

Яльмар долго молчал.

– Не останусь, – сказал он наконец. – Плыть нам надо.

Торкель плюнул и выругался.

– Да что за нужда? – воскликнул он. – Что там, в Исландии, мёдом намазано? Скажите, Исландия! Плешь каменная! Тьфу! Чего ради надрываться, других мест нету, что ли? Разок-другой свезёте рыбу в Ирландию, вернётесь с выручкой, а зиму здесь пересидите. Видел, какого мы лосося закоптили? Лет пять такого не было. И попробуй только скажи, что не сумеем хорошую цену взять, хо! А лес, если хочешь, я у вас куплю, да и соседи не откажутся.

– Не в этом дело, Торкель. Тот рыжий парень… он мне друг. Мы с ним под дёрном не ходили и на топоре не клялись, но он мне ближе побратима. Я ему жизнью обязан. Помнишь ту историю, про башню? Я уже чувствовал дыханье Хельгаффель, когда он вытащил меня обратно. Вот ты про месть сейчас вспоминал, сам знаешь, что это такое. А у меня к нему… ну, как бы месть наоборот.

– Так не бывает. Да и от мести можно откупиться, виру дать.

– Бывает, – помолчав, ответил Яльмар. – Только не у всех. А что до виры… – тут Жуга услышал странный глуховатый стук и через миг понял, что это Яльмар бьёт себя в грудь. – Вот моя вира. Это как клятва. А даже асам клятвопреступление не проходило даром. Сам видишь – новый бог идёт по свету.

– Что ж, раз так… Поступай как знаешь, я тебе не советчик. Еды в дорогу дам, пива тоже, воду сам знаешь, где набрать. Ну, чего стоишь? Наливай, что ли…

Кружки стукнули.

– Сколль , Яльмар!..

– Сколль.

* * *

Холодный ветер, шторм и непогода вынудили Яльмара задержаться на Стронсее на пять дней. За это время мореходы успели заскучать. Половина команды впала в сонную дремоту, другая, наоборот, кипела нерастраченной энергией. На второй день все перессорились. На третий передрались. В итоге в конце третьего дня в знак примирения затеяли варить свежее пиво и наварили его целый котёл, после чего Хельг с Брандом напились и снова поцапались, сперва с домочадцами Торкеля, потом между собой. По счастью, ни в прошлый раз, ни в этот до ножей не дошло, но Яльмар был не на шутку обеспокоен и всё чаще с тревогой поглядывал на небо в ожидании погоды.

– Этого я и опасался, – признавался он травнику. – Безделье для морехода хуже смерти. А если ещё и в гостях… – он вздохнул и процитировал:

 

Знай, когда надо уйти,

слишком долго

в гостях не сиди.

Даже приятель

станет противен,

в доме застряв.

 

– Что это за стихи ты всё время читаешь? – с интересом спросил Вильям, подходя ближе. – Я никогда таких не слышал.

– Хаувамаул, «Изречения Высокого», – варяг сверху вниз взглянул на барда. – Тебе тоже не лишним было бы их знать, коль уж скальдом прозываешься.

На пятый день волна улеглась. Подморозило. На небе, всё ещё пасмурном, проглянуло солнце. Моряки засобирались в путь. Ветер не был попутным, но не был и встречным. Варягов это вполне устраивало, и прежде чем солнце успело подняться, кнорр покинул гавань и лёг на прежний курс.