ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Алюций
Аспект Дендриш будто усох, осунулся, услышав новость. Он тяжело опустился на свою слишком узкую кровать. Его челюсти дрожали, пытаясь разомкнуть губы, тяжелые, будто куски свинца. Аспект нахмурился, сглотнул, с отчаянием посмотрел на Алюция. Из толстяка будто выдернули хребет.
— Но ведь может… могут ошибиться, ведь правда? Недопонять?
— Я сомневаюсь в этом, аспект. Похоже, мастер Греалин и в самом деле встретил свой конец, хотя и при странных обстоятельствах.
И Алюций пересказал то, что узнал от Дарнела, и упомянул силу Тьмы, приписываемую павшему мастеру Шестого ордена. На что Дендриш дал быстрый, четкий, наверняка затверженный заранее — и лживый — ответ:
— Полная чушь! К тому же я в полном ужасе от того, что образованный человек может хоть на толику поверить в подобный страшный бред.
— Именно так, аспект, — согласился Алюций, запустил руку в мешок, выудил новый том и кинул на кровать.
Одна из наиболее ценных находок, книга брата Киллерна «Путешествие „Быстрого крыла“». Алюций намеревался поглумиться над аспектом, дать ему аннотированный экземпляр «Полной и беспристрастной истории церкви Отца Мира» лорда Аль-Аверна, а потом решил, что лучше поднять настроение приунывшего Дендриша. Но тот даже не посмотрел на книгу, он сидел и глядел в никуда. Алюций попрощался и вышел.
Аспект Элера спокойнее отнеслась к новости. Она сказала пару слов о том, что почти не знала покойного мастера, а потом сердечно поблагодарила Алюция за новые книги и лекарства. Но затем она настойчиво и требовательно спросила:
— Алюций, а как же вино?
— Я еще не отправлялся на поиски, аспект.
Она посмотрела ему в глаза и проговорила на удивление грубым и резким шепотом:
— Добрый сэр Алюций, пожалуйста, поскорее утолите свою жажду.
Дарнел и большинство ренфаэльских рыцарей отправились на охоту за неуловимым Красным братом, и Варинсхолд стал еще тише прежнего. Большую часть воларского гарнизона составляли не слишком-то разговорчивые варитаи, невеликий контингент вольных мечников держался сам по себе — они заняли особняки северного квартала и превратили их в бараки.
Патрулей на улицах почти не было. К чему патрулировать? Город обезлюдел. Большинство рабов отправили за океан несколько недель назад, оставшихся, мастеров, целиком занимала мечта Дарнела о великом дворце. Заменить их было бы некем, и потому Дарнел пообещал отрубить руку любому надсмотрщику, коснувшемуся плеткой кожи мастеров.
Алюций не слишком-то любил посещать мастера Бенрила и заходил лишь тогда, когда совсем уж угрызала совесть, подстегнутая воспоминаниями об Алорнис.
Старый мастер напряженно работал на западной стене, обожженной после падения города, на самом страшном и уродливом месте нынешнего дворца, теперь уже крытом свежим мрамором от начала до конца. Бенрила сопровождал коренастый лысеющий раб, старше большинства работающих здесь, но не казненный благодаря умению обращаться с камнем и знанию, где его найти. Надсмотрщикам не запрещалось применять к нему кнут, и он редко выговаривал за один раз больше двух-трех слов — но, когда выговаривал, обнаруживал очень хорошо поставленное произношение. Алюций пока не узнал имени раба и, по правде говоря, не слишком стремился. Жизнь раба коротка, нет смысла заводить привязанности.
— Мастер, у вас сегодня прекрасно идет работа, — глядя снизу на второй ярус лесов, сказал Алюций.
Скульптор трудился над огромным барельефом, изображающим славную победу Дарнела над королевской гвардией.
Бенрил прекратил стучать по резцу, оглянулся, но не поздоровался, а лишь раздраженно махнул рукой — разрешил взобраться на второй ярус. Алюция всегда поражала скорость их работы. Коренастый раб полировал только что высеченное, Бенрил неутомимо крошил бесформенный камень. Всего месяц исполнения тщеславного проекта Дарнела, и уже четверть готова. Чудесно изваянные фигуры выступают из камня в полном соответствии с огромным полотном, которое Бенрил развернул перед довольным лордом фьефа.
«А ведь это, наверное, его величайшее творение, — подумал Алюций, наблюдая, как под резцом Бенрила проступает героический профиль ренфаэльского рыцаря, сражающегося с трусливо скорчившимся королевским гвардейцем. — И все — ложь».
— В чем дело? — спросил мастер. Он оторвался от работы, чтобы взять стоящую рядом глиняную бутыль.
— Просто принес вам обычное известие о том, что оба аспекта живы и невредимы, — ответил Алюций.
Жизнь и здоровье аспектов были ценой, на которую согласился мастер, когда его приволокли к Дарнелу. В ответ на угрозы казни и пыток мастер только кривился, но поддался, когда речь зашла про аспектов. При всем своем презрении к обычаям и властям Бенрил оставался человеком Веры.
Мастер кивнул, отпил из бутыли и протянул ее рабу. Тот осторожно покосился на Двадцать Седьмого, быстро глотнул и принялся за работу с удвоенной энергией. Алюций взял бутыль, откупорил, понюхал.
Просто вода.
— Я прослышал о спрятанных запасах вина, — сказал он Бенрилу. — Не хотите?
— Вино приглушает чувства и заставляет посредственность мнить себя великой. Боюсь, вы уже показали это на своем примере, — пробурчал Бенрил, свирепо глянул на Алюция и вернулся к работе.
— Мастер, мне было, как всегда, очень приятно повидаться с вами, — сказал Алюций, ненужно поклонился и вернулся к лестнице. Около нее он остановился, посмотрел на тощую, но еще сильную спину мастера, на тонкие, в узлах мускулов руки, послушно и точно танцующие, выписывающие замысел. — Тут еще кое-что, — добавил Алюций. — Похоже, мастер Греалин прибился к лесной банде. Помните мастера Греалина? Седой жирный старик, заправлявший кладовыми Шестого ордена.
— И что с того? — не отрываясь от работы, спросил Бенрил.
— Он умер, — проговорил Алюций, не спуская глаз с рук скульптора.
Резец почти не дрогнул. И в чудесно выполненном барельефе появилась лишь едва заметная неправильность. Но ее уже не заполируешь. Она осталась вечным памятником мимолетной растерянности.
— Умерли многие, — не оборачиваясь, заметил Бенрил. — А когда лорд Аль-Сорна придет сюда, умрет еще больше.
Коренастый раб выронил шкурку, пугливо покосился на Двадцать Седьмого и поднял инструмент. Ближайший надсмотрщик глянул на них, положил руку на свернутый кнут, висящий на боку.
— Мастер Бенрил, пожалуйста, будьте осторожны, — попросил Алюций. — Мне очень не хочется описывать обстоятельства вашей смерти женщине, которую я люблю.
Бенрил по-прежнему не оборачивался, а его руки работали с безукоризненной точностью.
— Вы, кажется, хотели поискать вино? — осведомился он.
Алюций не с первого раза обнаружил нужные руины. Он вытащил из-под груды кирпича почернелую вывеску. Буквы выгорели полностью, но еще виднелось грубо вырезанное изображение кабана.
— Да, я полностью согласен, что меня попросту разыграли, и спасибо за напоминание, — сказал Алюций Двадцать Седьмому. — Помоги мне сдвинуть камень.
Они расчищали руины целый час, убирали обломки с пола и наконец отыскали слабый контур квадратного, ярд на ярд, люка под слоем пыли.
— Пара бутылок «Волчьей крови» была бы очень к месту, — заметил Алюций. Он вытер пыль, попробовал пальцами края люка. — Слишком плотно пригнан. Подцепи его своим мечом.
Двадцать Седьмой приступил к работе с обычной безусловной покорностью. Он всадил короткий меч в щель, приподнял люк. Мышцы раба вздулись, он давил изо всех сил — но лицо его оставалось бесстрастным. Алюций подхватил люк, потянул, открыл полностью — и посмотрел в черный провал.
Алюций позаботился об освещении. Он зажег фонарь, лег и опустил его в провал. Но в желтом свете обозначились только вырубленные в камне стены — и никакого завлекательного стеклянного блеска.
— Нет, — сказал он и затряс головой. — Мой друг, мне тоже не нравится идея спускаться туда. Но человек должен следовать своим убеждениям, не правда ли?
Он встал и махнул рабу рукой:
— Ты первый.
Двадцать Седьмой молча глядел на него и не двигался.
— Ох, святая Вера, — пробормотал Алюций и передал ему фонарь. — Знаешь, если я умру там, тебя запорют до смерти. Думаю, ты сам это понимаешь.
Алюций взялся за край люка, опустился внутрь, завис на кончиках пальцев, затем спрыгнул в черноту. Воздух в подвале был затхлым и пах плесенью. Спустя секунду рядом ловко приземлился Двадцать Седьмой. Фонарь в его руке высветил длинный туннель.
— Лучше б в конце его и вправду оказалось кумбраэльское красное, — пожелал Алюций. — Иначе мне придется сказать пару колкостей аспекту Элере. Пару очень неприятных колкостей.
По туннелю они шли несколько минут, хотя из-за эха от шагов и абсолютной темноты за кругом света от фонаря туннель показался очень длинным.
— Мне плевать, что ты настаиваешь! — прошипел Алюций. — Я просто не могу сейчас повернуть.
Наконец туннель вывел их в обширную круглую комнату со стенами из прилично уложенного гладкого кирпича — и это после грубо вытесанного туннеля. Вдоль стен возвышались семь каменных колонн, короткая лестница вела к круглой площадке в центре, где стоял длинный стол. Алюций подошел к нему, посветил и обнаружил, что на столешнице нет пыли.
— При зрелом размышлении, пожалуй, скажу: ты был прав, — заключил Алюций.
Внезапный шорох, и фонарь разлетелся в руках, горящее масло рассыпалось брызгами по полу, и воцарилась кромешная жуткая тьма. Алюций услышал, как вылетел из ножен меч Двадцать Седьмого, но потом — ничего. Ни лязга стали, ни стона. Мрак и тишина.
— Я… — он сглотнул и начал снова: — Похоже, у вас нет вина…
Холодное и твердое прижалось к его горлу в точности напротив артерии. Маленький прокол — и смерть в несколько ударов сердца.
— Аспект Элера! — быстро проговорил Алюций. — Она послала меня!
Холод у горла исчез, вежливый, хорошо поставленный, но равнодушный и резкий женский голос приказал:
— Сестра, зажгите факелы. Брат, пока не убивайте второго.
— Алюций Аль-Гестиан, — глядя на него холодно и зло, произнесла молодая женщина, сидящая за столом. — Я читала ваши поэмы. Мой господин считает их лучшими образцами современной азраэльской поэзии.
— Несомненно, он — человек с развитым вкусом и хорошим образованием, — заметил Алюций и глянул на Двадцать Седьмого.
Тот пригнулся и нелепо водил мечом туда-сюда, словно изображал комедийную драку. По обе стороны от него стояли мужчина и женщина, столь же молодые, как и те, что сидели за столом. Женщина была невысокая и упитанная, на плече у нее расположилась большая крыса; мужчина — гораздо выше, крепко сложенный, в замызганной униформе городской стражи. Толстушка посмотрела на Алюция с легкой улыбкой, стражник же не обращал на поэта внимания, но не отрывал взгляда от неуклюже шевелящегося Двадцать Седьмого.
— Хотя я нахожу их слащавыми, чрезмерно сентиментальными и манерными, — продолжала женщина.
— Наверное, мои ранние опусы, — прокомментировал Алюций.
Она была симпатичной: тонкие черты, узкий орлиный нос, мягко скругленный подбородок, приятные золотисто-медовые волосы — но безжалостно оценивающие ледяные глаза.
— Поэт, ваш отец — предатель, — сказала она.
— Мой отец был принужден делать отвратительное ему из любви ко мне. Если хотите, чтобы он бросил службу, — убейте меня.
— Как благородно. Ваше желание непременно исполнится, если вы будете хоть в малом неискренни со мной.
Она положила ладони на стол, где изогнулся дугой аккуратный ряд стальных дротиков. Толстушка подошла к ней, и крыса сбежала по руке, подскочила к Алюцию, принюхалась к рукаву.
— В его поте нет запаха лжи, — сообщила толстушка. Она говорила на грубом наречии городской бедноты.
— В моем поте? — переспросил Алюций, чувствуя, как холодная струйка сбегает между лопаток.
— У пота лжецов особая вонь. Мы ее не слышим, а Чернонос различает прекрасно, — ответила толстушка.
Она протянула руки, и крыса прыгнула в объятия, уютно примостилась.
«Тьма. С каким бы удовольствием Лирна увидела это», — подумал Алюций и сразу отогнал мысль. Было больно вспоминать о Лирне. Горе может отвлечь, а сейчас нужно сосредоточиться на выживании.
— Кто вы? — спросил он у сидящей за столом.
Она подняла ладонь, держа ее параллельно столу, моргнула, и дротик поднялся и завис в дюйме от указательного пальца.
— Еще вопрос, и он полетит тебе в глаз.
— Сестра, нельзя ли поскорее? — натужно выговорил стражник. — Этот разум нетрудно затуманить, но я не могу держать его вечно.
Женщина снова моргнула, и дротик медленно опустился на стол. Она сплела пальцы, впилась взглядом в Алюция.
— Тебя послала аспект Элера?
— Да.
— В каком она состоянии?
— Она в Блэкхолде, невредимая, если не считать натертой щиколотки и настоятельной потребности принять ванну.
— Что она сказала о нас?
— Что у вас есть вино, — ответил Алюций и рискнул обвести взглядом комнату. — Кажется, она соврала.
— Да, — подтвердила женщина. — У нас мало еды и воды, а вылазки в город наверху не дают почти ничего.
— Я могу приносить еду и лекарства, если они понадобятся. Наверное, потому она и послала меня… — Он замолчал, собираясь с духом, и договорил: — Послала к Седьмому ордену.
Женщина склонила голову, презрительно усмехнулась:
— Поэт, вы говорите о старых сказках.
— Брось, ну какая теперь разница? — буркнула толстушка. — Ваша светлость, вы угадали. Я — сестра Инела, она — сестра Кресия, а вон там брат Релкин. Все, что осталось от Седьмого ордена в этом славном городе.
— А что это за место? — обведя зал рукой, спросил Алюций.
— Бывший орденский храм, — ответила Кресия. — Его построили до того, как нас официально изгнали из Веры. Наши братья из Шестого ордена отыскали этот храм несколько лет назад. Он стал прибежищем воров. Теперь у него более высокое предназначение.
Алюций повернулся, чтобы лучше видеть Двадцать Седьмого и брата Релкина. Раб продолжал волочить меч, словно через патоку. Лицо стражника выдавало крайнее напряжение.
— Что он с ним делает?
— Заставляет видеть то, что нужно, — ответила Кресия. — Мы обнаружили, что разум — самое слабое место и куритаев, и их менее смертоносных собратьев. Головы настолько пустые легко затуманить. Он думает, что сражается с толпой убийц, покушающихся на вашу жизнь. Мастер Релкин может управлять и скоростью видений, заставить час уложиться в минуту и наоборот.
— Но не вечно, — процедил брат сквозь стиснутые зубы.
— Вам нужны вода и еда. Что еще? — спросил Алюций у Кресии.
— Еще не помешали бы новости о войне.
— Отправленный на Мельденейские острова воларский флот катастрофически разбит. Токрев хочет взять Алльтор, Дарнел выехал с рыцарями на охоту за Красным братом.
— А лорд Аль-Сорна?
— Пока никаких вестей, — ответил Алюций и покачал головой.
Кресия вздохнула и встала:
— Когда вернетесь?
— Если можете подождать, то через два дня. Непросто собрать много еды, не вызывая подозрений.
— Нам следует его убить? — спросила Кресия и кивнула в сторону раба.
— Его единственная задача — защищать меня и убить, если я выйду за город. В остальном он глух и нем.
— Я доверяю вам, потому что аспект Элера не послала бы вас без причины, — сказала Кресия и открыла сумку на поясе.
Дротики встали на хвосты и один за другим в идеальном порядке залетели в сумку — элегантно и невероятно. Алюций улыбнулся.
— В ночь падения города я убила ими много людей и тварей. Я потеряла им счет. При этом я истекала кровью и умерла бы, если бы сестра не отыскала меня и не принесла сюда. Поэт, запомните: я выпущу из себя всю кровь до последней капли, чтобы убить вас.
Алюций нашел отца беседующим с командиром воларского дивизиона у ворот на Северную дорогу. Батальон вольных мечников копал глубокую канаву перед воротами. Алюций остановился на приличном расстоянии — но так, чтобы слышать разговор.
— Ламповое масло? — спросил воларец.
— Причем все, какое сможете найти, — подтвердил Лакриль Аль-Гестиан. — Чтобы наполнить эту канаву от края до края.
Воларец посмотрел на расстеленную карту, проследил линии, изображающие стены, местность за ними. Алюций слегка надеялся, что воларец окажется высокомерным и отвергнет совет побежденного, но, к сожалению, просчитался. Воларец вовсе не был глупцом.
— Отлично, — сказал он. — Вы выбрали места для машин?
Отец Алюция указал несколько точек на карте, воларец кивнул.
— Но, конечно, мне нужны сами машины, — добавил отец.
— Они будут здесь через тридцать дней, — заверил командир дивизиона. — А с ними тысяча варитаев и триста куритаев. Совет не забыл о нас.
Если Лакриль Аль-Гестиан и утешился услышанным, то виду не подал.
— Армия может много пройти за тридцать дней, — сказал он. — В особенности — армия, питаемая любовью к воскресшей королеве.
Алюций с трудом подавил вскрик. Надо же сдерживаться перед воларцем! А сердце бешено заколотилось в груди — сильнее, чем в темноте под разрушенной таверной.
Лирна жива!
Мирвек выпрямился, тяжело посмотрел на Лакриля.
— Это ложь, выдуманная лжецами ради того, чтобы оправдаться, — и ничего более, — заявил он. — Когда вернется ваш король, это вы и скажете ему. Та, что ведет ползущий сюда сброд, — не ваша королева.
Лакриль лишь слегка кивнул в знак согласия. Да уж, он точно не станет кланяться воларцам. Мирвек еще раз смерил его тяжелым взглядом, развернулся и пошел прочь. За ним потрусили помощники.
Когда Алюций подошел к отцу, сердце еще не успокоилось.
— Королева? Вправду?
— Так говорят, — не отрывая взгляда от карты, ответил отец. — Якобы ей вернула жизнь и красоту Тьма. Может, это и не она. Аль-Сорна вполне способен найти подходящего двойника.
«Так сюда идет Ваэлин? А значит, с ним и Алорнис!» — подумал Алюций, а вслух спросил:
— А что с Токревом и Алльтором?
— Первый убит, второй спасен. Сегодня утром прибыл гонец из Варнсклейва. Похоже, вся армия Токрева перебита до последнего человека, а на север идет большое войско под предводительством королевы, благословленной Тьмой. Сын мой, похоже, в скором будущем тебе обеспечат концовку для поэмы.
Алюций глубоко вдохнул, посмотрел на вольных мечников, копающих канаву, и спросил:
— Отец, разве рвы не копают обычно за стенами?
— Да, конечно. И, если время позволит, я велю выкопать рвы и за стенами — для видимости. Но настоящая оборона будет здесь.
Отец постучал по карте зазубренным шипом, высовывающимся из правого рукава, и Алюций разглядел на ней причудливую сеть черных линий, наложенных на лабиринт уже не существующих улиц.
— Это — преграды, тупики, огненные ловушки и так далее. Аль-Сорна хитроумен, но и он не может творить чудеса. Этот город станет могилой его армии.
— Милорд, я умоляю вас, — подойдя к отцу, тихо произнес Алюций.
— Мы уже говорили об этом, — устало и зло ответил отец. — Я потерял одного сына и не хочу терять другого. Все.
Алюций вспомнил ночь, когда пал город. Сполохи пламени и крики пробудили Алюция от пьяной дремы. Пошатываясь, он спустился по лестнице и увидел в главном зале отца, окруженного куритаями. Отец бешено рубил их, один уже лежал на полу, но рабы не пытались убить Лакриля Аль-Гестиана. Алюций остолбенел, и тогда мускулистая рука сдавила ему шею, короткий меч уперся в висок. Офицер из вольных мечников закричал отцу, показал на сына.
Алюций подумал, что никогда не забудет выражение на отцовском лице: не стыд, не отчаяние, но лишь страх за свое любимое дитя.
Алюций отступил, обхватил себя руками и тихо сказал:
— Тридцать дней. Как раз в канун праздника.
— Да, — немного поразмыслив, ответил отец. — Наверное, так. — Он с тревогой посмотрел на сына: — Алюций, тебе нужно что-нибудь?
— Еще немного еды. Аспект Дендриш грозит повеситься, если мы не накормим его досыта. Хотя сомневаюсь, что простыни его выдержат.
— Я позабочусь, — пообещал отец.
— Спасибо, милорд! — широко улыбнувшись, сказал Алюций.
И сердце успокоилось. Вот что значит решиться.
Он уже собрался уходить, когда у ворот возникла суматоха. Варитаи расступились и пропустили одинокого всадника. Алюций определил в нем дарнеловского охотника, типа из своры грабителей и головорезов, набранных из отбросов Ренфаэля для охоты на Красного брата. Конь был в мыле, хрипел. Нелепо скрючившись в седле, всадник подъехал к Лакрилю, чуть не упал, когда спешивался, изобразил поклон, что-то зашептал. Алюций не мог ничего расслышать. Но, судя по реакции отца, прибыли важные новости: он зашагал вдоль рва, выкрикивая приказы на ходу. Следом заспешили оба охранника-куритая. Напоследок до Алюция донеслось лишь слово «кавалерия».
— Сперва — воскресшая королева, потом нужда в кавалерии, — задумчиво сказал Алюций Двадцать Седьмому. — Кажется, нам пора прощаться со старым приятелем.
Голубое Перо больно клюнула в большой палец, когда Алюций вынимал ее из клетки.
«Столь много зависит от такого хрупкого существа», — глядя на болтающееся у ноги послание и на тонкий проволочный зажим, подумал Алюций.
— Хочешь попрощаться с ней? — спросил он у Двадцать Седьмого.
Тот, как всегда, промолчал.
— Ох, не обращай на него внимания, — посоветовал поэт голубке. — Я уж точно буду скучать по тебе.
Он поднял ее и раскрыл ладони. Она в нерешительности посидела немного, затем прыгнула, затрепетала крыльями, поднимаясь, расправила их, чтобы поймать ветер, и унеслась на юг.
«Праздник Зимнего солнцеворота, — подумал Алюций, проводив голубку взглядом. — Тогда нужно прощать все обиды. В самом деле, кому охота обижаться, когда все мысли только о том, как пережить зиму?»
