ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Френтис
Эта вилла оказалась самой большой из всех виденных раньше — скорее крепость, чем жилище, с высокими толстыми стенами, с садами на несколько акров вокруг. Несомненно, хозяин был богат. Он содержал гарнизон в две сотни варитаев. Но, несмотря на укрепления, хозяин оставил виллу, как только ему донесли о приближении войска рабов. Местных варитаев легко было сосчитать: они лежали четырьмя ровными рядами во дворе, все с одинаково разрезанными от уха до уха глотками.
— Никаких ценностей и лошадей, — доложил Дергач. — Большинство рабов в доме. В отличие от этих, кое-кто пробовал драться, но без особого успеха.
— Две сотни своих же людей, — недоуменно качая головой, проговорила Иллиан. — Какая бессмыслица!
— Они уже знают, как мы действуем, — заметил Френтис и указал на молчаливую группу освобожденных варитаев. — И не хотят, чтобы мы приобрели новых солдат. Мастер Ренсиаль, судя по состоянию тел, хозяева не дальше, чем в дне езды на север. Пожалуйста, мастер, позаботьтесь об этом.
Ренсиаль вскочил на коня. Отряд галопом вынесся из ворот и помчался на север. Зная странности натуры Ренсиаля, Френтис испытал сильное желание присоединиться к погоне. Но лучше было остаться здесь. В последние дни мастер изменился. Взгляд сделался осмысленней, иногда Ренсиаль даже произносил что-то, не требовавшее обычной расшифровки. Воистину безумец обретает разум на войне.
Не все рабы были перебиты при бегстве хозяев. Работавших в полях не тронули. Многие разбежались, но изрядная толпа вернулась назад, встревоженная и удивленная неожиданно теплым приемом. Рабы плакали от горя при виде убитых товарищей, в особенности — мужчины над погибшими женщинами. Браки между рабами запрещались, но Френтис видел, что повсюду рабы по-человечески привязывались друг к другу вопреки всяким барьерам и препонам. Потерявшим близких Френтис и передал одетого в черное хозяина, которого на следующий день притащил Ренсиаль. Он пригнал беднягу привязанным к своей лошади, со спутанными руками и ртом, прочно заткнутым кляпом.
Когда бывшие рабы с ножами и кнутами в руках окружили бывшего хозяина, Ренсиаль сказал:
— У него были жена и дети. Я их отпустил.
— Само собой, мастер, — подтвердил Френтис и подумал, что воларцы-хозяева всегда молят о пощаде.
И этот упал на колени, воздел руки — высокий крепкий мужчина, судя по виду и регалиям на вилле, военный. Быть может, известный офицер, герой войны, пожинающий плоды успешной карьеры, обзаведшийся внушительным домом, семьей, рабами. А теперь он всего лишь перепуганный человечек, обмочившийся, молящий о пощаде. Отчего воларцы всегда выпрашивают жизнь?
Когда началась пытка, Френтис ушел туда, где Иллиан тренировала рекрутов. Людей из Королевства теперь было меньшинство. Вольные мечники, которым позволили бежать с поля битвы, быстро разнесли новость, и со всех сторон потекли люди. Прибывшие исчислялись сотнями, и всего за месяц бунта войско разрослось до четырех тысяч. Потребность прокормить столько ртов заставила двигаться на северо-запад, к Новой Кетии, в край богатых плантаций. Вилла была первой из них.
Френтис немного понаблюдал за тренировкой и с удовольствием отметил, как умело и легко Иллиан заправляла рекрутами, ни дать ни взять — мастер на тренировочной площадке Ордена. Иллиан обучала работе с шестом, необходимой для обращения с копьями и алебардами, — в немалой степени потому, что другого оружия не хватало. Френтис поставил своих кузнецов перековывать как можно больше инструментов в топоры. Пока не появится достаточно оружия, придется торчать на вилле, а это скверно. Чтобы восстание не теряло темпа, Френтис послал в противоположные стороны Лекрана и Ивельду, дав каждому по две сотни бойцов и приказ освободить как можно больше рабов.
Подошел Тридцать Четвертый. Бывший раб облачился в снаряжение, взятое с тел офицеров отряда вольных мечников, и являл собой образец военной аккуратности: вычищен каждый дюйм доспехов, сияют надраенные пряжки.
— Он готов? — спросил Френтис.
— Он исцелен, брат, и полностью готов ездить верхом. Но все еще отказывается говорить.
— Это странно. Когда они понимают, что вы такое, их не унять.
— Кто я, а не что я, — с необычной резкостью поправил Тридцать Четвертый. — И то, чем я был раньше.
— Да, конечно, — с виноватой улыбкой сказал Френтис. — Проводим его?
Воларец отказался называть имя, но его отыскали в письмах, найденных в командирском багаже. Парень сидел во дворе, прикованный к акации.
— Почтенный гражданин Варек, как ваше здоровье? Уже лучше? — присев рядом на корточки, осведомился Френтис.
Воларец не ответил. Он прислонился к стволу и глядел с усталой злобой. Очнуться в цепях и увидеть свой батальон наголову разгромленным — не самое легкое переживание.
— У меня хорошие новости для вас, — сказал Френтис и велел Тридцать Четвертому разомкнуть кандалы. — Вас ожидает свобода.
Варек насторожился. Френтис уловил проблеск поспешно скрытой радости в его глазах.
— Уверяю, я не пытаюсь обмануть вас, — заметил Френтис, взялся за цепь и дернул.
Воларец нехотя поднялся на ноги и все время косился — ожидал удара. Френтис повел пленника через двор, зная, что тот обязательно подметит, сколько бывших рабов тренируется с оружием. У арки входа на виллу ожидал Дергач.
— Надеюсь, мы не ошиблись — это ваш конь? — снимая наручники, спросил Френтис.
Воларец немного расслабился, потер ободранные кандалами запястья, посмотрел на коня, потом на Френтиса. И заговорил впервые с тех пор, как очнулся:
— Я ни за какую награду не предам мой народ.
— Вряд ли свобода будет вам наградой, — заметил Френтис. — Думаю, вы понимаете, что вас ожидает в Новой Кетии. Вы — побежденный опозоренный сын знаменитого отца. Вы не сможете вынести стыда. Но, прежде чем покончить с собой, пожалуйста, сообщите своим мучителям: произошедшее с вами скоро случится и с ними. Еще до конца года их город падет, все, кого они держат в неволе, будут освобождены. Но моя королева полна сострадания, она согласится пощадить принявших ее условия.
— Вы обезумели, — выдохнул воларец.
— Защитники должны уйти со стен, оставив ворота открытыми. Все вольные мечники должны сложить оружие, все рабы, включая варитаев и куритаев, должны быть освобождены. Город станет собственностью королевы Лирны Аль-Ниерен, и она со временем справедливо распределит земли и богатства.
Френтис шагнул ближе к Вареку и, ощущая нарастающую злость, добавил:
— Если вы не согласитесь на эти весьма умеренные требования, ваш город будет полностью разрушен, а все взятые с оружием воларцы — казнены.
— Вы и в самом деле верите, что эта шваль способна захватить Новую Кетию? — мотнув головой в сторону тренирующихся рабов, произнес Варек. — Полагаете, Совет будет праздно ждать, пока вы подойдете к городу? Вас разотрут в пыль прежде, чем вы увидите стены Новой Кетии. С тех псов, кто останется в живых, сдерут кожу и оставят гнить на солнце — и это еще если им повезет.
— Похоже, вы не в курсе последних новостей, — улыбнувшись, заметил Френтис и, придвинувшись к воларцу, доверительно шепнул: — У вас больше нет Совета. У вас императрица, а уж она, поверьте мне, будет лишь смеяться, наблюдая, как я превращаю в пыль ваш город.
— Я приму все, что ожидает меня, и готов стерпеть тысячелетнюю муку за шанс снова встретиться с вами в бою, — с угрюмой решимостью сказал Варек.
— Но перед тем возьмите пару уроков фехтования, — посоветовал Френтис и сказал Дергачу: — Проводите почтенного гражданина до заката. Если он хоть раз обернется — убейте.
Новое тело сильнее оставленного на берегу. Оно прыгает, вертится с быстротой и точностью просто на зависть, но все же…
— Ты ведь тоже чувствуешь это, — замечает Посланник, развалившийся в кресле на балконе.
Он в теле арисая, одного из немногих с кровью Одаренных, высокого и тощего. За ним стоят еще шестеро, у всех разные лица, но одинаковое выражение на них. Женщина никогда раньше не встречала так много Посланника, и это действовало на нервы. Одного и так более чем достаточно.
Она опустила короткий меч, выпрямилась — нагая, блестящая от пота после упражнений. Если Посланника и возбуждало это зрелище, то ни одно из шести его тел не подало вида. А небо за ними уже потемнело. Как странно и неприятно. Когда она вернулась в башню Совета, был полдень. То есть в новой оболочке контроль над временем стал еще хуже.
— Что чувствуешь? — спросила она.
— Онемение. Холод уже не холодит, как прежде, жара не печет. И с каждым разом все хуже. Сейчас я не чувствую почти ничего. — Разглядывая ее, он склонил голову, хищно ухмыльнулся. — Ты ведь чувствуешь на этот раз?
Она подавила вспышку гнева. Посланник прозорлив. Эта оболочка была старше прежней, ее хозяйка родилась не в рабстве и оставила множество воспоминаний, постоянно всплывавших с раздражающей ясностью. Вот она играет с братом на берегу горного озера… вот смеется фокусам, которые показывает отец…
Сначала женщина думала, что Дар настолько мал, что его невозможно определить, а потом поняла: яркая память и есть Дар, сохраняющий каждую мысль, действие и слово, неизменные и одинаково яркие.
— Ты сказал, что тебя будет восемь, а я вижу только семь, — замечает женщина.
Ах, как они все в унисон стискивают зубы, борются с гневом.
— У Аль-Сорны есть талант находить полезных друзей, — наконец цедит Посланник.
Тогда женщина замечает: несмотря на молодость и силу, очевидны следы недавней тяжкой раны Посланника. В глазах — боль, усталость и даже, как ни удивительно, — страх.
— Ты уверен, что знаешь, где найти его?
— Он ищет бессмертного человека. Достаточно пойти на север — и найдешь его след. Сделай меня генералом и дай подходящий грандиозный титул, Повелитель севера или что-нибудь в этом роде.
— Северными армиями командует генерал-губернатор Латетии. Я выдам тебе приказ о казни. Когда генерал-губернатор умрет, называй себя как хочешь, — говорит женщина.
— Надо сказать, ты не очень любишь губернаторов. После Латетии кто-нибудь из них еще останется в живых?
— Только губернатор Эскетии. Я хотела его казнить, но сейчас больше склоняюсь к тому, чтобы предоставить его судьбе.
Выражение на лицах меняется снова, они делаются блеклыми и мертвыми, и женщина понимает: сейчас будет говорить не Посланник.
— Тебе больше нельзя проявлять снисхождение. У всякого развлечения есть пределы. Оно мешает достижению твоей цели. Он хочет, чтобы ты немедленно разрешила проблему.
— Но Совет мертв, а флот этой суки разбит, причем моими руками, — говорит женщина. — Мне кажется, я заслужила небольшое развлечение.
— Ты развлекаешься уже три столетия. Десятками лет подряд ты убивала и злобствовала. Теперь пришло время платить.
Ее рука помимо воли сжимается на рукояти меча. Женщина впервые позволяет себе выказать всю глубину неприязни к Посланнику и тому, кто стоит над ним. Все семеро напрягаются, сидящий в кресле встает.
— Ты мечтаешь стать вечной и жуткой повелительницей мира и править бок о бок с этим мальчиком? Хочешь сделать весь мир своей игрушкой? Думаешь, получится?
— Если я больше не нужна ему, убей меня — если сможешь, конечно, — улыбаясь, говорит она.
Семь рук одновременно тянутся к мечам. Она понимает, что расклад безнадежен и впереди — смерть. Женщина знает, что ее любимый видит ее, и шепчет: «Гляди и гордись мной».
Но все семь тел Посланника убирают руки с мечей и молча гуськом направляются к двери. Сидевший в кресле задерживается и говорит устало, будто солдат, призванный исполнять тяжелый и нудный долг:
— Он всегда находит новое употребление нам. Можешь оставить мальчика, если возьмешь его живым. Но его дело должно быть улажено.
Оставшись в одиночестве, она закрывает глаза, ищет его присутствие, ощущает его стальную решимость, и новое сердце грозит разорваться от радости. Наконец туман сплетается в такую знакомую форму…
— Любимый, его слова ничего не значат, — говорит женщина и протягивает руку, чтобы погладить его лицо. — Мир еще может быть нашим.
Он схватил тянущуюся к лицу руку, зарычал от ярости, выдернул нож и приставил к глотке.
— Нет! — прошипел он ей в лицо, чуть надавил.
Перепуганная Лемера запищала, задрожала от ужаса. Френтис запрокинул ее голову назад, открыв трепещущее горло.
Затем он шумно выдохнул, уронил нож, откатился и скорчился на краю кровати, стиснув руками голову.
— Что такое? Зачем ты здесь? — выговорил он, когда унялась дрожь в руках.
— Я услышала крик… вы видели кошмар… — прошептала она.
Он глянул через плечо, заметил тонкую хлопковую сорочку, почти ничего не скрывающую, и глубокий ужас в глазах, отвернулся. Френтис занял господскую спальню, просторную выставку роскоши со стенами в батальных картинах, изображающих немыслимо правильные и упорядоченные битвы. В нескольких фигурировал сам хозяин, высокий и горделивый, с мечом в руке, со взглядом, полным стальной решимости, командующий солдатами. Разительный контраст с окровавленной, умоляющей о пощаде руиной, оставленной умирать во дворе, когда рабам наскучило мучить.
— Я иногда вижу кошмары, — запинаясь, проговорил Френтис. — Я прошу прощения за то, что напугал тебя.
— Ничего. Меня пугали и страшней.
Он ощутил, как она передвинулась, нерешительно коснулась его спины.
— Ты столько сражался, но у тебя нет шрамов.
— У меня они были, но исцелились.
— Плетельщик?
— Нет, — сказал он и вспомнил слова «зерно прорастет». — Нет, это было другое, то, что я и сам не надеюсь понять.
Он снова посмотрел на нее. Ее рука скользнула по спине, легла на плечо. Он осторожно отвел ее.
— Тебе лучше идти.
Лемера немного отодвинулась, но не ушла. Хотя ее лицо оставалось в тени, Френтису показалось: она улыбается.
— Сестра сказала, что вам запрещено прикасаться к женщине. Я думала, сестра шутит.
— Вера требует человека целиком.
Лемера шевельнулась снова: подтянула к себе колени, уложила на них подбородок, склонила голову, рассматривая Френтиса.
— И ты так уж рад отдать всего себя?
— Я всегда хотел лишь быть в ордене.
— А мир за его пределами тебя совсем не влечет?
— Я видел мир со всеми его влечениями. И выбрал орден.
— После вчерашней тренировки Дергач ударил человека, рассказавшего о тебе странную историю. Будто бы тебя допустили во дворец с женщиной, владевшей гнусной магией, и вместе вы убили вашего короля. Человек солгал?
— Нет. Дергачу не следовало его бить.
— Но твоя королева освободила тебя и послала сюда, — сказала Лемера.
— Я действовал не по своей воле. Магия той женщины связала меня и заставила совершать жуткие поступки.
Лемера выпрямилась, и Френтису показалось, что она внимательно рассматривает его лицо. Столь пристальное внимание немного раздражало. Он уже хотел снова попросить ее уйти, когда она сказала:
— Мы с тобой не такие уж разные.
Затем она улеглась на кровать.
— Можно я посплю здесь, только эту ночь? Мне тоже снятся кошмары. Я обещаю: никаких… хм, влечений.
Френтис сказал себе, что следует ее выгнать, ведь добром это не кончится. Но ему показалось слишком жестоким выгонять бывшую рабыню. Потому он спокойно лег рядом, попытался расслабиться, но знал, что до утра уже не сомкнет глаз. Она тут же придвинулась ближе, положила голову ему на плечо, сплела его пальцы со своими.
— Мы же не победим, ведь так? — шепотом спросила она.
— Не говори так. Моя королева плывет сюда с большой армией. Если мы продержимся…
— Я была рабыней, но я не глупая. Империя огромна. Трудно даже вообразить, насколько она большая. Мы истребили лишь крошечную долю сил, которые могут выслать против нас. Они перебьют нас всех, потому что мы были рабами, а рабам нельзя позволять и крошечного проблеска свободы. Без нас у воларцев не будет империи.
— Если ты считаешь наше дело таким уж безнадежным, зачем присоединилась к нам? — спросил Френтис, решивший расставить все по местам.
Она придвинулась еще ближе, обняла его свободной рукой, теснее сплела пальцы.
— Потому что ты предложил то, о чем я уже и забыла: выбор. Я выбрала умереть свободной.
За несколько следующих недель их число удвоилось. Ивельда с Лекраном десятками приводили рекрутов, и еще больше беглецов сами приходили на виллу. Вскоре собралось так много, что стало не хватать еды. Френтису пришлось приказать людям выйти на поля и собирать урожай. Приказ вызвал много возмущения, но удалось смягчить его обещанием, что все по очереди будут исполнять рабочую повинность — включая командира. Конал, рожденный в Королевстве кузнец, выбивался из сил, но оружия все равно отчаянно не хватало. Лишь треть армии можно было считать прилично вооруженной, и у стольких же людей имелись инструменты.
— В Новой Кетии масса оружия, — сказал Лекран на вечернем совете.
— У нас все еще слишком мало сил, чтобы взять ее, — ответил Френтис.
Тридцать Четвертый хорошо знал Новую Кетию, представлял толщину ее стен и силу гарнизона. К тому же императрица наверняка выслала подкрепления, а возможно, и явилась сама. Френтис решил не видеть снов и пил зелья брата Келана, несмотря на жуткую головную боль. Кампания входила в критическую стадию, и Френтис не хотел рисковать открытием своих замыслов, когда разумы соприкоснулись бы во сне. Императрица будет зла из-за потери контакта и потому может склониться к опрометчивым поступкам.
— Если выжидать дальше, эта область лишится рабов, — возразил Тридцать Четвертый. — Те, кто не присоединился к нам, были убиты либо уведены хозяевами. Но если мы двинемся на юг, не сомневаюсь: через несколько месяцев наша армия станет воистину могучей.
— У нас нет нескольких месяцев, — заметил Френтис. — Флот королевы уже отплыл, наш поход на юг не поможет отвлечь воларцев от ее войска.
— Больше половины наших людей не из Королевства. Они ничего не знают о королеве. Они пришли за обещанием свободы, а не смены одного господина на другого.
— Если с нашей помощью королева победит, каждый раб этой империи получит свободу, — напомнил Френтис. — Война королевы — война за всех рабов. Дайте им ясно понять это.
Он подумал, что все же надо сниматься с места и наносить удар.
— Что это за город? — спросил он и указал на точку на северном побережье, в пятидесяти милях на восток от Новой Кетии.
— Виратеск, — ответил Тридцать Четвертый. — Это небольшой порт, обслуживающий северные торговые пути.
— Оборона?
— Нечто вроде стены. Город бедный, там живет всего горстка носящих черное, и у них нет денег содержать стену, которая и так не нужна уже много столетий, — проговорил Тридцать Четвертый. — Но, насколько я помню, там оживленный невольничий рынок. Базары в Новой Кетии часто переполняются, так что многие работорговцы направляют часть товара в Виратеск.
Френтис подумал, что, если сжечь город, настолько близкий к столице провинции, губернатору поневоле придется выползать из-за стен.
— Еще неделя на сборы и тренировку, и мы выступаем на Виратеск, — оторвавшись от созерцания карты, объявил Френтис.
Он попросил Тридцать Четвертого нарисовать план города и отправил Ренсиаля на разведку, настоятельно попросив не обнаруживать себя. Оставшиеся дни ушли на тренировку рекрутов и попытки переброситься с каждым хотя бы несколькими словами. К счастью, большинству не терпелось вступить в бой. Но многие почти не скрывали страха, в особенности те, кто родился в рабстве либо долго пробыл в нем. Присоединившись к восстанию, они поставили на карту все и не питали иллюзий по поводу того, что их ожидает в случае неудачи.
— Я чуть не решился на побег, — признался Текрав однажды утром, когда вместе с Френтисом пересматривал снаряжение и припасы.
Текрав с энтузиазмом тренировался с оружием, но боец из него был скверный. Числа давались ему гораздо лучше.
— Это случилось вскоре после того, как меня лишили свободы по заявлению кредиторов. Мы с еще одним недавно проданным в рабство придумали сбежать из каравана по пути на виллу нового хозяина. Мой товарищ был здоровенный сильный парень, пристрастившийся к вину и маковой вытяжке так же, как я — к игральным костям. По плану, верзиле предстояло задушить охранника, когда тот подойдет к нашей клетке, и забрать ключи.
— И как, сработало?
— Верзила без труда смог ухватить охранника за горло — но сторожевой пес, натасканный на рабов, откусил моему неудачливому партнеру кисть. После чего единственное, на что его можно было употребить, — так это на пример другим. Пример занял весь день. К вечеру верзила молил о смерти. А я решил удовольствоваться судьбой раба.
— Так почему вы присоединились к нам?
Текрав пожал плечами:
— Я и сам толком не понимаю. Хозяин был добр ко мне. За все годы, что я служил ему, он лишь дважды выпорол меня. К другим он не был столь милосердным, и несчастные искали у меня милости. Я знал, как незаметно и уверенно отвлечь хозяина, занять делами, вином нового урожая, заставить забросить на время придумывание новых пыток, на какие был горазд его мелкий гнусный умишко. Но началась война, прибыли новые рабы. — Текрав вымученно улыбнулся. — В общем, у него появилось слишком много новых игрушек. А я не мог защитить всех.
— Вы присоединились к нам из-за Лемеры и остальных.
— Знаете, мужчине лучше оставаться с семьей.
— Да, лучше, — согласился Френтис, осмотрел свое снаряжение и отдал его обратно Текраву. — Оно тоже в порядке. Спасибо за бдительность и аккуратность. Я буду очень благодарен, если вы возьметесь надзирать за нашим обозом во время марша.
— Брат, я присмотрю за обозом. Но вот что я думаю: быть может, мне лучше получить звание?
— Да? И какое же вы хотели бы?
— Ничего экстравагантного. Быть может, лорд-квартирмейстер?
— То есть главный квартирмейстер. Дворянские титулы может давать лишь королева, — сказал Френтис.
— Конечно! Я надеюсь, в свое время вы расскажете ей о моих полезных качествах?
Надо же. Он свободен всего пару месяцев и уже планирует карьеру. Если доживет, он точно закончит министром королевских работ.
— Я с удовольствием, — заверил Френтис.
Мастер Ренсиаль вернулся на следующий день и доложил, что в Виратеске нет патрулей. Более того, за все путешествие он не видел ни души.
— Странная неосторожность. Непохоже на них, — сказал Лекран. — Обычно на дороге что ни день, так заметишь конный патруль.
— Да, империя всегда тщательно следила за людьми, — согласился Тридцать Четвертый.
— Мы их отпугнули, как в свое время людей отра, когда те явились на наши Бронзовые холмы, — сказала Ивельда.
— Но мы их взяли, — ответил Лекран и притом на удивление вежливо улыбнулся. — Но отдали назад, потому что не обнаружили ничего ценного.
— Сестротрах, твой отец чересчур заврался, — захохотав, объявила Ивельда.
— Я обещал Красному брату, потому мне придется подождать конца этой войны, прежде чем я смогу отрезать тебе голову.
— Надеюсь, меня позабавят твои попытки.
— Заткнитесь, — раздельно и очень внятно выговорил Френтис и свирепо глядел на них до тех пор, пока они не потупились. — Всем командирам: приготовить свои части для выступления на рассвете.
На этот раз виллу сохранили. Группа рабов постарше попросила оставить ее им. Наверное, они захотели поселиться там. Френтис не видел смысла заставлять их идти в поход. По словам Иллиан, от них все равно немного проку в бою. Френтис ехал впереди с отрядом мастера Ренсиаля и убедился сам: местность опустела на мили вокруг. Чем дальше на север, тем запущенней поля, изредка на дороге валялись трупы — наверное, беглецы с теперь заброшенных опустевших вилл. Некоторые виллы сожжены хозяевами.
— Я же говорила тебе, они обмочились и убежали, — смеясь, дразнила Ивельда Лекрана. — То же самое будет, когда мы войдем в город.
Виратеск показался после пятидневного марша — квадратная миля бурых кирпичных строений вокруг естественной гавани. Френтис осмотрел город в подзорную трубу. Да, стена обветшала, в нескольких местах проломы, ров перед нею давно засыпан. И ни единого охранника, и ни одного дыма в городе.
— Там никого нет, — вздохнув, заключил Френтис.
Городские ворота оказались распахнуты настежь, улицы за ними были усыпаны мусором, говорящим о поспешном бегстве.
— Ну хоть кто-нибудь мог бы ради приличия остаться и повоевать хоть немножко, — проворчал Лекран.
— Возьми свою роту и проверь справа, затем выходи к гавани, — приказал Френтис. — Дергач, ты со своими налево. Я с мастером Ренсиалем пойду по центру.
До гавани добрались быстро и без помех. Ехали под пустыми окнами заброшенных домов. На улице попадались только собаки, терзающие брошенные трупы лошадей и коз. Гавань тоже опустела, у берега виднелся затопленный рыбацкий баркас. Френтису показалось оскорбительным, как торчит его мачта.
— Брат, никакой лодочки до дому, — угрюмо объявил обошедший гавань Дергач. — Мы нашли на складе груду тел. Все — рабы, в основном старики.
— Отсеяли ненужное перед уходом, — окинув город взглядом, проговорил Френтис.
Пустые окна будто бы смотрели осуждающе. Мол, эти старики жили бы, если бы не пришел ты.
— Обыщите все здания и соберите все ценное, в особенности оружие, — приказал Френтис. — Нам пригодится все с острой кромкой, даже самый малый мясницкий нож. Лекран, твои люди дежурят на стенах. Вас сменят с закатом.
Френтис поручил своему главному квартирмейстеру убрать тела и сам переносил их к повозкам. Всего их было с полсотни, мужчин и женщин преклонных лет, раздетых донага, поскольку одежда представлялась большей ценностью, чем их жизни. На быстро сереющей плоти остались следы кнута. За стенами Текрав организовал огромный костер из брошенной горожанами мебели. Когда тела уложили на политые маслом дрова, Френтис произнес речь:
— Среди моих людей в обычае прощаться с мертвыми, какой бы веры они ни были. Большинство этих людей, а может, и все знали только рабскую жизнь, предназначенную завершиться рабской смертью. Их выбросили, будто охромевшую лошадь, и забыли о них, не удостоили ни словом, ни жестом. Но мы пришли, чтобы отметить уход наших собратьев словами и сталью. Нас ожидают тяжелые дни, однажды наше дело покажется безнадежным, а к сердцу подступит отчаяние. Когда эти дни наступят, вспомните, что вы видели сегодня, ибо, если мы падем, такой будет и наша участь. Никого не останется, чтобы рассказать о том, что мы жили.
Френтис подошел к стене посмотреть на погребальный костер. Пламя взметнулось высоко, рассеяло тьму.
— Красный брат, мы просигналили прямо всем вокруг, — заметил Лекран.
— Они знали о нашем походе — и знают, что мы здесь. Если повезет, они вышлют против нас войска.
— А если не вышлют?
— Тогда посмотрим, как они отреагируют на наше продвижение к самой Новой Кетии. Время скрытности прошло. Теперь мы вызываем врагов на бой.
Ее всегда удивляло собственное безразличие к зрелищам. Ей казались отвратительными тысячи распаленных кровожадностью голосов тех, кто пожирал взглядом картину битвы, в которой лишь очень немногие из них решились бы участвовать. Радость боя и кровопролития женщина испытывала только тогда, когда участвовала в самом сражении.
— Но, любимый, им так нравится это, — ощущая его неодобрение, виновато призналась женщина. — Мы забрали их богов, но оставили ритуалы, потому что их боги всегда очень любили кровь.
Настало время Фестиваля конца зимы, когда-то называвшегося в честь давно забытого бога, требовавшего приношения храбрых сердец, чтобы благословить поля на хороший урожай. Арену построили еще тогда, но изображения божеств и их атрибутов давно ободрали, мраморные статуи заменили изваяниями генералов и советников, вместо прежних узоров нарисовали имперский герб. Но, хотя сцена и преобразилась, представления остались прежними.
Показывать себя толпе — прискорбный долг правителей. Нельзя вечно оставаться скрытой, сегодня все хотят увидеть императрицу Эльверу во всей красе. Имя женщина выбрала сама. Из всех титулов, перепробованных за долгие века, лишь этот приносил удовлетворение и злую радость. Пусть кланяются ведьме.
Конечно, не обошлось без волнений. Внезапный роспуск Совета встревожил общество, привыкшее к стабильности и неизменности власти. Шпионская сеть женщины, организованная за несколько десятилетий до низвержения Совета и неизвестная его разведчикам, приносила слухи о недовольстве и заговорах буквально со всех концов империи. Большинство заговоров быстро разоблачили, бунтовщиков предали продолжительным публичным казням, родственников вплоть до второго колена обратили в рабство, собственность конфисковали в пользу императрицы. Но, хотя несколько тысяч злодеев и постигла подобающая им участь, каждый день появлялись известия о новых заговорах. На женщину не действовала постоянная угроза убийства, которая более слабую личность уже довела бы до паранойи. На прошлой неделе рабыня-служанка умудрилась отравить утреннюю кашу императрицы в отместку за любимого господина, преданного накануне казни Трех смертей. Храбрая, но неуклюжая попытка мести. Императрица распознала бы угрозу и без песни. Яда было слишком много, он знакомо пах, и девушка чувствовала, что заслужила жуткую кончину, и потому трепетала.
— Ты была первой в его стойле? — спросила женщина у бедняжки, стоящей на коленях с мечом арисая у горла. — Наверное, он очень сладко тебя трахал, иначе откуда такая преданность.
Девушка всхлипывала и дрожала всем телом, но все же нашла в себе силы ответить:
— Он никогда… не прикасался ко мне…
— Тогда почему?
— Он… вырастил меня… научил читать… дал имя…
— В самом деле? И что за имя?
— Л… Лиеза.
— Дать имя рабу — само по себе тяжкое преступление, а твой прежний хозяин и без того был виновен во многом, — сказала императрица, жестом отозвала арисая и велела девушке убрать завтрак. — Принеси мне новую кашу. А затем почитаешь мне утреннюю корреспонденцию.
Теперь Лиеза стояла рядом, готовая подлить вина. Она имела бледный вид, но сумела справиться с собой и не дрожала. Каждое утро после неудачного покушения рабыня приносила завтрак и читала письма, пока императрица ела. Потом девушка садилась и писала под диктовку списки тех, кого следовало казнить. У рабыни обнаружился отличный почерк.
— Я не знаю сама, отчего я пощадила ее, — чувствуя, что к его отвращению подмешивается изумление, говорит женщина. — Кажется, она напоминает мне кого-то, но не могу вспомнить, кого именно. Может, я убью ее завтра. Отдам ее на зрелища. Кинжалозубые всегда голодные.
Но сегодня нет кинжалозубых. Сегодня «Гонка за мечом». Женщина вспомнила, как отец рассказывал о происхождении этого самого популярного зрелища. В примитивные времена один из наиболее просвещенных богов — вернее, один из его наиболее просвещенных жрецов — запретил молящимся ему племенам воевать между собой. Вместо того каждый год племена слали лучших воинов на «Гонку за мечом», где и решались все споры. За последующие столетия правила развились и изменились, но сущность гонки осталась той же: посреди арены втыкали меч, две команды вставали у противоположных краев арены, на равном расстоянии от меча. По сигналу обе команды бросались за мечом, и битва начиналась, когда кто-либо клал руку на рукоять. Выигрывала команда, у которой оставалось больше людей на ногах после десятиминутного периода, измеренного песочными часами. По логике, преимущество имела завладевшая мечом команда. На практике игроки могли повернуть дело в свою пользу, обычно принося в жертву менее опытных и умелых членов команды.
Сегодня зеленые выступали против синих — две из шести команд, представлявших шесть имперских провинций. Публика больше ставила на синих, хотя игроки зеленых опытнее. Это сразу было видно по тому, как они образовали плотное защитное кольцо вокруг завладевшего мечом, вынуждая синих атаковать и дорого платить за атаки. Пара минут, и уже десятеро, шесть синих и четверо зеленых, лежат мертвыми либо искалеченными на песке. У гонщиков за мечом карьера обычно получалась краткая, но дожившим до отставки платили очень солидное вознаграждение, и потому добровольцев хватало. Гонщики были свободными людьми, пусть и очень бедными, готовыми рискнуть жизнью ради воя возбужденной толпы, непомерно и бессмысленно рискующими — но все же свободными.
— Ты удивляешься, что я здесь? — спрашивает утомленная зрелищем императрица. — Почему я не собираю армию в Новой Кетии?
Лиеза дергается. Женщина понимает, что снова заговорила вслух. Судя по тому, как застыла рабыня, та не в первый раз видит императрицу говорящей в пустоту.
Ответ любимого слаб, но, похоже, он передает именно то, что хотел, и ничего больше. Он приучается управлять снами. Он говорит, что у него еще есть время. Он ждет ее в гости.
Это так трогательно — но, увы, уже не нужно. Сука, которой ты кланяешься, хитро послала тебя впереди своего могучего флота. Увы, теперь он далеко не такой могучий. Он превратился в трупы и куски дерева.
Он сконфужен, думает, что она солгала. Но женщина знает: он может ощущать истину в ее мыслях.
— Как тебе Виратеск? — спрашивает женщина, наслаждаясь его внезапной тревогой. — Твои шпионы умело прятались, но мы заметили их. Горожане не захотели уходить, и я позволила им остаться. Милый, проверь канализацию.
Он проснулся с криком, потянулся за мечом, обычно стоящим у кровати, — и ничего не нащупал. В темноте — ничего, только оттенки черноты. Рядом лежала Лемера. Как обычно, она пришла ночью. Но они всего лишь спали рядом.
Френтис осторожно толкнул ее, готовый зажать ладонью рот, чтобы она не вскрикнула, — но пальцы ощутили знакомый холод. Ее глаза были открыты, зубы оскалены в гримасе боли. Посреди глотки — аккуратный разрез.
— А ты нас разочаровал, — сказали из темноты.
Вперед шагнул юноша, сложением похожий на куритая, но в красных доспехах. Он ухмылялся. За ним из темноты выступили еще двое, один держал меч Френтиса. Почти неуловимо мелькнули руки ухмыляющегося, и шею захлестнула удавка, свалила на пол. В живот прилетело твердое, заставило согнуться вдвое, удавка затянулась сильнее. Померкло в глазах. Френтис провалился во тьму и напоследок услышал:
— Она говорила, с тобой будет хлопотно. Увы.
