Глава 6. Скажите «А-а-а»! Как дыхание рождает голос

Кафе в Западном Берлине. Июнь. Птички снаружи щебечут так громко, что их не заглушает даже гул кофемашины. Мы с коллегой обсуждаем рабочие моменты: доклады, конференции – и незаметно для себя переходим к теме звучания наших голосов. «Бывают дни, когда меня просто напрягает необходимость говорить», – вздыхает коллега. Тут к нашему столику подходит дама. Известная журналистка – ее лицо мне знакомо по фотографиям. Она регулярно получает какие-то премии. «Привет! Рада встрече!» – обращается она к моей визави. Нас представляют друг другу. У нее низкий теплый тембр голоса, в котором приятно услышать поддержку. Но что такая, как она, может знать об осиплости и потере голоса? «Со мной та же история, – включается она в наш разговор. – Когда чувствую, что собеседник меня не слушает, я понижаю голос, а не форсирую». Это вроде того, как если бы генеральный директор Facebook Шерил Сэндберг призналась, что не умеет пользоваться компьютером.

Люди – существа коммуникативные, и быть услышанным – одна из основополагающих потребностей. Известно, что преобладают в коммуникации невербальные средства общения. Однако первые проявления жизни связаны с голосом: в животе матери ребенок уже слышит ее голос. В ответ его сердце бьется чаще. На голос матери младенец и ориентируется сразу после рождения. Если мать шевелит губами, а голос идет со стороны, новорожденный дезориентирован – это подтверждают эксперименты. Голос, независимо от слов, может выразить многое. Например, родители по одному крику грудничка знают, что с ним не так. Влюбленным хватает короткого «алло!» по телефону, чтобы понять: что-то случилось. Даже незнакомцам звучание голоса приоткрывает кусочек внутреннего мира. Слушая «O mio babbino caro» в исполнении Марии Каллас, человек – даже не зная итальянского – понимает, что поет она о страстной любви. А если актер в озвучке не попадает в артикуляцию, считай, что фильм погублен.

Дыхание не только поставляет кислород в каждую клеточку нашего тела, но еще и дает силу нашему голосу. Голос – это «выдохнутые колебания воздуха, который зазвучал», – по выражению профессора Кристиане Кизе-Химмель. Она руководит фониатрическо-педаудиологической кафедрой на факультете психологии Гёттингенского университета. Без воздуха голос лишь слабое мерцание лампочки при перебоях с электричеством. Голос – мощнейшее выразительное средство. Звучание голоса не меньше, чем внешний вид, определяет нашу индивидуальность: каждая полость в черепе дает неповторимый резонанс. Соответственно, форма головы влияет на то, как человек говорит. Слово «персона» восходит к латинскому «personare» – звучать, раздаваться. Младенцы уже с шестого месяца начинают осознавать, что раздающиеся звуки – их собственные. Когда звонит знакомый, звучание его голоса возбуждает отделы нашего мозга, рисующие картину его облика. Внешний вид и голос неразрывно связаны – даже, смешно сказать, у мультяшных персонажей. В 2015 году, когда скончался Норберт Гастелл, на протяжении двадцати пяти лет озвучивавший Гомера Симпсона на немецком, фанатам сериала пришлось привыкать к голосу Кристофа Яблонки – но не-е-ет! Лишь человек, страдающий фонагнозией, не заметил бы разницу, когда звучание слова вдруг не совпадает с образом. Такие люди не различают голоса – акустический аналог слепоты на лица: прозопагнозии.

ВОКАЛЬНАЯ КЛИНИКА

«Выцветший» голос зачастую понижает и самооценку. Здесь могут помочь фониатр – специалист по патологии голоса, и логопед, занимающийся нарушениями речи. Я собираюсь узнать, почему бледнеет красивый сильный голос и почему садится даже мой от волнения или стресса. Об этом мне расскажет профессор Маркус Хесс. Он ожидает меня в новом корпусе на территории Университетской клиники Гамбург-Эппендорф, единственной в своем роде. В 2014 году этот фониатр оставил профессуру в университете, чтобы открыть свою частную клинику, занимающуюся непосредственно голосом. В его команде логопеды, респираторные терапевты, педагоги по развитию речи, преподаватели вокала и, как ни странно, остеопаты. Все они принимают до трех тысяч пациентов в год. Среди них больные хроническим ларингитом с хрипами и проблемой глотания, которые вынуждены беспрестанно откашливаться. Или те, у кого постоянно срывается голос. Основные клиенты – учителя, телеведущие, актеры и певцы. Когда Ян Деле сорвал на гастролях голос, ему помог Маркус Хесс. Но сюда обращаются и люди с параличом голосовых связок, так называемым парезом возвратного гортанного нерва. Он наступает в результате оперативного вмешательства, когда нерв оказался поврежден – например, при удалении карциномы легкого или при искусственной вентиляции. Но зачастую не наблюдается никаких видимых органических повреждений. Согласно статистике, в год около десяти тысяч жителей Германии подвергаются этому заболеванию.

Практика Маркуса Хесса находится на пятом этаже здания. Девушка на ресепшн обращается ко мне по имени и просит пройти в переговорную. Не только атмосфера тишины и покоя говорит о частном характере клиники, но и дизайнерская мебель, и вестибюль, лишенный острых углов. Я облюбовала место на обитом велюром кресле. Со стеллажа между моделями гортани из пластика на меня невозмутимо взирают Будда и Ганеша. Будда на протяжении сорока пяти лет безостановочно вещал перед слушателями – что и возвело его в ранг покровителя голоса.

Звучание голоса – это сумма нескольких переменных: как дозируется дыхание, правильно ли смыкаются голосовые складки, в каком состоянии объемные резонаторы над ними. Все эти факторы позволяют варьировать голос. «Мы занимаемся не только повышением на несколько октав, но и силой звука, его характеристиками: насколько он длительный, густой, спертый или скрипучий», – говорит Хесс. Чтобы вернуть пациенту голос, он должен услышать, как тот звучал до возникновения проблемы: своего рода голосовой отпечаток. Голос формируется в гортани. «Первоначальная функция гортани – защита дыхательных путей, – объясняет Хесс. – Когда мы дышим, голосовые складки должны оставаться открытыми. Это девяносто девять процентов времени». Если сглатываем – голосовые складки смыкаются. Это происходит от тысячи до двух тысяч раз за день. «И ни капли не попадает в дыхательные пути! – восхищается Хесс. – Потрясающе, что человеческий организм так тонко дифференцирует!» Но голосовые складки должны смыкаться еще и для того, чтобы мы могли говорить или петь. Если они теряют в упругости или массе, то перенапрягаются при крике или раздражаются при инфекции – вот тогда меняется высота звука. «Ничего экстраординарного нет в том, что при стрессе голос блокируется, – говорит Хесс. – Эмоциональное напряжение переносится на мышцы, и человек теряет контроль над ними. Это приводит к потере голоса или его дрожанию». Около трех процентов немцев так или иначе испытывают проблемы с голосом, заключает Хесс.

Нарушение дыхания может представлять угрозу жизни. А проблемы с голосом снижают только ее качество. Тем не менее последствия налицо: тот, кто может лишь шептать или хрипеть, чувствует себя изолированным, исключенным из общества, а в тяжелых случаях теряет работоспособность. Часто пациенты опасаются, что за потерей голоса может скрываться новообразование или киста. Для того чтобы установить причину, Маркус Хесс, помимо прочего, использует эластичный эндоскоп. Эта трубка длиной двадцать пять сантиметров проходит туда, где не справился бы жесткий прибор: в нос пациента. Точнее, в мой. Оттуда он продвинется в глотку, а чип камеры на кончике эндоскопа передаст картинку в высоком разрешении. Видел бы такое Мануэль Патрисио Родригес Гарсия! В середине XIX века испанский преподаватель вокала, живший в Лондоне, задался целью узнать, как возникает голос. Когда-то великий Гален сделал первые шаги, показав, какие части тела отвечают за звукообразование, – пусть и на примере свиньи. Гарсия первым исследовал человеческую гортань – свою собственную – и записал все ее движения при пении. Сначала с помощью стоматологического зеркала, а с 1855 года ларингоскопом – собственным изобретением. Вероятно, потом у него были боли в затылке. Зато медицину он решительно продвинул.

Хесс просит меня сесть для обследования в зубоврачебное кресло. Взглядом в мой нос он определяет, какой носовой ход в настоящее время расширен: правый. Он распыляет в него анестетик: «Распрямитесь, пожалуйста». Кисло-горький спрей стекает мне в горло. Я чувствую, как оно немеет. Хесс продвигает эндоскоп по носу. На мониторе я вижу свою «внутреннюю жизнь» в высоком разрешении и двадцатикратном увеличении: камера скользит через редкий лесок черных волос в носу, мимо белых пенных гор и вниз в красную хрящевую пещеру, в глубине которой образуется голос. Ткань, которую сейчас царапает камера, не привыкла к прикосновениям и посему крайне чувствительна. Ощущение не из приятных, но благодаря анестезии не болезненное – примерно как при надавливании пальцем на глазное яблоко. После носовой раковины камера немного задерживается, прежде чем скользнуть через стекловидные дуги мягкого нёба к голосовым складкам. Картинка, которую она передает, мне неприятна. Я странным образом чувствую себя голой. Голосовые складки, будем откровенны, похожи на половые губы.

Голос образуется в гортани. Корень «ларинг», входящий в состав специальных терминов, связанных с ней, взят из греческих слов «lárynx» (гортань) и «larynein» (ворковать). Воркование – это мягкий звук, для формирования которого требуется подвижная структура. Поэтому гортань состоит не из костей, а из хрящей. Если положить спереди на шею руку, то почувствуешь их движение. Щитовидный хрящ, состоящий из двух соединенных пластинок, можно даже увидеть снаружи: его выступающая часть, кадык или «адамово яблоко», в большей степени заметна у мужчин, но, конечно, присутствует и у женщин. А если кто захочет разглядеть и остальные хрящи в движении, придется засовывать камеру в нос.

Надгортанник, закрывающий трахею, когда мы едим или пьем, выгибается навстречу наблюдателю, будто второй язык. Черпаловидные хрящи над ним образуют массивный балдахин. Голосовые складки несколько смещены назад перед трахеей: две гладкие, цвета слоновой кости колонны. Но не костные, а из эластичной ткани со слизистой оболочкой. Хрящи и ткань соединены мышцами, которые располагают звукообразующие части по потребности. «Сделайте вдох носом», – просит Хесс. Голосовые складки образуют букву V, чтобы максимально пропустить воздух. Я кашляю, и они молниеносно схлопываются, сотрясая окружающие их ткани. «Произнесите: а, и, э, о, у», – теперь гортань по-настоящему приходит в движение. В первую очередь черпаловидные хрящи, которые при каждом звуке выпрямляются и надвигаются друг на друга, как разъяренные боксеры, а в это время голосовые складки раздвигаются и смыкаются. Так производится основная частота. Выдыхаемый воздух приводит их в колебание. Сближаясь и расходясь – похоже на движение губ лошади при фырканье, – они дозируют поток воздуха, что создает звуковую волну. Например, для звука «и-и-и» они формируют длинную узкую щель, через которую воздух проходит со свистом. Если при этом складки туго натянуты, они вибрируют сильнее, производя более высокие тона. Если ослабить – им свободнее двигаться, и звучание становится ниже.

Длина и толщина голосовых складок определяют регистр голоса. Более короткие и узкие вибрируют быстрее, чем длинные и толстые, которые должны привести в движение бόльшую массу. У взрослого мужчины они примерно 1,7–2,4 сантиметра, у женщин – от 1,3 до 2 сантиметров. Поэтому в их нейтральном положении – примерно как выражение согласия «м-м-м» в непринужденном разговоре – высота звука у женщин на пол-октавы выше. Здоровый голос неизменно возвращается в этот регистр. Он требует наименьших усилий и звучит естественно. Для невооруженного глаза колебания голосовых складок неуловимы: около двухсот движений в секунду. Стробоскоп на эндоскопе позволяет Маркусу Хессу сделать их видимыми. «Скажите по возможности долгое "у-у-у"!» – просит он. Мерцающие вспышки создают замедленное изображение. Теперь вибрирующие складки выглядят как болтливый рот.

Язык, губы и челюсти формируют около шестнадцати тысяч слов в день. Помимо своего основного послания они передают и нечто подспудное. Тот, кто слушает внимательно, знает, в каком состоянии находится говорящий: радость повышает звук, страх делает голос тонким и дрожащим. Причиной тому судороги мышц в гортани, которые не оставляют голосовым складкам места для размаха. Шея и торс напряжены, дыхание прерывистое. Инфекции дыхательных путей вроде гриппа и аллергии, а также выкуренная пачка сигарет приводят к хрипам. Жидкость скапливается в тканях, голосовые складки отекают и двигаются затрудненно. Откашливание мокроты только усугубляет положение: голосовые складки при этом в полную силу и со скоростью до 120 км/ч бьются друг о друга. Небольшие повреждения раздражают слизистую, и она производит еще больше секрета. Если его сразу не проглотить, он оседает там, откуда появился, и провоцирует новые приступы кашля. Что действительно помогает, так это в течение минуты – как делал Мэтью Макконахи в фильме «Волк с Уолл-стрит» – стучать по груди с одновременным гудением. Или сильно (но не чрезмерно) кашлянуть и тут же проглотить. Леденцы помогают только в случае, если не содержат эвкалипта или ментола. Кажущаяся свежесть сушит слизистую оболочку, и та вырабатывает больше секрета. Даже неврологические расстройства могут считываться по голосу. Ученый Йорг Лангнер совместно с Берлинской университетской клиникой Шарите разработали алгоритм, который на основе коротких стандартизированных фраз, произнесенных пациентом, дает возможность поставить точный диагноз: депрессия, болезнь Паркинсона или синдром дефицита внимания с гиперактивностью (СДВГ). Уныние уносит ветер из парусов голосовых складок, они безвольно свисают. Горе смягчает и утишает то, что в ярости вырывается стремительно и громогласно.

Сам по себе звук, образующийся при вибрации голосовых складок, еще не выразителен. Это как в случае с трубой: отдельно взятый мундштук производит не больше чем «пфф», и лишь сложные изгибы трубок и раструб делают ее виртуозным инструментом. В черепе извилины и полости носоглотки отражают звуковые волны и придают голосу индивидуальный тембр. Если они блокируются, например при насморке, голос становится гнусавым.

«Левая голосовая складка примыкает не так плотно, как правая, – заключает Маркус Хесс после обследования. – Надо бы ее укрепить». Его рекомендация: упражнения по системе Шлаффхорст – Андерсен. Разработанный в 1900 году двумя немецкими музыкантшами Кларой Шлаффхорст и Хедвигой Андерсен метод – наряду с приемами Эмиля Фрешеля, Хелен Фернау-Хорн, Хорста Гундермана или Хорста Кобленцера и Франца Мухара – признан во всем мире. Шлаффхорст, певица с выцветшим голосом, и Андерсен, пианистка с одышкой, обратились в 1895 году за врачебной помощью. «Дамы, да вы неправильно дышите!» – огорошил врач подруг. И посоветовал книгу: Лео Кофлер, «Искусство дыхания». У молодого австрийского певца в 1864 году проявились все симптомы туберкулеза, что не удержало его от эмиграции в Америку. Там Кофлер с помощью самостоятельно разработанного дыхательного комплекса восстановился настолько, что смог служить певцом и хормейстером в часовне Святого Павла в Нью-Йорке. Поскольку книга была доступна только на английском, Шлафхорст и Андерсен забронировали каюту, чтобы встретиться с Кофлером лично. Они хотели досконально изучить его дыхательную гимнастику. Вернувшись, дамы перевели книгу на немецкий, а в 1910 году основали собственную школу дыхания.

Работа над дыханием укрепила не только голоса обеих преподавательниц. «Мы пережили… переворот во всех областях; сначала в отношении здоровья и физического состояния… Развились способность сосредотачиваться, объем памяти, жизнестойкость, уверенность в себе и даже продуктивность», – написано в их сборнике «Дыхание и голос», опубликованном в 1928 году. Некоторые из упражнений сегодня можно видеть на YouTube. Их цель – связать воедино дыхание, голос и движения. Чистое произношение оставляет место дыханию. Тот, кто ровно дышит, снимает напряжение. Раскрепощенное тело делает голос звучным. При необходимости можно добавить и медицинское вмешательство. «Если упражнения не дадут улучшения, можем сделать инъекции гиалуроновой кислоты в голосовые складки», – предлагает Маркус Хесс. Это своего рода хирургия красоты для голоса. Согласно исследованиям, биологический возраст человека можно определить не только по лицу, но и по голосу. Однако, поскольку организм со временем расщепляет введенное вещество, для полного эффекта потребуется не менее трех уколов. Попробую-ка я сначала с упражнениями!

«Можно теперь прощупать ваше горло? – спрашивает Хесс. Я киваю. Он осторожно поворачивает мою шею, ощупывает подъязычную кость. – Кость и щитовидный хрящ довольно плотно примыкают друг к другу. Раньше ваш голос был ниже?» Вроде бы да. Не скриплю ли я зубами, интересуется Хесс. Оказывается, челюстная мышца, если долго находится под давлением, может переносить его на другую мускулатуру. «Не возникало ли ситуации, когда вам приходилось резко повысить голос?» Я рассказываю о совещании, которое мы недавно вспоминали с коллегой: за столом преимущественно мужчины, сплошные перебранки и гонор альфа-самцов, мои жалкие попытки взять слово. Никто меня не слышит. Мой рот словно беззвучно открывается и закрывается, как у выброшенной на сушу рыбы. Я всё громче стараюсь привлечь внимание, силой звука отвоевать свое право голоса, в том числе и решающего. Но горло перехватывает – похоже, мой голос решил дезертировать. Можно ли его вернуть? «Вы постоянно контролируете себя и сдерживаетесь. Это подавляет голос», – объясняет Хесс. Его коллега из США, остеопат Якоб Либерман, который тесно сотрудничает с клиникой, говорит, что при стрессе гортань отодвигается назад или скользит вверх. Хесс накладывает мне ладони за шею сзади: «Давайте поработаем с мышцами остеопатическими захватами. Будет немножко больно. – Он тянет и давит на хрящи, кивая, чтобы я за ним повторяла: – Э-у-о-и». – «Э-у-о…» – эхом откликаюсь я в регистре последнего времени. Потом голос сползает вниз – мини-ломка голоса. Еще несколько разминаний – и вот он, мой голос! «Э-э-э…» – тяну я. Совершенно чисто. «Слышите, да?» – спрашивает фониатр. Кажется, он сам немного удивлен. «Э-э-э…» – повторяю я, не чувствуя никакого давления, в голосе только простор. «Звучит совсем по-другому, – доволен Хесс. – Никакого зажима». «Он прав», – согласна я и рвусь хоть на пять минут в переговорную, чтобы этим свободным голосом ясно и четко высказать всё, что думаю.

У китайцев есть поговорка: неподвижный колокольчик никогда не звенит. По дороге домой я размышляю об освобождении. Пока никто не видит, бью себя по груди на манер гориллы, смеюсь, вращаю корпусом, воркую как голубь. Но на собрании у меня останется только дыхание, чтобы стряхнуть оцепенение, сжимающее горло. Вернувшись в город, я сгораю от нетерпения проверить, здесь ли еще мой чудный голос. Я мурлыкаю, несясь по улице. Вроде в порядке. Не дождавшись, пока окажусь в квартире, запеваю прямо на лестничной клетке первое, что приходит в голову: «I believe I can fly». Где, черт возьми, я подхватила эту песенку? За закрытой дверью смеются соседи. Если надо мной – ну и пусть! Невозмутимо заливаясь, я влетаю в лифт. Может, и не благозвучный китайский колокольчик – зато громкий.

СВОБОДА ВЫСТУПЛЕНИЯ

Как не потерять голос, когда весь на нервах? Ответ я надеюсь получить у актера. Фабиан Хинрихс уже несколько лет выступает на таких прославленных подмостках, как берлинский театр «Фольксбюне», гамбургский «Дойчес Шаушпильхаус» или «Шаушпильхаус» в Цюрихе; появился в криминальном телесериале «Место преступления: Франкония», снялся в политической драме «Вакерсдорф». Тайский ресторан, где мы назначили встречу, приятно пуст. Я связываю с Хинриксом большие надежды. Я еще не встречала человека, который бы мог так говорить, как он: легко, непринужденно, без пауз и спотыканий. В 2012 году я впервые увидела тогда еще тридцатисемилетнего актера на сцене «Фольксбюне» в пьесе Рене Поллеша «Kill your Darlings! Streets of Berladelphia». Яростный монолог, полный слов и выражений, на которых язык сломаешь! Семьдесят минут Хинрихс рассуждает вслух – свисая с колосников, на бегу, карабкаясь наверх, толкая фургончик – о капитализме, о сети, о любви. Ему вторят юные гимнасты, выделывая кульбиты, набрасываясь на него или буйствуя вместе с ним. Никто, думала я тогда, не может так выкладываться и не сбить дыхание. А вот и Хинрихс. Показывается в дверях, чуть запыхавшись. Велосипед, который фигурирует во всех статьях об актере, потому что он с него не слезает, как раз украли. В последнюю минуту он запрыгнул в городскую электричку. Конечно, он в ярости. Но вида не подает. Он сидит напротив, зачерпывая карри, и выглядит всё так же молодо – будто только что сдал экзамен на аттестат зрелости. Даже его шероховатый голос с годами не изменился. «В первой театральной школе, куда я поступал, мне сказали, что у меня неправильно смыкаются голосовые связки и что это помешает в будущей профессии. – И то и другое оказалось чушью. – Сегодня такую пьесу, как "Kill your Darlings!", я мог бы играть пять или шесть часов подряд». Правда, раньше его голос не справился бы. В начале карьеры Хинрихса он часто садился: «Я слишком многого хотел, иногда попадал под влияние, то был неуверенным, то предъявлял чрезмерные требования – и к своему голосу тоже. Чем-то напоминал певца Эксла Роуза, который радикально пользовался фальцетом. Выдавливал каждый звук. Звучит потрясающе, но два концерта – и всё. Слишком дорого обходится». Уроки вокала во время учебы помогли Хинрихсу лишь относительно. А как случилась метаморфоза, хочу я знать. «Освободился от страха сцены, – улыбается он. – Я не испытываю страха, больше не испытываю страха, когда выхожу на сцену».

Такую свободу пришлось завоевывать. За быстрым восхождением молодого актера последовало поражение. Легендарный Франк Касторф в 2000 году взял Хинрихса в труппу прямо из Бохумского театрального училища. «Фольксбюне» – символ, магнит, как для актеров, так и для зрителей. Но через пять лет уволил его. Хинрихсу пришлось стать свободным художником: «Меня тогда мало кто знал». Французский режиссер Лоран Шетуан поставил несколько спектаклей, где он либо исполнял главную роль, либо был один на сцене. С ними они гастролировали по всей Германии. «Это были сокращенные, в основном разговорные пьесы, не всегда привлекавшие зрителя», – вспоминает Хинрихс. Порой, выходя на второй акт, он видел в зале десяток зрителей, оставшихся из пятисот. «Там я научился внимательно относиться к себе и к тому, что я делаю на сцене. – Он начал перед спектаклем рассматривать публику. – Я стоял за занавесом и старался установить контакт со зрителем, пусть односторонний или воображаемый. И контакт не с какой-то абстрактной публикой, а с конкретным человеком. Из этого потом возникал диалог, совместное переживание, даже если говорил только я».

По возвращении в Берлин Хинрихс с режиссером Рене Поллешем и еще двумя актерами приступили к репетициям новой пьесы для «Фольксбюне», но в процессе те двое ушли. В результате: «Я вышел на сцену один». Перед тысячным залом. Моноспектакль в таком большом театре тогда не был традицией. «Мне приходилось форсировать голос, чтобы быть услышанным до последнего ряда», – говорит Хинрихс. Знакомая дама-драматург попыталась успокоить его, сказав, что это всего лишь пьеса. «И она была права. Пьеса – не представление! И когда я это осознал, уже мог полагаться на свое дыхание: больше оно не сбивалось, и голос не садился. Я играл в диалоге с людьми». За «Я смотрю тебе в глаза, контекст социальных заблуждений» (название пьесы) Хинрихс был избран «Актером года». Это утвердило их с Поллешем в совместно выработанной концепции. «В конце концов, речь о том, чтобы быть самим собой со всеми своими особенностями – простите, если выражаюсь пафосно, – быть ближе самому себе и другим, да даже к вещам, чтобы создать что-то вокруг себя. Тогда возникает контакт, напряжение, правда существования на сцене. Для того чтобы свободно дышать, надо быть свободным от страха». Боксеру Джину Танни приписывают фразу: «Человеческое тело – самая производительная и в то же время самая выносливая машина, какую только можно придумать». Но страх блокирует ее. «Страх стесняет, – подтверждает Хинрихс. – А теснина не лучший проход для голоса». Чтобы освободить голос, надо открыться. У дыхания есть потенциал.