Свободная воля
Тело и дух в житейской философии – почему не может быть свободной воли – кредо Эйнштейна – иллюзия свободной воли как инструмент исправления ошибок – свобода как избавление от внешнего принуждения
Свободная воля – это то, из-за чего ведутся жаркие споры между философами, психологами и представителями нейронаук. Трудно дать рациональное определение этому понятию. Мы же, как и прежде, обозначим его с точки зрения житейской психологии. Свободная воля – распространенное объяснение духовной жизни и ее элементов, которое мы обычно используем, чтобы понимать самих себя и окружающих. Житейская философия примерно так описывает свободную волю: как индивиды мы состоим из тела и духа. Тело поддерживает дух, дух управляет телом. Дух собирает информацию об окружающем мире посредством органов чувств, а затем на основе этих данных принимает решение, совершая выбор между альтернативными способами поведения. В этой свободе выбора заключается важнейшая часть достоинства и ценности нашего духа. В этом определении многие, наверное, узнали то, что мы называем свободой воли. Возникает вопрос: может ли она вообще быть, если разделение человека на телесное и духовное не работает, как мы сами в этом убедились?
Мы воспринимаем собственное «Я» не напрямую, а опосредованно, путем наблюдения за своими поступками.
В принципе каждое событие, как правило, имеет два логичных объяснения. Либо оно обусловлено обстоятельствами внешнего мира и, таким образом, является звеном бесконечной цепи причин и следствий, называемых законами природы. Тогда, строго говоря, остается не так много места для свободы. Либо это дело случая, и событие наступает по не зависящим от внешнего мира причинам. То есть на него ничего не влияет. Тогда это случайное событие.
Таким образом, любое событие или неизбежно, или предопределено обстоятельствами, или случайно. В таких жестких рамках, кажется, нет места для свободной воли в том виде, как мы ее себе представляем. Даже с позиции индивидуума ей негде развернуться.
Представьте, что вы попали в следующую ситуацию. Несмотря на наклейку с предупреждением «не трогать», кто-то из коллег достал из офисного холодильника ваш йогурт и съел-таки. Теперь вы можете либо попытаться найти виновника, либо оставить все как есть и в следующий раз принести с собой белковый батончик и орехи. Сторонний наблюдатель знает об обеих возможностях и с нетерпением ждет вашего решения.
Для вас же ситуация выглядит иначе. Либо ваш характер вкупе с предыдущим опытом подскажет, как отреагировать, и тогда ни о какой свободной воле и речи быть не может, а только лишь о логичном поступке. Либо ваше решение не связано ни с предыдущим опытом, ни с характером, ни с ситуацией. Тогда чем оно продиктовано? Здесь альтернативой предопределенному действию выступает его величество случай.
Подобную аргументацию мы находим уже в сочинении Артура Шопенгауэра «О свободе воли» от 1839 года. Отголоски этого текста появляются спустя столетие у Эйнштейна: «Я не верю в свободу воли. Слова Шопенгауэра «Человек волен делать то, что он пожелает, но не может желать, что он пожелает» сопровождают меня на протяжении жизни и примиряют с людскими поступками, даже когда они по-настоящему причиняют боль. Знание о несвободе воли не дает мне всерьез воспринимать как собственные, так и чужие поступки и суждения и сохранять здоровое чувство юмора».
Снова мы сталкиваемся с загадочным феноменом, что наша интуиция с поразительной страстью отгораживается от истины. Ведь сколь ни убедительна аргументация против существования свободной воли, за 180 лет после Шопенгауэра она не прижилась, и вряд ли кто-то готов пойти по стопам Эйнштейна и принять его взгляды.
Почему нет?
Вероятный ответ, который лучше всего вписывается в узкие рамки между чувственными впечатлениями и выбором, таков: восприятие и принятие решений происходит в математических рамках, в которых ошибки практически гарантированы. Наш когнитивный аппарат, правда, обеспечил нам привилегированное положение: мы умеем эти ошибки замечать. Но даже тогда мы обычно мало можем на них повлиять. В этом убеждает комната Эймса, обзови ее хоть черной магией, хоть точным перцептивным механизмом.
Что касается принятия решений, то дело обстоит несколько иначе. Если постфактум мы устанавливаем, что некое решение не дало желаемого результата, то мы возвращаемся в тот момент, когда принимали его, спрашиваем себя: какая была альтернатива? Или, в зависимости от того, насколько все пошло не так: что нужно было сделать по-другому?
Чтобы этот процесс (который у Канемана называется «медленное мышление» и может повлиять на будущие решения в аналогичных ситуациях) был продуктивным, мы должны проиграть в воображении все варианты для данной ситуации. То есть нам нужна модель самих себя, реагирующих привычным образом или абсолютно иначе.
То есть мы должны представить самих себя свободными людьми.
В некотором смысле мы таковыми и являемся, потому что в узких рамках, в которые нас поставила наша способность к обучению, мы все-таки умеем перекрутить внутренние колесики, которые предопределяют решения. Но и это тоже часть нашего поведения. Не удается уйти от философского осмысления невозможности свободного волеизъявления.
Если у вас испортилось настроение, то утешит тот факт, что есть и другой аспект свободы – практический. А именно, вопрос о том, возможно ли в конкретной ситуации реализовать личные желания и идеи и не попытается ли кто-то извне по злому умыслу воспрепятствовать этому. Сообща отстаивать такую форму свободы воли имеет больший смысл, нежели горевать об утрате той, которой и быть не может.
Как вообще возможно, чтобы живые существа не ставили друг другу палки в колеса, а поддерживали или даже вместе что-то предпринимали? Как нашему виду удалось, несмотря ни на что, освободиться от незрелости, в которой повинен наш перцептивный аппарат? И почему этот освобожденный и способный к кооперации вид до сих пор толпами бегает за шарлатанами, обманщиками и демагогами, которые, по-видимому, плодятся бесконечно?
