На следующий день после прибытия в Бейкиз Грэйс проснулась рывком. Комната была наполнена светом, и Грэйс поняла, что проспала, решив в приступе паники, что у неё неприятности. Она оглядела комнату, на мгновение забыв, где находится. Большую комнату загромождали двухъярусные кровати, так чтобы во время выездов можно было разместить как можно больше студентов. На кроватях не было простыней, но в ногах на каждой лежало свёрнутое серое полотенце. Подушки были накрыты полосатыми чехлами. Стоял казённый, отдающий плесенью запах. Ей вспомнилось другое место, где она когда-то жила, и это спутало её мысли.

Затем Рэйчел крикнула в пролет лестницы, что если Грэйс захочет кофе, то он на столе.

– И чего бы тебе хотелось на завтрак?

Так она вернулась в настоящее. Грэйс заметила, что одна из кроватей в комнате застелена, и вспомнила Энн, забиравшую её со станции и вёзшую через Ленгхолм. Она вспомнила дорогу через лес и как они выехали на открытое место, как будто ворвались в другой мир. Детская фантазия, за дверью платяного шкафа, место, о котором она мечтала с детства.

– Тост? – голос Рэйчел стал нетерпеливым.

– Да, пожалуйста. Я почти готова.

Она отдёрнула занавески. За садом, ещё погруженным в тень, гора купалась в солнечном свете, так что прошлогодний папоротник сверкал, отливая медно-красным. Она натянула одежду и спустилась на кухню.

– Извини, – сказала она. – Я не могла поставить будильник.

Она знала, что Рэйчел смотрит на неё озабоченно, сочувствующе. Она уже замечала этот взгляд.

– Без проблем, – ответила Рэйчел. – Пока мы укладываемся в дедлайн, можно устанавливать наше собственное расписание, но я уже собиралась будить тебя. Пару дней мы точно потеряем из-за погоды.

Она улыбнулась. Грэйс попыталась откликнуться, тоже быть дружелюбной, но чувствовала себя неловко. Теперь, когда их было только двое, стало сложнее. Она не привыкла обманывать. Кухня была такая маленькая, что они стояли очень близко друг к другу, и Грэйс чувствовала себя уязвимой. Прошлой ночью говорила в основном Энн. Грэйс притворялась, что слушает, но в основном сосредоточиться могла лишь на своих мыслях. Сейчас она выпила кофе, съела тост и приготовилась уйти из дома как можно скорее.

– Куда ты идёшь? – спросила Рэйчел.

– Прости?

– Мне нужно знать, куда ты идёшь. «Правила здоровья и безопасности». Я объясняла раньше.

– Да. Да, конечно.

Рэйчел всё ещё была на кухне, стояла, потому что сесть было негде, с куском тоста в руке. Грэйс положила свою карту на пластмассовую скамью.

– Я думала начать недалеко от коттеджа. Просто пройдусь вдоль ручья, присмотрюсь, поищу экскременты, погляжу, какой здесь берег. К двум должна вернуться.

– Хорошо.

Грэйс увидела, что она успокоила Рэйчел, которая до этого странно на неё поглядывала. Надо быть осторожнее. Внезапно ей пришло в голову, что Рэйчел сама похожа на выдру – крупные передние зубы, каштановые волосы, которые поседеют до того, как она успеет состариться, пушок над губой.

– Ты возьмёшь сэндвичи? – спросила Рэйчел. – Есть сыр, и хлеб ещё нормальный.

– Нет. – Затем, понимая, что требуется объяснение: – Я поем, когда вернусь. – На самом деле еда её никогда особенно не интересовала, что было достаточно странно с учётом профессии её отца.

Выйдя из дверей кухни на улицу, она обошла дом, мимо сарая для трактора к саду. Там была лужайка, на которой студенты, видимо, играли в крикет летом, но трава ещё не была подстрижена. Лужайку окружали кустарники. Граница сада была обозначена сложенной без раствора каменной стеной. Ворот, выходящих на склон, не было, но проход ограждали каменные глыбы по обе стороны стены и деревянный столб рядом с ней. Там находилась тропа, предположительно вытоптанная студентами и овцами, которая вела через папоротник к ручью. В некоторых местах Скёрл был широким, словно река, и казался Грэйс неплохим местом для выдр. Ей казалось, что она их чует.

Она пересекла ручей по группке плоских скал, уходивших под воду. Вода была очень прозрачной. Яркий солнечный свет, отразившись от поверхности, ослепил её, и она почти потеряла равновесие. Берег с другой стороны обрывался и образовывал илистый пляж. Она вскарабкалась на берег и отправилась к старому свинцовому руднику.

Она медленно шла вдоль берега, ища место для остановки и экскременты, помёт, который очень выделялся, потому что сильно пах рыбой. В университете именно благодаря исчерпывающему исследованию экскрементов выдры Грэйс получила степень бакалавра с отличием. Благодаря этому и её увлечённости. Её никогда сильно не отвлекало общение или мужчины. Во время собеседования на эту работу Питер Кемп сказал:

– Знаете, здесь, в горах, заняться особо нечем. Особенно вечерами. Вам не будет скучно?

– О нет, – сказала она вполне искренне, не сообщив ему, конечно, что у неё были свои причины желать участия в этом проекте.

Она прошла вдоль ручья от земель фермы Блэклоу до усадьбы и старого свинцового рудника. Там ручей шёл по каменным тоннелям. Она предположила, что когда-то он был частью процесса добычи. Возможно, мыл руду или приводил в движение колесо. Граница между Холм-Парком и фермой не была отмечена на карте, но Грэйс добавила её карандашом и знала, что скорее всего угадала, поскольку, миновав рудник и место, где ручей вновь выходил наружу, она нашла мёртвую ласку, которую бросили в воду. Её рыжеватый мех был нетронут, но тельце уже окостенело. Рядом она обнаружила ловушку в тоннеле, которая убила животное. Ловушку на пружине поместили в старый кусок трубы в водостоке и прикрыли камнями. Она не нашла рядом других трупов, но возле ловушки чувствовался запах гниющей плоти. Должно быть, это была земля Холм-Парка, потому что только лесник мог так постараться. Грэйс пришло в голову заблокировать вход в ловушку, но это была глупая идея. На этом этапе ей не хотелось привлекать к себе внимание.

Грэйс расстроилась, когда обнаружила ласку, хотя и не совсем могла понять почему. Возможно, из-за того, что не было внешних повреждений. Она постаралась выкинуть это из головы и продолжила путь, но почти сразу же услышала шаги на некотором расстоянии от неё, плеск воды. Она обернулась, но на холме никого не было. Здесь негде было прятаться, кроме выемок старого рудника, – и кто захочет там скрываться? Так что она поняла, что ей снова чудится.

Она пошла дальше и начала считать – впрочем, не следы выдр на берегу. Сейчас она считала приёмных родителей, которые о ней заботились, хотя уже знала цифру. Она называла их по очереди. Недавно перечислять их имена стало навязчивой идеей. Она знала, что такая озабоченность прошлым нездорова, и, скорее всего, не обнаружь она ласку, солнечный свет и запах торфа не дали бы вернуться старым воспоминаниям.

Впрочем, возможно, это не так. История Рэйчел о том, как она нашла тело Беллы, белеющее в свете фонарика, перемешала в её сознании прошлое и настоящее. С этого и началась путаница. Словно ребёнок потряс пазл в коробке. Картинка сломалась. Мать Грэйс совершила самоубийство, повесилась.

Было шесть приёмных семей. В отделе социальной службы она установила своеобразный рекорд среди детей вроде неё. Вначале все были уверены, что Грэйс удочерят. Она была достаточно хорошенькая, белая, всего четыре года. Она была хорошо воспитана и уже умела вежливо разговаривать. У неё не было истерик. Иногда она писалась в кровать, но этого следовало ожидать после того, как она зашла из сада в дом и увидела свою мать, свисающую на поясе от халата со светильника. Тогда тоже было солнечное утро. Психолог говорил, что Грэйс очень умненькая.

Первой парой были тётя Салли и дядя Джо. Она едва помнила их, потому что пробыла там совсем недолго. Наверное, это было временное размещение, но она знала их имена, потому что они были в памятном альбоме, который хранила её социальный работник. Фотографий не было.

Она вернулась на южный берег ручья, на этот раз вброд, чувствуя, как вода давит на мягкую резину её дорогих сапог. Хоть это и было глупо, она старалась избегать построек рудника и ловушки в тоннеле. Грэйс произнесла вслух:

– Тётя Салли и дядя Джо, – и мельком ей вспомнилось платье в цветочек, запах сигаретного дыма, как её держат на коленях против её воли.

Вторую пару она помнила лучше. Планировалось, что они её удочерят. В последнее время она постоянно возвращалась к этому воспоминанию. Это было словно ощупывать больной зуб кончиком языка.

Она пробыла в этом доме долго, несколько месяцев точно, возможно, год. Она пошла в школу. Школа была современным кирпичным зданием с большими окнами и серой ковровой плиткой на полу. Из-за ковра им приходилось быть очень аккуратными и вытирать ноги перед тем, как войти. Каждое утро Лесли шла с ней к белым деревянным воротам, которые были широко открыты, чтобы могли проехать машины учителей. Лесли провожала её в раздевалку и вешала её пальто. Там она целовала Грэйс на прощание. В классе было две коробки – одна для книг для чтения, вторая – для упакованных ланчей. Коробка Грэйс для ланча была сделана из розового пластика с изображением Барби сбоку. Каждый день она возвращала книгу для чтения. Она уже перешла к тем, у которых были оранжевые наклейки на корешках; большинство детей в классе все ещё читали голубые.

Если шёл дождь, Дэйв подвозил их в школу на машине, а она тогда надевала резиновые сапоги – розовые, чтобы сочетались с коробкой для ланча, – которые надо было переодеть в гардеробной. Имена её приёмных родителей были Лесли и Дэйв, но она называла их мамой и папой. Ей хотелось быть такой же, как другие дети в классе. Она могла уже дойти до книжек с зелёными наклейками, но замедлилась, чтобы не слишком отличаться.

Они жили в новом доме в новом районе. Он тоже был сделан из кирпича, с большими окнами. Там был гараж, где стояли трёхколесный велосипед Грэйс и её детская коляска, маленькая лужайка и альпийская горка впереди, сад за домом. Летом, говорила Лесли, будут качели. Дорога ещё строилась, и повсюду были грязные лужи. Лесли терпеть не могла грязь, как и Грэйс. Они обе были очень опрятны и оттого, казалось, отлично подходили друг другу.

Так социальный работник и сказала, когда Дэйв и Лесли объявили ей, что не хотят, чтобы Грэйс продолжала с ними жить.

– Но я думала, что вы отлично подходите друг другу.

Грэйс знала, что так она и сказала, потому что слушала у двери. Та была слегка приоткрыта, но никто её не заметил. Она должна была слышать, как Лесли, извиняясь, объясняет, что, им кажется, удочерение проходит не слишком хорошо, но позже не помнила тот кусок. Она просто услышала, как социальный работник сказала:

– Она такая милая малышка. Что с ней не так?

– С ней всё так. – Лесли и Дэйв поглядели друг на друга, каждый надеясь, что другой объяснит. С таким же успехом они могли сказать, что с ней всё не так.

– Вы не звонили, чтобы сообщить о каких-либо проблемах. – Теперь социальный работник постепенно приходила в отчаяние. Если удочерение сорвётся, это сочтут её виной. Она была неряшливой женщиной с непослушными волосами. Подол её юбки разошёлся, а длинная кофта была застёгнута не на те пуговицы. Грэйс не одобряла подобного отсутствия порядка. Она сама очень заботилась о своей одежде, особенно о бело-голубом школьном платье. Женщина продолжила: – Я хочу сказать, мы могли бы помочь. Она снова писалась в кровать?

– Это никогда не было проблемой. – Это был Дэвид. Он работал главным механиком в большой автомастерской на главной дороге города. Грэйс видела его там. Он носил синий комбинезон с его именем, вышитым на груди, и иногда – спортивную куртку с золотыми пуговицами. Ради этой встречи он рано вернулся домой. Он оттёр ногти и надел пиджак и галстук. Неловкость сделала его агрессивным.

– Мы не переживали из-за этого. Разумеется, нет. Кто мы, вы думаете? Людоеды? По крайней мере, это доказывало, что она человек.

– Что вы имеете в виду? – Голос социального работника стал выше, словно она собиралась заплакать. Даже пятилетняя Грэйс понимала, что в такой ситуации ответственному взрослому неправильно себя так вести.

– Послушайте. – Дэйв наклонился вперёд. Из места, где Грэйс пряталась, ей было видно его согнутую спину. Он был очень крупным мужчиной и с этого угла выглядел уродливо, как одна из иллюстраций к «Джеку и бобовому ростку», её последней книжке для чтения. Возможно, как он только что сказал, он был людоедом. – Послушайте, мы не хотим доставить вам неудобство, но нам лучше сказать прямо, верно? Я имею в виду, лучше сейчас, чем когда все документы будут заполнены. Сбережём вам немного работы, да?

Он быстро и лающе рассмеялся. Грэйс поняла, что предполагалось, что это шутка, но социальному работнику смешно не было. Как и Дэйву, потому что он продолжил серьёзно.

– Мы не можем любить её, – сказал он. – Мы бы хотели суметь, но не можем. Она такая холодная. Она смотрит на нас этими глазами. Она не позволяет нам её трогать. Нужно же любить своих собственных детей, правда? – Он остановился. – Возможно, это из-за того, откуда она.

– О чём вы? Откуда она? – Голос социального работника стал визгливым, почти истеричным.

– Ну, они отличаются от нас, эти люди, верно?

– Она ребёнок, – сказала социальный работник. – Ей нужна семья. – Она не стала отрицать различие. Она повернулась к Лесли. Дэйв подвинулся, и Грэйс увидела, что он вовсе не людоед. Он тоже был готов заплакать.

– Вы тоже так считаете? – спросила социальный работник.

– Мы старались, – ответила Лесли. – Когда вы впервые рассказали нам о Грэйс, мы подумали, что она нам прекрасно подходит, правда. Несмотря на различия. И затем, когда вы рассказали нам, через что она прошла, мы ждали, что она будет расстроена. Мы бы не были против. Мы бы справились с плохим поведением, кошмарами, слезами. Мы думали, что сможем помочь. Но мы не можем до неё достучаться. Это самое ужасное. Мы ей не нужны.

– Вы не правы! – воскликнула женщина. – Неужели вы не видите, что она нуждается в вас, только потому, что она ушла в себя? Такая сдержанная? – Она сделала паузу, затем холодно продолжила: – Но я не буду пытаться переубедить вас. Вы должны быть абсолютно уверены в своём решении, если хотите стать приёмными родителями. Уверена, вам это объяснили, когда вы подавали заявку…

Предложение прозвучало как угроза. Грэйс почувствовала опасность, хотя не совсем понимала значения слов.

– Вы говорите, что, если мы откажемся от Грэйс, нам не получить другого ребёнка? – Дэйв был готов вскочить на ноги, но Лесли положила руку ему на локоть, сдерживая.

– Разумеется, нет, – сказала социальный работник, но голос её звучал чопорно. Она донесла свою точку зрения. – Послушайте, – продолжила она, – не принимайте поспешных решений. Подождите ещё месяц. Посмотрим, что вы будете думать тогда.

Они подождали ещё месяц. Всё это время Грэйс очень старалась. Она разрешала Дэйву целовать её на ночь. Она позволяла Лесли обнимать её на диване, когда они читали сказку на ночь, хотя ощущение прикосновения к ней мягкого тела женщины почти вызывало у неё тошноту. Однако всё это время она ломала голову над тем, чем же отличается от других. Она выглядела так же, как и другие дети из школы. Немного худей, немного смуглей, предположила она. Что мешает Дэйву и Лесли хотеть её? В конце концов Грэйс не пришла ни к какому выводу. И от её усилий не было толку. Через месяц её перевели жить с тётей Кэрол и дядей Джимом. Она не называла их мамой и папой. Она знала, что это бессмысленно.

Следующим ярким воспоминанием были прогулки с Нэн. Какое-то время в хаосе сменявших друг друга приёмных родителей с ней оставалось два человека. Она нечасто их видела, но они были постоянной нитью, связывавшей многочисленных тёть и дядь. Первой была мисс Торн, социальный работник, в которой Грэйс со временем начала видеть почти друга. Или если не друга, то по крайней мере союзника. Она хотя бы действительно пыталась убедить Лесли и Дэйва оставить Грэйс у себя. Второй была пожилая женщина по имени Нэн. Грэйс считала эту женщину своей бабушкой, хотя не помнила, чтобы кто-то прямо сообщил ей об этом. Но тогда ей очень немногое говорили прямо. Альбом, который, как предполагалось, поможет, только сбивал её с толку.

Особенно застрял в её памяти день, когда мисс Торн впервые отвезла её повидать Нэн. Они поехали на машине. Все приёмные родители жили в городе, и эта поездка в сельскую местность была для Грэйс приключением. Она сидела на пассажирском сиденье сразу за водителем и через окно иногда могла краешком глаза видеть море. Город, где она жила, располагался на побережье, но там море было спрятано за трубами и кранами электростанции.

Они спускались по дороге, как по тоннелю, окружённому деревьями с красными и коричневыми листьями, затем повернули в поле. В поле было три сломанных машины и костлявый пегий пони. В углу на груде кирпичей стоял ржавый фургон. Дверь фургона открыла толстая пожилая женщина.

– Боюсь, она немного эксцентрична, – прошептала социальный работник, словно разговаривая со взрослой. Грэйс было всего восемь, но она понимала, что значило это слово. Мисс Торн добавила громче: – Давай, Грэйс. Это Нэн.

Через распахнутую дверь Грэйс, больше всего ненавидевшая беспорядок, увидела чёрные мусорные пакеты, набитые одеждой и газетами. На плите стояла кошка, пахло кошачьей мочой и несвежей кошачьей едой.

– Мне остаться ненадолго? – спросила социальный работник. Грэйс кивнула, хотя предпочла бы, чтобы никто из них не оставался вовсе.

Когда они вышли на прогулку, социальный работник уже ушла. Стояла осень. Грозди багровых ягод бузины свешивались над рекой. Они были такими тяжёлыми, что ветвь согнулась. Ей вспомнились ягоды шиповника, цвет свежей крови и маленькие ягоды боярышника, которые были более тёмного оттенка красного, некоторые из них высохшие и почти чёрные. Была ежевика. Нэн ела её и предложила горсточку Грэйс, но та отказалась. Чуть раньше она увидала белую личинку насекомого, сползавшую с одной из перезрелых ягод. Там был иван-чай, покрытый тонкими белыми волосами, головки чертополоха и мёртвые зонтичные. Зонтичные заметно возвышались над Грэйс. Их ножки были коричневыми, с поперечными бороздками. Она потянулась и сломала одну. Она была полой и легко сломалась. Наверху ножки были веточки, похожие на спицы зонтика, и когда она щёлкнула по ней, посыпались твёрдые семена.

Потом она увидела красную белку на верхушке дерева. Нэн не показывала её Грэйс, она сама заметила. Она знала, что это белка, потому что видела картинки в сказках, но это было самым волнующим, что когда-нибудь происходило с ней. Животное привело её в восторг не потому, что было милым или пушистым, а потому, что оно было таким умелым, таким приспособленным. Когда она впервые увидела белку, та ела орех, держа его передними лапками и грызя. Затем она перепрыгнула с одной ветки на другую, огромный прыжок через реку. Она превосходно оценила расстояние. Казалось, если вы белка, в порядке вещей делать всё хорошо. Для Грэйс, которой приходилось притворяться хуже, чем она была, чтобы быть принятой другими, это стало откровением.

Много лет спустя Грэйс могла воспроизвести рыжую белку с фотографической точностью. У неё был большой глаз, усики, а хвост был почти чёрным. Она могла снова представить, как белка роняет орех в речку и расползающуюся зыбь. Она так же точно знала, что в тот день они не увидели выдру, хотя та река, наверное, была отличным местом для выдр.

Нэн не говорила с Грэйс, пока они шли, хотя, видимо, разговаривала сама с собой. Сперва Грэйс старалась быть вежливой.

– Простите? – сказала она, когда Нэн забормотала. Нэн повернулась и посмотрела на неё, но ничего не ответила.

Грэйс понравился такой ответ. Она была сыта по горло людьми, спрашивающими, как она себя чувствует, и ожидающими ответа. Она бы предпочла смотреть на белку и коричневую форель в реке.

– Хорошо провела время? – спросила социальный работник в машине по пути домой.

– Да, спасибо. – Она сказала так не просто из вежливости. Прогулка ей понравилась. Чуть запоздало она добавила: – Правда, я не поняла ничего, что говорила Нэн.

– О, – сказала социальный работник. Грэйс поняла, что она не слушала. Мисс Торн часто задавала вопросы и не слушала ответы.

Все остальные поездки, чтоб навестить Нэн, проходили по той же схеме. Социальный работник привозила её и позже возвращалась, чтобы забрать её. Грэйс однажды спросила её, куда она тогда ездила, доехать до города времени бы не хватило. Та ответила, что у неё есть ещё клиент, которого надо навестить.

– Приёмный ребёнок? – спросила Грэйс с завистью. Ей бы хотелось, чтоб её удочерили здесь, за городом.

– Нет. Человек, который, может, однажды захочет взять приёмного ребёнка.

Грэйс хотелось спросить, не захочет ли тот человек удочерить её, но это было бы грубо по отношению к нынешним тёте и дяде, которые старались изо всех сил.

Какая бы погода ни стояла, Грэйс отправлялась на прогулку. Она терпеть не могла сидеть всё утро в вонючем фургоне. Часто она уходила одна. Даже если Нэн была с ней, пожилая женщина и ребёнок все ещё разговаривали очень мало. Грэйс это успокаивало.

Со временем Грэйс уверилась в том, что Нэн была матерью её отца. Она ничего не помнила об отце. В альбоме, собранном социальным работником, была фотография, подписанная «Папа», но она ничего для неё не значила. Там не было фотографий отца и матери вместе или их всех как семьи. На фотографии её отца был высокий худой мужчина, стоявший перед кирпичным домом с покатой шиферной крышей. Там была терраса с цветами на окне. Это точно не был тот дом, где она жила с матерью, где умерла её мать. Она отлично помнила тот дом, безликий и новый, как многие из домов приёмных родителей.

Грэйс никогда не приходило в голову расспросить своего социального работника о фотографии или об отце, даже спросить, был ли он жив. Она знала, что не получит прямого ответа. Мисс Торн всегда, казалось, пугала информация. Она охотно говорила о чувствах, могла пространно рассуждать о них, но факты её смущали. Возможно, поэтому Грэйс они так нравились.

Она пришла к выводу, что человек на фотографии связан с Нэн, потому что сад возле одноквартирного дома на изображении был совершеннейшей свалкой. Трава по пояс, мусор в чёрных пластиковых пакетах был сложен перед садовой оградой. Именно чёрный пластик связал в сознании Грэйс Нэн с её отцом. Это и ещё то, как мужчина стоял, сердито глядя в камеру.

Нэн сердито смотрела на всех, даже если не была сильно недовольна.

Как-то раз они сидели на солнце на ступеньках фургона, ожидая, когда приедет на машине социальный работник и отвезёт её домой. У Грэйс был хороший день. Она впервые увидела зимородка и проследила за ним до его гнезда в отверстии в речном берегу. В лесу рос дикий шиповник. Она была постарше, шёл её последний год в начальной школе. Внезапно она спросила:

– Где мой папа?

Грэйс не собиралась задавать этот вопрос, но ей было уютно сидеть там на солнце, расслабившись после прогулки, так что, когда он пришёл ей в голову, она озвучила его, не обдумав всё, как обычно. Однако затем она осознала его значимость. Она внимательно следила за Нэн. Обычно Нэн бормотала, потому что у неё не было зубов, но, приложив некоторые усилия, Грэйс научилась разбирать, что она говорит. Сегодня, впрочем, Нэн не пыталась заговорить.

– Вы знаете, правда? – Подобная настойчивость не была свойственна Грэйс. Она ждала. Слеза скатилась из глаза Нэн вниз по ложбинке, отделявшей её щёку от носа, на покрытую щетиной верхнюю губу, но от Грэйс было так не отделаться.

– Ну? – потребовала она.

Тогда они услышали, как машина социального работника трясётся по дороге. Солнце было так низко, что светило Грэйс прямо в глаза, и она не могла разглядеть машину, лишь расплывчатое очертание, пока та не остановилась у фургона. Нэн вытерла глаз краем передника.

По пути домой социальный работник спросила:

– Что случилось с Нэн?

– Я не знаю, – правдиво ответила Грэйс.

В то время социальный работник, казалось, приняла этот ответ, но Грэйс больше никогда не брали навещать пожилую даму. Никакого объяснения ей не дали.

В следующем сентябре Грэйс перешла из начальной школы в среднюю. Это было большое заведение, где училось больше тысячи учеников. Там было три квадратных здания, похожих на фабрики, с рядами окон, разделённых листами голубого или жёлтого пластика. Местами пластик был разбит, многие из окон не закрывались. Первым впечатлением Грэйс от школы стала постоянная битва со зданиями: отопление подводило, крыша протекала, в полу спортзала обнаружили трещины, так что уроки физкультуры не проводились.

Отсутствие физкультуры не беспокоило Грэйс. В начальной щколе её было предостаточно, а она ждала новых предметов. Она тайком посещала общественную библиотеку, чтобы получить представление о том, чего можно ожидать. В особый восторг её приводила мысль о биологии, физике и химии. Когда её классный руководитель, издёрганный мужчина средних лет, вручил ей отпечатанное расписание в первый день, она обвела красным эти предметы. Она была в числе первых на всех уроках. Последние два года начальной школы она отмечала время, стараясь не выделяться.

К тому моменту она жила с Фрэнком и Морин. Прежде чем переехать к ним, она провела немного времени в распределительном центре, который почему-то был почти пуст. В центре она стала объектом собеседований и вопросов. Там, скорее всего, она могла поднять вопрос об отце, но так этого и не сделала. Она чувствовала, что хочет отыскать его сама.

С Фрэнком и Морин она была счастливее, чем с остальными приёмными родителями. Фрэнк был самозанятым водителем грузовика, пока травма спины не вынудила его бросить это дело. Морин всё ещё работала поваром в больнице. Они воспринимали усыновление как работу, и это сняло груз с Грэйс. Ей не нужно было притворяться, что она их любит. В основном они брали подростков, из тех, кого никто больше не хотел. Теперь детей было четверо, Грэйс младшая. Они жили в доме 1930-х годов с четырьмя спальнями на окраине когда-то солидного, а теперь непопулярного микрорайона. Грэйс была единственной девочкой, так что самая маленькая спальня досталась ей одной. Мальчики были хулиганами и доставляли много неприятностей, все – с приводами в полицию. Грэйс было всё равно. Она не обращала на них внимания и запиралась в своей комнате с книгами.

Ещё одной причиной довольства Грэйс в то время была собака по имени Чарли. Фрэнк и Морин были первыми из её приёмных родителей, у кого было домашнее животное. Чарли был очень деятельной дворняжкой с дикими глазами, бездомным псом. Фрэнк взял его из того самого добросердечия, которое побуждало его открыть двери недисциплинированным мальчишкам, но посреди домашнего хаоса за псом часто забывали присмотреть. С момента приезда в дом Грэйс взяла на себя ответственность за Чарли, который щедро платил ей бьющей через край верностью.

В день, когда она впервые увидала отца, было солнечно. Её последним уроком была биология, и они изучали структуру цветка. Она нарисовала и аккуратно раскрасила схему лепестков, тычинок и дыхальца. Класс биологии, настоящий солнечный коллектор, был наверху здания. Остальные сняли джемперы и кофты, но Грэйс свой оставила. Морин была слишком занята работой в больнице и особенно непокорным любителем клея, чтобы гладить рубашки. Так что Грэйс была порозовевшей и немного вспотевшей, когда взвалила на спину свою большую сумку и отправилась из школы к автобусной остановке.

Мужчина стоял на другой стороне дороги от входа в школу. Он был одет непритязательно, в джинсы и простой тёплый спортивный свитер. Он притворялся, что читает газету, и именно это сперва заставило Грэйс обратить на него внимание. Он читал «Гардиан». Кэрол и Джим, за две пары приёмных родителей до этого, читали «Гардиан». Джим преподавал искусство, а Кэрол была библиотекарем. Однако Фрэнк и Морин и остальные взрослые, в чьи дома её иногда приглашали, читали «Миррор» или «Сан» или изредка «Экспресс». Так что, пока Грэйс ждала автобус, она поглядывала на мужчину с интересом. Она ждала, за каким ребёнком он пришёл. Ей пришло в голову, что если отец читает «Гардиан», то и ребёнок может быть странным и одиноким. Они могли бы подружиться.

Но мужчина, казалось, не знал точно, кого именно он ждёт. Он с возрастающим отчаянием поглядывал поверх газеты на проплывающий мимо поток детей. Порой он вроде собирался попросить одного из них о подсказке, но в последний момент терял присутствие духа. Когда приехал автобус Грэйс, он всё ещё стоял там. Она забралась в автобус и показала свой пропуск, позволяя толпе учеников протолкнуться мимо неё, чтобы пройти наверх. Она отыскала место у окна. Автобус шумно тронулся с места и проехал прямо мимо мужчины. Наверное, дивзельный двигатель сбил его внимание, потому что он сердито уставился вслед автобусу. Тогда она поняла, что он ждал её. Этот человек был старше, но именно он, насколько она могла припомнить, глядел на неё с фотографии в альбоме.

Она уставилась в ответ и постучала по стеклу, надеясь, что он заметит её и будет проблеск узнавания, но он уже сдался. Он отвернулся, и Грэйс смотрела, как он идёт по улице. «Вот и всё, – подумала она. – Я больше никогда его не увижу». Грэйс вскочила на ноги и нажала на кнопку звонка, чтобы остановить автобус, но водитель так привык к шуточкам непослушных детей, что просто повернулся и обругал её.

– Пожалуйста! – крикнула она. Смотреть, как её отец исчезает вдали, было похоже на кошмарный сон. Но водитель так и не остановился.

На следующий день мужчина не появился. Она вышла из школы и стала искать его. Теперь Грэйс была уверена, что этот человек – её отец, а не просто плод её воображения. Прошлой ночью она достала альбом и изучила фотографию. Сходство было так велико, что она удивилась, как не узнала его сразу. Она пропустила первый автобус, надеясь, что он появится, но он так и не показался.

Ровно через неделю после первого появления, снова после сдвоенной биологии, он вновь был там. К тому времени она уже отчаялась. Раньше она продумала стратегии на случай, если он появится, но это было на прошлой неделе, а теперь она не знала, что предпринять.

Грэйс на мгновение замерла. Сумка на плече была очень тяжёлой, и она стояла на бордюре, склонив голову, так что увидела его под странным углом. Сегодня у него не было газеты, и он выглядел более беспокойным, более целеустремлённым. Он шагал туда-сюда по тротуару, иногда приближаясь к группам детей. Грэйс, у которой житейского опыта было побольше, чем у многих детей её возраста, решила, что ему надо быть осторожнее или его арестуют.

Она подождала, пока регулировщица остановит движение, затем перешла дорогу. Он её не заметил, потому что его взгляд был прикован к другой светлой девочке примерно её возраста. Грэйс немного её знала. Её имя было Мелани, и она была очень хорошенькой.

– Прошу прощения.

Он резко обернулся.

– Я думаю, вы, может быть, ждёте меня. Я Грэйс.

Он посмотрел вниз на неё. Она уставилась в ответ и спокойно ждала его реакции. Она бы не удивилась, будь он разочарован, если надеялся на кого-то вроде Мелани. Он слегка отступил назад. Он носил очки, и ему, казалось, было непросто сфокусироваться на ней. Он улыбнулся.

– Да, – сказал он. Голос его был громким и ясным, так что люди вокруг обернулись. – Да, конечно. Я вижу, что это ты.

– Видите?

– О да. Ты так похожа на свою мать.

Уже давно никто не упоминал её мать. Психологи и доктора в распределительном центре иногда спрашивали её, но они говорили нерешительно, осторожно. Его же речь была нормальной, почти жизнерадостной.

– Правда?

– Конечно, правда. Разве тебе никто раньше не говорил?

– Нет, – ответила она.

– Ну, на меня ты не особо похожа, верно?

Это действительно было так. Он был темноволос, с длинным узким лицом, похожим на лошадиное. Его брови, чуть тронутые сединой, сходились у основания носа. Грэйс говорили, что это признак сумасшествия. Тогда она не поверила, но сейчас задумалась. Не то чтобы это было важно.

– Тогда отлично! – воскликнул он. – Чем займёмся? Кто-то будет искать тебя, если ты не отправишься прямо домой?

Она покачала головой. У Фрэнка и Морин хватало забот с тем, чтобы мальчики были дома до полицейского комендантского часа. Никаких других правил не было.

– У нас ужин примерно в семь, – сказала она. – К этому времени мне надо быть дома.

Это было не совсем правдой. Ужин был свободным приёмом пищи, которая обычно съедалась на подносах перед телевизором. Тем, кого не было дома, разогревалось позже в микроволновке. Она имела в виду, что Чарли обычно ел в семь, и если её не будет, никто не подумает о том, чтобы покормить его.

– Так у нас полно времени. – Он спрятал её ладонь в своей руке и повёл Грэйс по широкой шумной улице к центру города.

Он, видимо, точно знал, куда направляется, и она решила, что, возможно, он ведёт её к себе домой. На площади рыночные торговцы собирали вещи. По субботам Грэйс часто приходила сюда с Морин за дешёвыми овощами, и женщина из ларька окликнула её:

– Всё в порядке, детка?

Наверное, той показалось странным, что Грэйс гуляет рука об руку с мужчиной средних лет.

– Всё хорошо, – сказала она. Ей бы хотелось рассказать женщине, что это её отец, но они уже шли дальше, через дорогу, по аллее мимо магазина «Boots» к гавани, где стояли большие корабли, привозившие лес из Скандинавии. Он остановился перед рядом домов, и сперва Грэйс подумала, что он там живёт, а потом поняла, что это ресторан. На двери висела табличка «закрыто», но, когда её отец толкнул дверь, та отворилась. Он, казалось, был знаком с лениво протиравшим стаканы владельцем, потому что хоть ресторан и был очевидно закрыт, тот добродушно махнул ему на столик у бара.

Отец спросил:

– Есть шансы на кофе? – И когда бармен кивнул, он добавил: – И мороженое? Ты хочешь немного мороженого, правда, Грэйс?

Она ответила, что хочет, хотя на самом деле она бы тоже предпочла кофе.

Кофе принесли в очень маленькой чашке толстого белого фарфора. Мороженого было три шарика – клубничный, шоколадный и ванильный – на белом фарфоровом блюдце.

– Теперь, – сказал он, – почему бы тебе не рассказать мне, как жизнь? – Он вернул чашку на блюдце, и она слегка звякнула. Грэйс поняла, что он нервничал. Возможно, он тоже готовился к этому разговору. Весёлое благодушие у школы было притворством, как игривые прыжки Чарли вокруг незнакомца, в котором он не был уверен.

Так что она серьёзно отнеслась к его вопросу и заговорила с ним, как стала бы говорить с социальным работником в один из её ежемесячных визитов, о школе и о том, как хорошо она написала контрольную по математике, и какой сложный французский, и о поездке в музей Хэнкок в Ньюкасле. Сперва он слушал внимательно, но потом отвлёкся. Наконец он перебил:

– Наверное, тебе интересно, почему я не искал тебя раньше.

– Нэн не говорила мне, где ты.

– Не вини её.

– Она все ещё там?

– О, она всё ещё в фургоне. Они пытаются убедить её переехать в дом до зимы. Она обуза. В конце концов она переедет, но ей нравится заставлять их попотеть.

– Их?

– Социальных работников, сотрудников жилищного управления, всезнаек. Мою чёртову семью, как будто это их касается.

– Но я думала, она твоя семья.

– Ты о чём?

– Я думала, она твоя мать.

Он запрокинул голову и издал громкий смешок, похожий на лисий лай.

– Нэн? Нет, конечно нет. – Затем, заметив, что Грэйс покраснела из-за совершённой ошибки, он добавил мягко: – Но близко. Она присматривала за мной, когда я был маленьким. – Он поглядел на неё через скатерть: – Разве ты ничего не знаешь? Тебе не рассказывали?

– Мне дали фотографию. Ты стоишь перед домом. Много мусора.

– Я помню её! – Он вроде бы обрадовался. – Это лето, когда мне разрешили остаться в районе при усадьбе. До того, как твоя мать спасла меня.

– От чего? – Она восприняла утверждение буквально и представляла грабителей, пиратов, захватчиков заложников.

– От меня самого, разумеется. – От потёр ладони и засмеялся. – От меня самого.

– Это не было похоже на район. Фотография.

Она думала о районе, в котором жила с Фрэнком и Морин, об аккуратных переулках с барретовскими домами, в которых жили другие приёмные родители. Теперь он, казалось, понял.

– Приусадебный район – другое название для земли, примыкающей к большому дому, – сказал он. – В данном случае Холм-Парк, Ленгхолм. – Он посмотрел на неё. – Слышала о нём?

Она покачала головой.

– Тогда ты не видела Роберта. Или маму.

– Я видела только Нэн.

– Так вот как они всё повернули. – Он выглядел шокированным, но одновременно удовлетворённым. Грэйс подумала, что это как если бы кто-то, кого вы терпеть не можете, оправдал ваши худшие ожидания, так что можно сказать: «Вот видите, какой он. Я всегда говорил».

– Кто такой Роберт?

– Мой брат. – Он сделал паузу. – Мой старший брат.

– Где ты живёшь?

Впервые он уклонился от ответа.

– Ничего особенного, – сказал он. – Ничего похожего на Холм-Парк. И ничего, куда я мог бы забрать ребёнка.

– Я не хочу, чтоб ты меня забирал. Я просто хочу знать.

– Нет смысла, пока я не обоснуюсь где-нибудь.

Он встал, и она пошла за ним к двери. Было только пять часов, и Грэйс ожидала, что он отведёт её куда-то ещё. В конце концов, он говорил, что у них полно времени, которое можно провести вместе, но у ресторана он неловко пожал ей руку.

– Ты дойдёшь домой сама? – спросил он.

Она ответила, что дойдёт.

– Буду на связи, – сказал он и быстро ушёл, не обернувшись.

Проведя четыре недели без известий от отца, Грэйс решила взять дело в свои руки. Ей было известно, что часто необходимо подтолкнуть людей к совершению правильного поступка. Некоторые из парней в Лорел Клоуз никогда бы не ходили в школу, не отвези их туда Фрэнк и не присмотри, чтобы они зашли внутрь. Что-то в её отце напомнило Грэйс тип плохиша, из тех бедовых, которые принимают наркотики или поджигают здания потехи ради.

За завтраком она сказала Морин, что будет поздно со школы, потому что собирается на встречу общества естествознания. Морин сгорбилась над скамьёй на кухне, намазывая маргарин на нарезанный хлеб для ланчей, как будто, как она часто говорила, ей мало было целого дня работы. Она на секунду обернулась.

– Хорошо, детка. Я знаю, мы можем доверять тебе.

Грэйс при этом ощутила укол совести, потому что Морин непременно узнает, что она солгала. Она обидится, что Грэйс сперва не поговорила с ней.

В полдень, вместо того чтобы стоять в очереди, чтобы съесть свой сэндвич в школе, она ускользнула в телефонную будку на дороге. У аудитории шестого класса стоял платный телефон, но она слишком нервничала, чтобы туда пойти. Шестиклассники в своей одежде, не в форме, говорившие уверенными голосами о музыке и вечеринках, были страшнее учителей.

На дороге было шумно. Грэйс набрала номер, который списала с листка, приклеенного дома рядом с телефоном, но едва расслышала сигнал. По-матерински заботливый голос ответил:

– Здравствуйте. Социальная служба. Округ шесть.

– Можно, пожалуйста, поговорить с мисс Торн?

Социальный работник все ещё называла себя мисс Торн, хотя Грэйс думала, что в прошлом году она вышла замуж. Появилось кольцо, и она смягчилась, стала слушать с большим вниманием.

– Кто говорит?

– Извините, вас не слышно.

– Кто говорит? – прокричал заботливый голос.

– Грэйс Фулвелл. – Казалось очень странным кричать собственное имя во все горло.

Мисс Торн почти сразу подошла к телефону.

– Грэйс? Что-то случилось?

– Нет.

– Почему ты не в школе?

– Сейчас перерыв на ланч.

– Чем я могу тебе помочь?

– Я хочу договориться о встрече. Вы будете в офисе? Сегодня. Примерно в четыре тридцать.

– Буду, если это важно. Но что произошло? – Грэйс услышала панику в её голосе даже сквозь громыхание пронёсшегося мимо грузовика. – Я думала, ты хорошо устроилась у Морин и Фрэнка.

Грэйс не ответила. Он положила трубку, надеясь, что прозвучало так, словно у неё кончились деньги.

Она уже бывала в офисе социальной службы, но только после серьёзных проблем, околачивалась там, пока мисс Торн старалась отыскать новую приёмную семью, которая приняла бы Грэйс. Ей пришлось посмотреть адрес в телефонном справочнике. Это был высокий дом на окаймлённой деревьями улице с домами с террасами, расположенной недалеко от парка. Все дома были отведены под офисы. Грэйс прошла адвокатов, страховых агентов и две стоматологии по пути.

В предыдущие визиты она сидела за столом мисс Торн в большом офисе с открытой планировкой, но сегодня её отвели в одну из комнат для собеседований. Там стоял низкий кофейный столик и три кресла, обитых оранжевой искусственной кожей. На стене выделялась табличка «не курить», но Грэйс заметила на нейлоновом ковре ожоги от сигарет.

Мисс Торн нервничала. Грэйс пришла к выводу, что, несмотря на профессию социального работника, та не любила неожиданности. И не поладь Грэйс с Фрэнком и Морин, возможно, она бы подошла к границе, за которой приёмные родители не рассматривались.

– Итак, Грэйс? – сказала она. – К чему эти загадки?

– Это насчёт моего отца.

– Да?

– Я ведь имею право получше узнать его, правда? – Она многое узнала, прислушиваясь к другим приёмным детям.

Мисс Торн колебалась.

– В пределах допустимого, – ответила она.

– Что это значит?

– Так сказано в руководстве. Приёмные дети должны поддерживать связь с биологическими родителями в пределах допустимого.

– Почему это недопустимо для меня?

Мисс Торн вопрос явно привёл в замешательство. Возможно, она считала, что Грэйс раньше не слышала это слово, не поймёт его.

– Мисс Торн?

– Послушай. – Голос её стал убедительным, и Грэйс немедленно насторожилась. Она поглядела на женщину, сидящую рядом с ней в оранжевом кресле искусственной кожи. Она согнула ноги в коленях, как сделал бы мужчина. На ней была всё такая же одежда – юбка до колен и бесформенная кофта, – как в тот день, когда Грэйс с ней познакомилась. Она потянулась и похлопала Грэйс по руке. Грэйс постаралась не дёрнуться.

– Послушай, мы давно друг друга знаем, и я не твой учитель. Не пора ли тебе называть меня Антонией?

Грэйс продолжала смотреть на неё. Она знала, что от неё пытаются отделаться при помощи этого дружелюбия, но экзотичное имя её заинтриговало.

– Антония? Вас в самом деле так зовут?

Женщина ободряюще кивнула, но Грэйс не собиралась допускать, чтобы её вновь отвлекли. Она повысила голос и твёрдо сказала:

– Расскажите мне о моём отце.

Социальный работник внезапно прекратила сопротивляться. Она дала слабину.

– Что ты хочешь знать?

– Всё. С самого начала. Почему его не было дома, когда моя мать умерла?

– Потому что он уже бросил твою мать, чтобы жить с другой женщиной.

Грэйс показалось, что та испытала злорадное удовольствие от произнесённых ею слов. «Итак, ты правда хочешь знать, да? Посмотрим, как ты с этим справишься».

– Она поэтому себя убила?

Мисс Торн кивнула.

– Она оставила записку, где говорила, что не может жить без него.

Грэйс подумала о мужчине, который сидел напротив в тёмном ресторане и пил кофе. Она ощутила гордость оттого, что её отец смог вызвать такую романтическую страсть. Её не удивило, что её, Грэйс, было недостаточно, чтобы мать осталась жива.

– Ты не должна его винить, – сказала мисс Торн так, что Грэйс поняла, что втайне она надеялась на обратное. Но обвинять было последним, что пришло бы Грэйс в голову. Ей хотелось фактов, информации.

– Он всё ещё живёт с той женщиной?

– Нет. Они разошлись вскоре после смерти твоей матери.

– Почему вы никогда не позволяли мне повидаться с ним?

– Об этом речи никогда не было. О том, чтоб не позволять!

– Как тогда? Вы сказали, недопустимо. Что это значит?

– Долгое время мы не знали, где он. Смерть твоей матери его расстроила. Он путешествовал.

– Где?

– Он работал водолазом на нефтяные компании. Я так понимаю, он был в Центральной Америке и на Востоке. Мы узнали это от его семьи. Больше им ничего не известно.

– Семьи?

Это было сильное слово, и Грэйс отпрянула назад, в настоящее. Она представляла, как её отец плывёт через чистый голубой океан. Приёмные дети всегда болтали о своих семьях. Даже у хулиганов Морин были братья в тюрьме или тётки, которые иногда водили их в «Макдоналдс». Грэйс всегда была брошенной.

– Брат твоего отца и его мать, твоя бабушка. Они живут в деревне за городом.

– Ленгхолм? – Она вспомнила всю информацию, которую ей сообщили на встрече в ресторане. – Я догадалась из рассказов Нэн. – Грэйс сняла несколько волосков Чарли со школьной юбки в складку. – Почему вы не сказали мне, что моя семья живёт в Холм-Парк? Вы могли бы сказать мне об этом.

– Нам не хотелось вызывать надежды, которые могут не оправдаться. – Грэйс не была уверена в том, что это означало, но не обратила внимания. У неё был вопрос поважнее.

– Почему я никогда их не видела, моих бабушку и дядю? Вы отвозили меня к Нэн.

– Они не хотели тебя видеть. Нэн хотела. – Едва слова были произнесены, мисс Торн, казалось, пожалела о них. Наверное, даже для неё, доведённой этим упрямым и требовательным ребёнком, они были слишком жестокими. Но Грэйс серьёзно отнеслась к этой мысли.

– Они меня не знали, – скзала она наконец.

– Они считали, что ответственность за тебя лежит на твоём отце, – уже мягче сказала мисс Торн. – Им всегда было тяжело ладить с твоим отцом.

Грэйс поняла.

– О, – сказала она. – Они не хотели брать обузу.

Они посмотрели друг на друга и обменялись редкими понимающими улыбками.

– Мой отец ещё за границей? – Она как бы между делом отвернулась, задавая этот вопрос. Разумеется, ей было известно, что он не за границей, но было бы предательством соообщить об этом мисс Торн. Кроме того, это была своего рода проверка, чтоб посмотреть, лжёт она или нет.

– Нет. Он недавно вернулся.

– Где он живёт? Со своей семьёй?

– В разных местах. У друзей. В хостелах. Он много переезжает. Ему непросто обосноваться на одном месте.

– Почему?

– Наверно, он из тех, кому трудно где-то обосноваться.

– Как и мне.

– Вроде того.

Грэйс потёрла друг о друга большой и указательный пальцы, выпуская собачьи волоски, которые опустились на пол.

– Я хочу его увидеть.

– Это возможно. Но у него есть проблемы.

«Проблема» была эвфемизмом, которым часто пользовались Фрэнк и Морин. Гэри нюхал клей. Мэттью принимал героин. У обоих были проблемы.

– Он принимает наркотики?

– Не в том смысле, в каком ты подразумеваешь.

– А в каком?

– Скорее всего он алкоголик. Тебе это понятно?

– Конечно. – Мама Гэри была алкоголичкой, и Грэйс добавила: – Гэри это не мешает видеться с мамой.

– Я сказала, что это возможно.

– Когда?

– Когда я снова с ним поговорю. И с Морин и Фрэнком.

– Снова?

– Я пыталась договориться, – оправдываясь, сказала мисс Торн. – С твоим отцом не всегда просто иметь дело. Он поступает по-своему. Я не хотела давать тебе надежду только затем, чтоб он потом исчез.

– Я понимаю, – ответила Грэйс. – Спасибо. – И она и впрямь ощутила благодарность. Она никогда не ждала, что мисс Торн со своей стороны будет делать какие-то усилия.

– И тебе не стоит многого ожидать, – продолжила мисс Торн. – Скажем, он не сможет забрать тебя, чтоб ты с ним жила.

– Всё в порядке.

Она была абсолютно довольна Морин и Фрэнком. И Чарли будет скучать по ней. Она не хотела менять свою жизнь, только чтобы узнать отца, видеть его изредка. Разузнать побольше о своей семье.

Прошло три недели, прежде чем мисс Торн организовала встречу Грэйс с отцом, но Грэйс была терпелива. Она наслаждалась школой и сосредоточилась на своей работе. На биологии они давали хлороформ плодовым мушкам, так что те оставались неподвижны достаточно долго, чтобы ученики могли пересчитать рудиментарные крылья. Грэйс была зачарована. Её соседка неуклюже обращалась с хлороформом, но возвращала мёртвых мушек в банку, надеясь, что никто не заметит.

Грэйс знала, что обещание социального работника не забыто, потому что дома Морин и Фрэнк обсуждали её отца. Их очень впечатлило, что семья Эдмунда Фулвелла живёт в Холм-Парке. Кажется, для них это тоже стало новостью. Может быть, социальный работник вспомнила скованность Дэйва, его чувство, что Грэйс как-то отличается, и решила, что ту лучше примут, если узнают о её богатых родственниках.

– Надо нам отвезти тебя туда как-нибудь, – сказала Морин. – У них проводят экскурсии и есть милый кафетерий.

Грэйс и её отец в конце концов встретились, однако не в кафетерии Холм-Парка, а в гостиной Лорел Клоуз, 15. Морин и Фрэнк увели мальчиков, тех, кто остался. Гэри вернулся в колонию для несовершеннолетних. Морин плакала, когда за ним пришла полиция.

Антония Торн ожидала в доме вместе с Грэйс. Эдмунд Фулвелл опаздывал. Мисс Торн не упомянула это Грэйс, та заметила, потому что социальный работник постоянно поглядывала на часы, смиренно, словно именно этого она и ожидала. Грэйс, ожидая, не чувствовала злости или страха. Она оцепенела. Ей подумалось, что вот каково, наверное, быть мёртвым, затем задалась вопросом, так ли чувствовала себя её мать перед самоубийством. Может быть, она ждала, что Эдмунд бросит свою любовницу и вёрнется к ней, в таком же оцепенении. Может, она решила, что с таким же успехом можно и умереть.

Зазвенел дверной звонок. Мисс Торн вздрогнула и нахмурилась. Грэйс подумала, что она обеспокоена, потому что Эдмунд не оправдал её ожидания. Она бы предпочла, чтоб он не появился.

– Я хочу подойти, – сказала Грэйс.

Она открыла дверь, и он стоял на пороге со странной гримасой, так что брови действительно сходились у носа. Руки были в карманах пальто. Стоял ранний октябрьский вечер, почти стемнело, дул порывистый ветер, приносивший к дверям мусор и опавшие листья. Он согнулся, так что его лицо оказалось почти вровень с её.

– Итак, – сказал он, – ты, должно быть, моя милая дочка.

И он продолжил говорить очень быстро, так что Грэйс вновь стало ясно, что предыдущая встреча была их общей тайной.

Антония Торн крикнула весёлым голосом учительницы начальных классов:

– Поторопись, Грэйс. Не заставляй отца стоять на холоде.

И он зашёл, словно она и впрямь была учительницей и он делал что велено. Стряхивая пальто, он, казалось, занял всё место в коридоре, хотя не мог быть сильно больше Фрэнка.

Социальный работник оставила их вдвоём в гостиной, демонстративно заявив, что она будет готовить чай на кухне, если вдруг понадобится Грэйс. Она не закрыла за собой дверь.

– Легко догадаться, что она мне не доверяет, – сказал он. Он рассмеялся и, когда Грэйс не присоединилась, пробормотал: – Думаю, нельзя её винить.

Он выглядел менее уверенным, чем когда ждал её у школы, более скованным. Грэйс, видевшая маму Гэри в нескольких стадиях опьянения, решила, что он, видимо, сегодня трезв. В прошлый раз он немного выпил.

– Ты сказал, что будешь на связи, – прошептала она.

– Да, слушай, мне правда жаль. Последнее время всё непросто. Я думал, она… – он кивнул на открытую дверь, – объяснила. Мне нужно было время, чтобы привести себя в порядок.

Грэйс услышала в его голосе жалость к себе и на мгновение ожесточилась. «А как же я? – хотелось ей крикнуть. – Обо мне ты не подумал?» Затем она поняла, что так не пойдёт. Если она хочет общаться с отцом, нельзя предъявлять ему требования. За Эдмундом Фулвеллом надо присматривать.

Почти на четыре года Грэйс взяла на себя ответственность за отца, хотя это и осталось по большей части непризнанным. Это был беспрецедентный для обоих период стабильности.

Однажды, вскоре после того как Эдмунд появился на сцене, учительница биологии подозвала Грэйс после занятия.

– Ты никогда не хотела присоединиться к Фонду дикой природы? Там есть секция для младших. Я думаю, тебе понравится.

Младшая секция состояла из Грэйс и двух прыщавых подростков, отказывавшихся с ней разговаривать, но её приняли под крыло три пожилых незамужних сестры. Сёстры Халифэкс жили в доме, который почти не изменился со времён их родителей. Это было в пригороде, который когда-то был шикарен, имея в жильцах кораблевладельцев и торговцев, хотя многие из домов были теперь превращены в офисы. В доме была библиотека, полная книг по естествознанию – справочников, томов энциклопедий и монографий.

Она проводила часы в библиотеке. Хотя Грэйс никогда не жаловалась на шум в Лорел Клоуз, вскоре после знакомства сёстры предложили ей пользоваться комнатой для выполнения домашнего задания. Они сказали, что для них полезно снова иметь дома кого-то молодого. Грэйс подозревала, что это была идея её учительницы биологии; тогда она казалась чудесной.

Когда она работала, сёстры оставляли её наедине со своими делами, за исключением младшей, Синтии, у которой были завитые волосы и большие обвисшие груди. Она иногда забегала, приносила Грэйс чашки чая или домашнее имбирное печенье.

Летом Фонд дикой природы организовывал выезды на местность. Автобус отвозил их на побережье смотреть на морских птиц или в глубь страны гулять в горах. Тогда Грэйс впервые бродила по усыпанным галькой речным берегам в поисках помёта выдры. Позже летом они увидели летучих мышей, летевших в каменный амбар на ночёвку.

Самое большое впечатление на неё произвёл барсук. Она сидела с сёстрами Халифэкс в лесу в сумерках и ждала, когда барсуки появятся из норы, нюхая носом воздух. Руководителем поездки была аспирантка, которая рассказывала о своём исследовании. Она знала каждого барсука, как была организована их группа.

«Вот чем я буду заниматься, – подумала Грэйс, – когда вырасту».

Иногда она звала отца пойти с ней на экскурсии Фонда дикой природы, но он всегда отказывался.

– Не! – говорил он. – Я не особый любитель дикой природы. Разве что в еде.

Грэйс уже стала вегетарианкой, но не заглотила наживку. Она подозревала, что еда в жизни отца занимала более важное место, чем она. По крайней мере, еда приносила ему доход. Он начал работать в маленьком ресторане, куда водил её в их первую встречу. Он учился в одной школе с владельцем, Родом. Отец был вдохновенным и въедливым кулинаром, и ресторан стал появляться в хороших путеводителях по еде. Потому Род мирился с его периодическими приступами пьянства и резкостью. Ещё он позволял Эдмунду жить в грязи в квартире выше.

Грэйс продолжала жить с Морин и Фрэнком в Лорель Клоуз, но проводила там мало времени. Каждый день перед школой она брала Чарли на прогулку в парк. Она уже могла опознать всех местных птиц в парке. Когда занятия заканчивались, она отправлялась домой к сёстрам, по пути останавливаясь, чтоб выпить кофе с отцом – если он был на месте. Порой он уходил с женщиной, хотя редко, как показалось Грэйс, больше раза с одной и той же. Летом она шла из дома сестёр в центр города и ловила автобус домой. Зимой, когда было темно, Синтия подвозила её до дома на старом «Ровере» сестёр или её забирал Фрэнк. Морин и Фрэнка, видимо, не раздражало, что она проводит много времени вне дома. Её учительница по биологии сказала им, что Грэйс – потенциальная кандидатка в Оксфорд или Кембридж, и они заявили, что хотят помочь. У Грэйс никогда не было друзей-ровесников, но она в них и не сильно нуждалась.

Летом перед пятым классом она внезапно заметила в отце перемену. Она уже слушала его рассказы о женщинах, сочувствовала, если требовалось, но тогда речь шла об ущемлённой гордости, не о безответной любви. На этот раз, казалось, всё серьёзно. Он бросил пить. Совсем. Он убрал квартиру, подстригся. Грэйс спросила, можно ли ей познакомиться с этой женщиной.

– Пока нет.

– Она, случайно, не замужем? – Ей не хотелось, чтобы отцу причинили боль.

– Нет, не в этом дело. Она не хочет встречаться со мной. Пока. Но будет, я вижу, что она уже поддаётся.

И, должно быть, она в конце концов сдалась, потому что когда Грэйс вновь забежала в ресторан, он ухмылялся не переставая и ни секунды не мог усидеть смирно.

– Он пил? – спросила Грэйс Рода. Ей нравился Род, он был валлийцем и очень спокойным. Она так и не узнала, как вышло, что он стал держать этот необычный ресторан.

– Нет. Он весь день такой. Как пьяный.

Женщину звали Сью. У неё было своё дело по продаже канцтоваров в магазине на Хай-стрит. Она была намного моложе отца. Он впервые увидел её, когда проходил мимо магазина, повинуясь порыву, заглянул туда и купил бумагу для принтера и бутылочку замазки.

– Лучшая пятёрка, которую я потратил, – сказал он.

Грэйс глядела на него беспокойно, словно мать, наблюдающая за тем, как её чадо встаёт на путь первой любви. Она надеялась, что у него всё сложится. Ей бы хотелось переложить часть ответственности по присмотру за ним на Сью.

Сью была невысокой, с блестящими светлыми волосами. Она красилась так, что её кожа казалась фарфоровой. Она была очень живой, никогда не сидела на месте, всегда разговаривая, улыбаясь и размахивая руками. Они с Эдмундом обсуждали вещи, которые Грэйс интересовали мало, – кино, музыку, театр. Грэйс не ревновала – возможность провести больше времени в библиотеке Халифэкс стала для неё облегчением. Программа не казалась ей сложной, но хотелось хорошо сдать экзамены. Когда же она видела отца, он выглядел возбуждённым, счастливым, полным планов.

Как раз тогда умерла его мать.

– Что ж, – сказал он Грэйс в один из её редких визитов в ресторан, – старая карга наконец померла.

– Я могу пойти с тобой на похороны?

Он внимательно на неё посмотрел.

– Я не пойду, – сказал он. И всё. Больше он не собирался это обсуждать.

Грэйс была слегка разочарована. Она всё ещё мечтала о встрече с семьёй в большом доме. Затем она пришла к выводу, что они, должно быть, очень сильно обидели отца, раз он не хочет идти на похороны своей матери.

Как-то в ноябрьское воскресенье, за день до начала пробных экзаменов, Грэйс позвонил отец. Она провела весь день в библиотеке сестёр, и Морин и Фрэнк суетились над ней. Они утверждали, что она слишком много работает и ей надо расслабиться. Они сидели перед телевизором и пили чай. Плохих мальчишек не было дома.

На звонок ответил Фрэнк. Вернулся он хмурясь.

– Это твой отец, – сказал он. – Хочешь ответить?

– Конечно, почему нет?

– Извини, милая. Я думаю, он пил.

Это было преуменьшением. Её отец был безудержно пьян, но Грэйс удалось разобрать, что Сью его бросила. Она собиралась броситься в его квартиру, чтоб повидаться, но на этот раз Фрэнк решительно воспротивился.

– Погоди, – сказал он. – В таком состоянии, как сейчас, он даже не поймёт, что ты там.

– Но его может тошнить. Он может задохнуться. Люди так умирают.

– Я поеду, – ответил Фрэнк.

Впервые она осознала, каким невороятно хорошим человеком был Фрэнк. Прошлой ночью он не спал до полуночи, сидя в полицейском участке с одним из мальчишек, которого забрали за то, что буянил в доме детского творчества. Весь день он развозил их – одного на тренировку по футболу, её – к сёстрам Халифэкс. Он всегда готовил ланч по воскресеньям, чтобы дать Морин передохнуть. Он выглядел уставшим, но был готов выйти из дома снова. Она подошла к стулу, на который он тяжело осел, ноги в тапочках, подаренных Грэйс ему на Рождество два года назад, свитер заляпан пятнами от готовки. Она села на подлокотник, обвила рукой его плечи и обняла. Это был первый физический контакт с другим человеком с той поры, когда ей было пять и она стремилась впечатлить приёмных родителей, которые не могли её полюбить. Фрэнк знал, что это важный момент, но ничего не сказал. Он взял её тонкую руку в свою и сжал, затем встал, чтобы надеть ботинки и отыскать ключи от машины.

Когда он вернулся, Морин спала, потому что на следующий день ей надо было рано вставать на утреннюю смену. Грэйс ждала его.

– Как он?

– Ну, заложил за воротник изрядно, это точно. – Фрэнк был родом из Ливерпуля и, когда уставал, начинал говорить как парни оттуда.

– Но он в порядке?

– Ах да, с ним всё будет хорошо. Утром встанет как новенький. И да, его тошнило в туалете. Я уложил его в кровать, и он быстро заснул.

– Фрэнк? Спасибо. – На этот раз она просто потянулась и дотронулась до его руки. Он понял и улыбнулся.

– Отдыхай, – сказал он. – А теперь марш в кровать. Завтра важный день. У нас с Мо никогда раньше не бывало ребёнка, который бы шёл в колледж.

Сперва Грэйс решила, что речь идёт о запое, из тех, что уже случались у её отца. Пару дней он будет мертвецки пьян, затем, сконфуженный и грязный, пойдёт извиняться. Она сосредоточилась на экзаменах. Три дня спустя она забежала в ресторан и обнаружила, что готовит Род.

– У Эда выходной, – сказал он. – Он ушёл.

Грэйс решила, что это хороший знак. По крайней мере, её отец не сидит в квартире наверху, хлеща виски прямо из бутылки. Он никогда не нуждался в компании, когда пил.

– Значит, он снова со Сью?

Род пожал плечами. Она оптимистично восприняла это как свидетельство того, что всё почти пришло в норму.

Затем она увидела его в городе. Шёл последний день экзаменов, и сестры Халифэкс пригласили её на особое чаепитие, чтобы отпраздновать. Она шла по Хай-стрит с компанией девчонок. Она увязалась за ними, потому что нашла в билете по химии вопрос, который ей хотелось обсудить, но им было не слишком интересно. Они болтали о вечеринке, которую устраивал один из шестиклассников и на которую большинство из них были приглашены.

Улица Хай-стрит была пешеходной, вымощенной декоративным кирпичом. Посреди улицы стояли спинка к спинке кованые железные скамьи, там были кадки с цветами и кустарники, давно уже умершие и ждавшие, пока их уберут на зиму. Её отец сидел в одиночестве на одной из скамеек. Он был грязный, небритый и плакал. Под скамейкой лежала на боку пустая бутылка и иногда начинала катиться от сильных порывов ветра. Хорошо хоть другие девочки, всё ещё обсуждавшие вечеринку и то, кто из них выглядит достаточно взросло, чтобы купить алкоголь, его не заметили. И Эдмунд был слишком поглощён собственной скорбью, чобы её заметить.

Грэйс прошла мимо него на улицу, где жили сёстры Халифэкс. Прежде чем войти, она постаралась успокоиться. Синтия сделала потрясающий чай с сандвичами с копчёным лососем, безе и имбирными пряниками. Грэйс повосторгалась им и съела всё, что в неё пихали.

Два дня она не навещала отца. Как он посмел испортить день её праздника? Затем она дрогнула и отправилась повидать его после школы. Город был по дешёвке украшен к Рождеству, поставили высокую тощую ель, освещённую уродливыми белыми лампочками. На двери ресторана висел венок из настоящего остролиста.

Ресторан был пуст, но Род стоял за стойкой. Он налил себе бренди в большой круглый бокал и, казалось, удивился и смутился, увидев Грэйс.

– Разве соцработник тебе не сообщила?

– О чём?

– Эдмунда тут нет.

– Где он?

– Слушай, мне правда очень жаль. Я вчера первым делом ей позвонил. – Он сделал паузу. – Он в больнице.

– Что случилось? Несчастный случай?

– Ничего подобного. Не такой случай.

– Что ты имеешь в виду?

– Он в Сент-Ник.

Сент-Николас был большой психушкой на окраине города. Викторианская готика, окружённая виллами 1930-х. Все о нём слышали. В начальных классах им обычно дразнились.

– Тебе нужно поехать в Сент-Ник, знаешь.

Она не знала, что сказать. Род вышел из-за барной стойки.

– Мне очень жаль, – повторил он. – Понимаешь, дело не только в пьянстве. У него началась депрессия, и не только из-за Сью. Смерть матери была для него ударом потяжелее, чем он притворялся. Я боялся, что он вытворит что-нибудь безумное. Я не справлялся. Ему нужна была помощь профессионалов. В любом случае больше того, что я мог ему дать. Больше, чем могла дать ты.

Мисс Торн поехала с Грэйс навестить её отца в больнице. Грэйс вспомнились их визиты к Нэн. Антония Торн приехала в Лорел Клоуз на своей машине. Грэйс забралась на соседнее сиденье, и они тронулись, не сказав друг другу ни слова. Даже натянутая беседа, которая произошла в итоге, была почти такой же, как обычно.

– Как дела в школе?

– Очень хорошо, спасибо. – Это было правдой. Ожидалось, что на экзаменах Грэйс получит «отлично» по всем предметам, кроме французского.

– Нет проблем с Фрэнком и Морин?

– Никаких.

К больнице вела извилистая дорога вверх по горе. Машина резко остановилась, отбросив Грэйс вперёд и натянув до предела её ремень безопасности, когда перед ними прошаркали два старика. Мисс Торн что-то невнятно пробормотала, потянула ручной тормоз и попыталась тронуться на подъёме. Двигатель заглох, и она заволновалась, и ещё больше – когда увидела в зеркало приближавшуюся машину. При второй попытке она дёрнулась вперёд, и они поехали дальше.

Отца Грэйс держали в «Платане», одной из вилл. Сад был чист, но деревянные постройки требовали покраски. Дверь была заперта, и мисс Торн позвонила. Стоя на пороге, Грэйс решила, что не похоже на больницу, скорее – на большой загородный дом. Впечатление подтвердила женщина, открывшая дверь. Она выглядела именно как женщина, которая могла бы жить в таком доме. Она была худощава и элегантна, в синей юбке в складку и белой блузке с бантом на шее. Шёл 1985 год, и она напомнила Грэйс молодую версию Маргарет Тэтчер.

– Да? – сказала женщина вполне дружелюбно, но быстро. Она давала понять, что у неё много важных дел.

Мисс Торн всё ещё переживала то, как справилась с проблемами на горе. Она открыла сумку, уронила перчатку, нагнулась, чтобы её поднять.

– Мы к Эдмунду Фулвеллу.

– Извините. – Женщина любезно улыбнулась. – Время для посещений родственников – после полудня. Возможно, вы могли бы вернуться после ланча.

Мисс Торн привела в ужас сама мысль о том, что её могли принять за родственницу одного из пациентов. Она снова порылась в сумке и вытащила ламинированный документ.

– Вообще-то, – сказала она, – я социальный работник. Я звонила.

Грэйс заглянула за спину женщины в синей юбке. По коридору, словно в замедленной съёмке, шла тоненькая девушка, ненамного старше её самой, в ночной рубашке и тапочках. Пахло казённой едой и сигаретным дымом.

– Мы договорились на одиннадцать часов. – Теперь мисс Торн негодовала.

Женщина извинилась. Она представилась дежурной медсестрой смены.

– У Эдмунда всё очень хорошо, – сказала она, словно это могло оправдать её в глазах мисс Торн. – Врач им очень доволен. Через пару недель можно будет говорить о выписке. Сейчас мы их долго не держим. – Она, видно, впервые заметила Грэйс. – А это кто?

– Дочь, – резко сказала мисс Торн.

Медсестра, которую, судя по бейджу, звали Элизабет, впустила их и закрыла за ними дверь.

– Ах да! – Она со значением посмотрела на мисс Торн. – Разумеется.

В здании было удушающе жарко. Коридор шёл по всей длине виллы. Большие раскрашенные батареи стояли там на одинаковом расстоянии друг от друга, и каждый раз, когда они проходили мимо них, их обдавало волной жара. Элизабет этого, казалось, не замечала, но Антония сняла свой кардиган, а Грэйс перекинула куртку черз плечо, держась за ярлычок.

– Вы можете воспользоваться комнатой для приёмов. Там будет тихо. Стэн, ты видел Эдмунда?

Стэн, мужчина средних лет в сером комбинезоне, мыл пол. Грэйс праздно задумалась, пациент он или из персонала. Он покачал головой и продолжил возить шваброй по линолеумной плитке.

Элизабет распахнула дверь в большую комнату. Перед телевизионным экраном были выстроены в ряд стулья. По телевизору весёлый молодой мужчина, переодетый клоуном, мастерил воздушного змея из обёрточной бумаги и оранжевой верёвки. За его спиной стоял пластиковый автобус, на котором сидели плюшевые медведи и куклы. Программа, казалось, зачаровала зрителей. Грэйс не верилось, что её отец, даже будучи больным, может наслаждаться детскими передачами, но разобрать, был ли он там, не представлялось возможным из-за облака сигаретного дыма и людей, сидевших к ней спиной.

– Кто-нибудь видел Эдмунда? – спросила Элизабет. Она говорила тем же голосом, что и телеведущая. Грэйс подумала, что она в любую минуту может прервать песню Большого Теда и Джемаймы.

– Комната для некурящих.

Информация была предоставлена кем-то неизвестным. Никто не обернулся от экрана.

Комната для некурящих была такой же большой, как и та, что с телевизором, но в ней находились лишь двое, усевшиеся в кресла у окна. Форточка, слишком крохотная, чтобы кто-то мог вылезти наружу, была открыта, впуская поток холодного воздуха. Двое, казалось, глубоко погрузились в разговор. С отцом Грэйс была ширококостная темноволосая женщина в вельветовых брюках и хлопковой рубашке в клетку. Приблизившись, Грэйс услышала, как та говорит:

– Я не привыкла так рассиживаться. На последнем месте меня прикрепили к саду, где выращивали овощи на продажу. Ты гнул спину за работой, но скучать времени не было.

Она отнюдь не принадлежала к тому типу женщин, который нравился Эдмунду, но Грэйс почувствовала между ними доверие, которого не замечала раньше в его отношениях с женщинами. Со Сью, скажем, он флиртовал, был предан ей, но никогда не вёл себя как друг.

Ответ Эдмунда утонул в повторившемся несколько раз крике экзотической певчей птицы, сидевшей на насесте в клетке у стены. На двери клетки висел огромный замок. Грэйс задумалась, не раздражал ли крик птицы пациентов так сильно, что они пытались убить её. Она бы не удивилась. У другой стены располагался водоём с тропическими рыбами. Вода была мутной и зелёной.

– Эдмунд, к вам посетитель, – радостно объявила Элизабет.

– Тогда я пойду, – сказала темноволосая женщина. – Оставлю тебя в покое.

– Спасибо, Белла.

Белла быстро удалилась. Поймав взгляд Грэйс, она улыбнулась ясной, незамутнённой улыбкой. Грэйс была убеждена, что она медсестра, пока Элизабет не сказала:

– Белла тоже скоро покинет нас.

Эдмунд нарочно отвернулся от Элизабет. Он посмотрел на Грэйс.

– Прости за это.

Она покачала головой. Выглядел он ужасно, хуже, чем тогда в центре города.

– Если собираетесь воспользоваться комнатой для приёмов, я принесу вам чай. – Элизабет взглянула на часы.

Эдмунд застонал.

– С нами здесь всё в порядке, когда вы себя не утруждаете. Терпеть не могу это место. Как клетка. – Когда она развернулась и пошла прочь, он добавил, достаточно громко, чтоб она расслышала: – И её я тоже терпеть не могу, глупая корова.

Мисс Торн он игнорировал. С таким же успехом её могло не быть в комнате. Он разговаривал с Грэйс так, словно они остались наедине.

– Я действительно облажался на этот раз, верно? Просто не мог смириться с мыслью, что нужно жить без неё. И решил, что тебе лучше без меня, меньше беспокойства.

– Ты пытался покончить с собой?

– Даже с этим не справился. Так что теперь я здесь с Деловой Лиззи, которая меня доводит каждые десять минут, чтобы проверить, что я ещё жив.

– Я рада, – сказала Грэйс, – что ты ещё жив.

После первого визита ей разрешили навещать отца без соцработника. На Рождество она отправилась туда на ланч. Большинство пациентов отпускали домой на каникулы, так что Палата Сикамор была почти пуста. Сперва она собиралась спросить у Фрэнка и Морин, может ли Эдмунд прийти к ним, но решила, что у них и так немало поводов для беспокойства. От этой группки мальчиков было особенно много проблем, и Морин всегда выглядела уставшей. Она похудела, под глазами залегли тени.

Так что Грэйс прошла три мили по горе к больнице и уселась с отцом на пластиковую скамейку в столовой. Там также находился Уэйн, подросток-шизофреник, смущавший своих родителей, и женщина, чьё имя Грэйс не сообщили. Из подслушанного разговора пациентов Грэйс узнала, что у женщины был ребёнок, который умер вскоре после рождения.

– Видишь ли, она не может с этим смириться, – сказал пациент. – Они застали её в роддоме, когда она пыталась уйти с чужим малышом.

Две дежурные медсестры старались изо всех сил, и ланч вышел вполне приятным. Они съели индейку, разложенную на горячем подносе, запустили хлопушки и надели бумажные шляпы. Отец в последнее время стал намного спокойнее и даже не слишком негодовал из-за отвратительной еды.

После Рождества некоторое время стояла безветренная и очень холодная погода. Они с отцом, в пальто, шарфах и перчатках, поскольку после тепла палаты на улице было зябко, даже на солнце, гуляли по территории больницы. Теперь ему разрешалось проводить полчаса без присмотра медсестёр. Грэйс показала ему рыжую белку на высоком дереве, которое стояло на границе больничной территории и фермерских земель.

– Я впервые увидела белку, когда гуляла с Нэн, – сказала она.

– Правда? – Его это явно порадовало и позабавило. – Скажи, пожалуйста, ты это помнишь!

– Она знает о твоей болезни?

Грэйс знала, что отец иногда общался с Нэн, переехавшей наконец в приют.

– Боже, надеюсь, что нет.

Эдмунда готовили к выписке. Он должен был посещать группу. Так это называлось – группа. Вела её хорошенькая молодая женщина-психолог. В группе было много театрального, ролевых игр, разговоров. Сперва Эдмунд был настроен скептически, даже враждебно.

– Хрень, – заявил он. – Не пошёл бы туда, не думай, что так они меня быстрей выпустят.

Вскоре Грэйс пришла к выводу, что ему кажется, что группа приносит пользу, потому что он не пропускал сеансов, даже когда подворачивался законный предлог сделать это. Ей было любопытно, что происходит на сеансах, однако в ответ на её вопросы Эдмунд не давал никаких деталей. Такая жажда сотрудничества была на него не похожа, и она надеялась, что он не увлёкся молоденьким психологом.

Обычно группа встречалась в комнате с водоёмом для рыбок и зябликами. Они задёргивали все шторы, чтобы никто не заглянул внутрь. Однако однажды, когда Грэйс приехала повидать отца, место и время встречи группы изменили. Они собрались в комнате с телевизором, и сеанс всё ещё продолжался. Было холодно и почти темно, так что, хоть со стороны коридора шторы были задёрнуты, об окнах в сад не вспомнили. Должно быть, врач решила, что никто не отважится выйти наружу.

Грэйс заметила это случайно. Она не собиралась разнюхивать. Когда Элизабет сообщила, что Эдмунд будет занят по меньшей мере ещё полчаса, она решила сходить в столовую и купить ему немного шоколада. По дороге назад она увидела в окнах свет, падавший на клумбы с неподрезанными розами. Хотя Грэйс знала, что смотреть нельзя, её притянуло ближе, словно мотылька к огню.

Они сдвинули стулья в круг, почти в кучу. Отец сидел рядом с Беллой, которую недавно выписали, но она посещала группу как пациентка дневного стационара. Грэйс узнала большинство присутствовавших. Женщина, у которой умер ребёнок, сидевшая с ними за рождественским ланчем, тоже была там.

Белла говорила. Остальные внимательно слушали. У Грэйс сложилось впечатление, что Белла в центре внимания – отнюдь не обычная для группы ситуация. Психолог, разместившись на полу – стульев не хватило, – кивала, поощряя Беллу продолжать. Внезапно Белла встала со стула в центр круга. Она стояла там, подняв руку над головой, и продолжала говорить. Она выглядела взволнованной, но Грэйс не могла разобрать слов. Белла уронила руку и заплакала. Остальные столпились вокруг. Грэйс увидела, что Эдмунд обнял её.

Грэйс стало неловко оставаться там, она натянула капюшон куртки, ощутив внезапный холод, и направилась в обход здания. Она позвонила в дверь и, дрожа, подождала на пороге, пока Элизабет её впустит. Когда дверь в комнату с телевизором открылась и все вышли, они болтали и смеялись, словно давние друзья. Никто бы не догадался, что Белла плакала. Эдмунд казался озабоченным. Грэйс сказала, что не останется надолго, скоро им надо будет пойти на ужин в столовую. Но он проводил её до автобусной остановки.

– Хорошее занятие с группой сегодня? – спросила она.

Он не ответил.

– Меня выписывают на следующей неделе. – Он выглядел почти печальным.

– Вернёшься к Роду?

– Он говорит, что я могу вернуться.

– Отлично.

– Будет нелегко, – сказал он, и хоть это и не было упомянуто, Грэйс поняла, что он думал о поддержке, которую получал от группы.

– Ты можешь продолжать общаться с ними.

– Нет, – ответил он с облегчением, – нет.

Когда она вернулась в Лорел Клоуз, у дверей стояла «Скорая». У Фрэнка случился сердечный приступ. Работники «Скорой» выкатили его на тележке. Грэйс кинулась к нему через толпу и дотронулась до руки. Прежде чем Морин забралась в «Скорую», Грэйс приобняла её, и они обе расплакались.

Фрэнк умер, не доехав до больницы. Грэйс предложили ещё одну приёмную семью, но она предпочла детский дом. Там она спала в комнате с тремя пустыми кроватями. В ногах лежали сложенные одеяла и подушки в полосатых чехлах.

Воспоминания о комнате в детском доме, так похожей на её комнату в Бейкиз, вернули Грэйс к реальности. Прошёл час. Она подошла к одной из каменных засидок, построенных владельцами земель для охоты на куропаток, и ей представились отцовские родственники, которые, припав здесь к земле, ждут, подняв ружья, когда выпорхнувшая куропатка промчится над головой. Решение семьи продать эту землю под карьер только усилило её предубеждение против них.

В дни подготовки к похоронам Беллы, закончив утром своё исследование, Грэйс отправлялась в горы осмотреться. Однажды днём она забралась на утёс Фэбёрн. Оттуда можно было рассмотреть дом в Холм-Парке, раскинувшийся перед ней как чертёж архитектора. В излучине реки стояло главное здание, два его крыла, а за ним – английский парк. Грэйс понимала, что посетители приходят поглядеть на парк. Сама она никогда там не бывала. Сёстры Халифэкс предлагали отвезти её, спланировали весёлый денёк с выездом на пикник на автомобиле компании «Ровер». Они сказали, что парк – единственное место в Нортумберленде, где точно встретишь дубоноса. Грэйс поддалась было соблазну, но затем Синтия пробормотала что-то насчёт её наследства, и она отказалась.

Сейчас, глядя вниз, она не ощущала никакой связи с домом. Ей бы не хотелось там жить. Отцовская горечь здесь казалась неоправданной, и Грэйс захотелось не иметь с ней ничего общего.

Она неохотно отправилась в долгий путь обратно в Бейкиз. Она терпеть не могла вечера в коттедже. Грэйс не ожидала, что так будет. Она знала, что придётся непросто – и предупредила об этом отца, – но думала, что ей может понравиться жить с другими женщинами. Она надеялась на лёгкие приятельские отношения, как те, что сложились у неё в библиотеке Халифэксов. В университете было много соперничества, но она списывала это на присутствие мужчин. Здесь же, полагала Грэйс, с тремя женщинами, разделяющими её профессионализм и интересы, напряжения не возникнет. Вместо этого возникли вопросы и подозрения. Энн Прис была самой назойливой.

– Фулвелл? – спросила она при встрече. – Ты ведь не родственница Роба и Ливви из парка?

Она рассмеялась, так что Грэйс не видела нужды отвечать, но вопрос встревожил её. С момента приезда в коттедж, с тех пор как услышала о Белле, покачивавшейся на балке в сарае, её не покидал страх. Она чувствовала себя в безопасности только одной в холмах, и даже там у неё иногда возникало чувство, что за ней следят.

Когда она вернулась в Бейкиз, почти стемнело. На пороге она заколебалась, запаниковав на миг и ощутив желание развернуться и уйти. Пахло едой. Наверное, Рэйчел на кухне услышала звук её шагов по двору, потому что дверь была открыта. Грэйс не разобралась, что Рэйчел за человек. Иногда ей казалось, что та опасней Энн.

– Привет, – сказала Рэйчел. – Проходи. Я уже начала беспокоиться.

После прогулки на свежем воздухе запах помидоров, чеснока и поджаренного сыра заставил желудок Грэйс сжаться.

– Я сделала овощную лазанью, – сказала Рэйчел. – Почему бы тебе не взять немного? Её полно. Уже немного поздновато готовить.

– Отлично. Спасибо. – Она не знала, что ещё добавить.

Было холодно, поэтому они уселись в придвинутые к камину кресла, положив на колени тарелки. Никто не стал задёргивать шторы и включать большой свет. Энн всё ещё работала за столом, свет от лампы падал на её бумаги, так что они сидели в тени, изредка озаряемой красными вспышками от шипящих поленьев.

– Я просматривала результаты твоей работы, – сказала Рэйчел. Грэйс снова ощутила, как сжался её желудок. Она потыкала еду вилкой.

– Да?

– Потрясающе! То есть я и не знала. В этой долине, наверное, самая большая численность выдр во всем графстве. На севере Англии.

– Не знала об этом. Мне кажется, их всегда недосчитывают.

– Когда всё это закончится, тебе надо подумать о публикации.

На этих словах Грэйс подняла глаза, задумавшись, почему Рэйчел была так настойчива.

– Правда?

– Если не ты, так кто-то другой. Ты выполнила всю работу. Почему бы тебе не получить заслуженное?

– Согласна. – Хотя она знала, что никогда не представит эти цифры на суд учёных. Она собрала тарелки и быстро отнесла их на кухню, чтобы Рэйчел не заметила, как мало она съела.

Когда она вернулась в гостиную, Энн стояла у камина, протянув руки к огню.

– Я сегодня забегала на почту, – сказала Рэйчел. – Там было письмо. Следовало сразу отдать тебе.

Она протянула Грэйс белый конверт. Это было первое письмо, которое та получила с начала проекта, и остальные уставились на неё, ожидая, что она немедленно его откроет. Но она сложила письмо пополам, так что оно влезло в карман джинсов.

Энн сохранила в такой же тайне одно из полученных её писем. Она в тот же миг разорвала конверт, словно ей не терпелось узнать, что внутри, пробежалась по содержимому, затем запихнула страницу обратно в конверт.

Рэйчел, старательно делая вид, что ей не любопытно, в этот момент читала книгу, но Грэйс смотрела. Она заметила, что письмо было написано от руки, но на бумаге в верхнем углу был логотип компании. Даже взглянув мельком, она пришла к убеждению, что это логотип «Карьеров Слейтбёрн». От этого её беспокойство и ощущение, что никому нельзя доверять, только возросли.

Позже она попыталась отыскать письмо. Когда Энн вечером ушла в ванную мыть голову, Грэйс обыскала ящик, где та хранила одежду, и её сумку. Она даже опрокинула на пол содержимое мусорной корзины, но письма не было видно. Либо Энн держала его при себе, либо она сожгла его, пока никто не видел. Что само по себе Грэйс сочла подозрительным.

Хотя Грэйс ещё долго бодрствовала после того, как другие заснули, той ночью она не открыла собственное письмо. Ей было над чем поразмыслить. Она дождалась утра, когда смогла уйти на холмы и местность вокруг хорошо просматривалась во всех направлениях.

Письмо было от отца. Он продолжал жить и работать в ресторане и с тех пор, как она окончила школу, не слишком активно поддерживал переписку. Это письмо было намного длиннее прежних. Ещё в университете она могла много рассказать о том, в каком он состоянии, исходя из длины письма. Будучи трезвым и счастливым, он общался посредством полных болтовни телефонных звонков, открыток с неприличными картинками с одной стороны и сплетнями о Роде и работе – с другой, иногда – с новым рецептом, который его восхитил. Ещё до того, как Грэйс принялась читать, длина письма заставила её заподозрить, что он снова в депрессии и пьёт. Тон письма – с паникой, навязчивыми идеями – убедил её в этом и увеличил её беспокойство.

Письмо начиналось списком вопросов о Белле. Он как-то узнал о суициде и хотел знать о нём всё. «Как она умерла? – спрашивал он. – Ты была там, когда они её нашли? Они уверены, что это самоубийство?»

Сперва вопросы сбили её с толку. С чего отцу, даже в столь возбуждённом состоянии, так беспокоиться о смерти фермерской жены средних лет? Затем брошенная невзначай фраза всё прояснила. Он писал, словно считая это само собой разумеющимся: «Ты, конечно, помнишь Беллу из больницы». Тогда Грэйс вспомнила. Впервые она связала жертву самоубийства и пациентку Беллу, главного участника терапевтической группы в Сент-Николас. Возможно, подсознательно она уже провела эту связь и поэтому воспоминание о пребывании отца в больнице так часто к ней возвращалось. Это была тревожная мысль.

Письмо продолжалось: «В газете была заметка о её похоронах. Мне бы хотелось пойти. Она была моим другом, и я чувствую себя ужасно от того, что не поддержал её больше, когда она в этом нуждалась. Но я не выдержу всех этих ужасных церемоний и понятия не имею, что сказать её семье и друзьям. Так я решил, что лучше приеду повидать тебя. Это избавит меня от хандры. Хотелось бы взглянуть, где Белла закончила жизнь. Так странно, что она прервала свою жизнь как раз в тот момент, когда началась моя. Возможно, мы могли бы прогуляться. Покажу тебе пару старых любимых мест. О том, как доберусь, не беспокойся. Предложил подвезти кое-кто из друзей».

Письмо завершалось на странной ноте: «Ты будешь осторожна, верно?» Ей это показалось трогательным. Обычно он за неё не беспокоился. Это она беспокоилась обо всём. И всё же ему не пришло в голову, что его приезд может быть ей неудобен или что после стольких требований она не захочет с ним видеться.

– Ему бы пошло на пользу, позвони я и попроси меня не беспокоить, – произнесла она вслух, но сама понимала, что так не поступит.

Она разорвала письмо на множество крошечных клочков и принялась подбрасывать их горсть за горстью в воздух и глядеть, как ветер разбрасывает кусочки по горе. Затем она зашагала дальше, далеко за пределы исследуемого участка, пока не пришла в деревню Ленгхолм. Грэйс думала, что позвонит отцу из таксофона, однако случайно наткнулась на дом с фотографии, дом, в котором её отец жил до того, как женился на маме.

Он был куда обыкновенней, чем ей представлялось, на окраине деревни, совсем не близко от большого дома, хотя с конца длинной улочки можно было увидать Холм-Парк. Там, конечно, было чище, чем при отце. Мусорные пакеты исчезли. Ей стало интересно, нельзя ли придумать правдоподобный предлог и зайти внутрь, но тут приехала Энн Прис, снова влезшая со своими вопросами. Кажется, она побывала в Холм-Парк, пила кофе с Ливви Фулвелл. Это удивило Грэйс, у которой не сложилось впечатления, что женщины близкие подруги. Ещё один знак, что надо быть осторожней.

В день похорон Беллы Грэйс проводила Рэйчел и Энн и стала ждать отца. Он, как ни странно, появился пешком, шагая по дороге в Блэклоу с маленьким рюкзаком за плечами. Путь через двор фермы был пешеходной тропой, и поначалу она решила, что он просто ещё один путник. Он шёл очень быстро, хотя однажды, заметила Грэйс, обернулся, чтоб взглянуть через плечо. Он выглядел нервным, беспокойным. Она поставила чайник, поскольку знала, что, едва придя, он захочет кофе, и вышла, ожидая его.

– Ты же не шёл пешком от самой деревни?

– Не понимаю, чему ты удивляешься. Для своего возраста я вполне спортивный.

– Не настолько.

– Отлично, – признал он. – До ворот меня подбросил друг.

– Тебе надо было позвать её на кофе. – Она предположила, что речь идёт о женщине. Род был единственным его другом-мужчиной, а отец всё ещё не утратил привлекательности.

– Я приглашал, но она немного застенчива. Кроме того, у неё дела. Она встретит меня наверху попозже.

Грэйс провела его в дом. Она ждала комментария насчёт состояния кухни, но он, казалось, был слишком озабочен, чтобы выражать неодобрение.

– Я видел это место издалека, но никогда не бывал внутри. Немного простоватое, правда? Но думаю, Грэйси, ты против такого не возражаешь? Привыкла обходиться без удобств.

В рюкзаке было аккуратно завёрнутое домашнее печенье, которое следовало съесть на ланч с кофе и пирогом со спаржей.

– Никакой выпивки, Грэйси. Надеюсь, ты отдаёшь мне должное.

Она подумала, что всё наладится. Когда Грэйс прочла его письмо, она забеспокоилась, что он станет плакать. Закатит сцену. Она не знала, хватит ли у неё энергии. Он настоял на том, чтоб она провела ему экскурсию по коттеджу, и постоянно задавал вопросы, на большинство которых у неё не находилось ответа. Он расспросил о Белле и Даги и о том, как они с этим справились. О Констанс Бейки, и фонде, и о приезжих студентах и их работе.

Грэйс накрыла стол к ланчу в гостиной. Он всегда считал, что к еде следует относиться серьёзно. Ненавидел пикники.

– Похоже, тебя не помешает подкормить, – сказал он, и это лишь наполовину было шуткой.

Она смогла съесть пирог. Большую часть.

– Я хочу увидеть, где жила Белла, – заявил он.

– Ты уже видел. Ты проходил мимо фермерского дома по дороге сюда.

– Я хочу нормально рассмотреть.

Она пожала плечами. Казалось, спорить тут не о чем. Они стояли на пустом дворе, по одну сторону которого был дом, а по другую – сарай, куда Белла отводила ягнившихся овец. Стоял ветреный солнечный день. Ветер нёс по горе тени небольших облаков. Эдмунд направился к сараю, снял засов с верхней части двери и заглянул внутрь. Там были деревянные загоны и куча грязной соломы. Он быстро обернулся.

– Я хочу зайти в дом, – сказал он.

– Это невозможно. Он заперт.

– У тебя должны быть ключи. На крайний случай.

– Полиция всё заперла после отъезда Даги.

– Мне нужно увидеть, где она жила. Она всё время об этом рассказывала, но я так и не зашёл.

– Так вы общались? – Она об этом не знала.

– Пара человек из прежней группы иногда встречались. Ну, знаешь, для ободрения, поддержки, это помогает.

– Да, наверное. – У него все ещё случались приступы депрессии, но он больше не попадал в Сент-Ник.

– Значит, ты понимаешь, почему мне нужно внутрь.

– Извини, – ответила она, начиная терять терпение. – Это невозможно. Я уже сказала, что у меня нет ключей.

– Тогда нам придётся взломать дверь.

– Ты с ума сошёл! – крикнула Грэйс, приблизив своё лицо к его в надежде, что это приведёт его в чувство. – Как ты собирашься потом выйти сухим из воды? Тебе не кажется, что я уже и так много здесь потеряла?

– Да, конечно. Мне жаль. – Казалось, он вот-вот заплачет. – Просто ты не понимаешь… Для этого нужно побыть в таком же отчаянии. И потом – я чувствую свою ответственность. Возможно, мне стоило догадаться.

– Когда вы в последний раз общались?

– Несколько наших встречались в ресторане где-то месяц назад. Род иногда разрешает мне готовить для них, когда место закрыто. И я звонил ей за неделю до её смерти.

– Зачем?

Вопрос явно его шокировал.

– Это личное. Не хочу об этом говорить.

– Полиция может захотеть переговорить с тобой. Рэйчел сказала, что они хотели отыскать людей, у которых могут быть предположения о том, почему она убила себя.

– Рэйчел?

– Рэйчел Лэмберт. Она обеспечивает выполнение проекта. Белла была её подругой.

– Не знал, что у Беллы, кроме нас, были друзья.

Вот вам, подумала Грэйс, и представление Рэйчел о том, что они с Беллой были ближе, чем мать и дочь. Белла даже не сочла её заслуживающей упоминания.

– Как бы то ни было, – внезапно сказал Эдмунд, – я не хочу иметь никаких дел с полицией. Белле бы это пришлось не по нраву. Она давно оставила всё это позади.

– Всё это?

Но он покачал головой и отвернулся. Он обошёл дом, заглядывая по очереди в каждое окно, иногда прикладывая ладонь между лбом и стеклом, чтобы отражённый свет не слепил.

– Не знаю, что ты ожидаешь обнаружить.

– Не могу понять, что здесь происходило, – заявил он, словно не слыша её. – Какой она была?

– Откуда мне знать? – огрызнулась Грэйс. Такое заглядывание в дом умершей казалось ей нездоровым, и она волновалась, что Рэйчел или Энн могут рано вернуться и застать их за этим. – Она покончила с собой в ночь моего приезда.

– Точно, – раздосадованно пробормотал Эдмунд, словно Грэйс была как-то виновата в этом, словно её грядущее прибытие послужило толчком к самоубийству Беллы.

– Тогда вернёмся обратно в дом? – Грэйс мягко дотронулась до его руки в попытке помириться. – Здесь нам делать больше нечего, и я замёрзла.

Она проводила его до Бейкиз. Он пошёл без возражений и сидел тихо, пока она делала чай. Затем он взглянул на часы.

– Скоро мне пора. Она сказала, что будет там где-то в пять. – Она. Без имени. Может быть, он даже не мог его вспомнить. После Сью он старался не слишком привязываться.

– Я пройдусь с тобой по дороге.

– Нет, – быстро возразил он, так что Грэйс задумалась, не сочинил ли он эту поездку. Возможно, он не признался, что у него есть дочь. – Я говорил тебе, что она стеснительная.

– Тогда я попрощаюсь здесь. – Они неловко стояли в узкой кухне.

– Итак? – спросил он, стараясь изобразить отцовское добродушие. Теперь было похоже, что ему не хочется уходить. – Как проект?

– Непросто. Делаю, как ты просишь.

– Нет, что ж, я это ценю. Но ведь ты и сама этого не хочешь, разве не так? Огромного шрама на горе. На моей земле. – Он заколебался, посмотрел на неё со значением. – Нашей земле.

– Я даже не уверена, что это в конце концов поможет.

– Что ты имеешь в виду?

– Пара выдр. Какое значение они имеют в сравнении со всеми этими деньгами, всеми этими рабочими местами. Вот что скажут люди!

– Больше, чем пара. – Он снова сделал паузу. – По крайней мере – согласно твоему исследованию. Значительное количество. Ты это обещала.

– Не уверена, что смогу продолжать в том же духе. Рэйчел уже сомневается в моих подсчётах.

«И в любом случае из меня плохой лжец», – подумала она. Но речь идёт о науке. О важных вещах.

– Эй, сделай всё, что сможешь! Ради меня.

– Ладно, но это тяжело.

– Понимаю. – Но он не понимал вовсе. Как избалованный ребёнок, он не видел ничего, кроме собственных потребностей и своего горя. – Слушай, я, наверное, пойду.

– Не можешь заставить её ждать, – с сарказмом заметила Грэйс.

– Нет.

Она вышла с ним наружу, затем повернула в противоположном направлении, к старому руднику. Она специально не обернулась, чтобы помахать ему. Она присела среди развалин старого рудника, поближе к ручью, который, когда его заключили в сток, казался очень быстрым и глубоким, и снова принялась размышлять. Грэйс знала, что это опасно, эта одержимость, это желание отыскать смысл и связь. Она почти уверилась, что все события, беспокоившие её, связаны в одну искусную сеть, – смерть Беллы, враждебность Энн, карьер, человек, который, видимо, следил за ней. И она была пауком в центре сети, провоцировала возникновение событий, не понимая причин.

Наконец длина теней, отбрасываемых на здание рудника, заставила её осознать, что уже поздно. Пока она шла к коттеджу в оранжевом вечернем свете, нагрузка помогла расслабиться и ей пришло в голову, что она может быть больна, как и отец. Он тоже может быть параноиком, а она читала, что подобные болезни могут передаваться по наследству. Мысль скорее обнадёжила её, чем напугала. Можно было поговорить с кем-нибудь. Получить лечение. Возможно, нет никакой опасности. Всё в её сознании.

Грэйс два дня держала эту мысль в голове, достаточно долго для того, чтобы черкнуть пару строк отцу, спрашивая, не мог бы он договориться о приёме к его врачу в Сент-Никс, и написать письмо Антонии Торн. Деталей в письме не было. Она пока не чувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы довериться бумаге. Она просто написала, что было бы неплохо поговорить. Кое-что её беспокоит. Рэйчел подвезла её в Ленгхолм, откуда можно было отправить письма. Даже когда они были запечатаны, Грэйс не хотелось их отдавать.

Грэйс отправилась в паб с остальными, только чтобы воспользоваться телефонной будкой в Ленгхолме. Не то чтобы она с пуританской строгостью относилась к совместной выпивке, но ей претили теснота в толпе, толкотня в баре, дыхание незнакомцев на её шее. Иногда, чтобы не показаться высокомерной, она гуляла с ребятами из общежития, и на студенческих сходках всегда было шумно и полно народа. Эдмунд никогда не предлагал сходить вместе в паб. Когда он пил – это было всерьёз, наедине с самим собой и за закрытыми дверями.

Рэйчел, должно быть, думала, что Грэйс станет сопротивляться, поскольку сказала, предлагая поездку:

– Указание руководителей проекта. Надо пойти. Нам всем полезно ненадолго вырваться отсюда.

Так что они забрались в крошечный автомобиль Рэйчел и в темноте поехали в Ленгхолм. Грэйс немного беспокоило, что вся работа осталась в Бейкиз, – когда дом на ферме пустует, туда любой может вломиться, однако остальные заявили, что это просто смешно. Кому может понадобиться ехать в такую даль, только чтобы украсть кучу бумаг и пару биноклей? И Грэйс поняла, что, наверное, ведёт себя глупо. С помощью других людей она это осознала.

Она досидела почти до закрытия паба, чтобы позвонить отцу из телефонной будки на улице. За то недолгое время, что они провели в пабе, Энн успела выпить четыре джина и флиртовала с молоденькими парнями в баре.

Грэйс слышала стук тарелок, чувствовала, как ускользает внимание отца.

– Ну что? – крикнула она. – Ты получил моё письмо?

– Да.

– Ты договорился, чтоб меня приняли?

– Не глупи. Ты самый организованный человек из всех, кого я знаю. Мозгоправ тебе не нужен.

Только тогда она осознала, как сильно надеялась на то, что врач сможет указать ей выход. Она стояла в телефонной будке, отрезанная от паба дорогой. Мимо проехал грузовик, ослепив её светом фар, стёкла в старомодной будке задрожали.

– Папа? – Она больше не могла сосредоточиться и боялась, что он повесит трубку.

– Да.

– Я больше так не могу, пап.

– Конечно, можешь. Недолго же осталось, правда?

– Слишком долго. Ты не знаешь, каково это.

– Ради меня, девочка. Потерпи ради меня. Мы старая команда и работаем вместе.

В трубке раздался чей-то крик, звук бьющейся посуды, и отец, не попрощавшись, повесил трубку.

Грэйс ещё долго стояла там, запертая в будке. Она не могла снова встретиться с Рэйчел или Энн в полном дыма пабе. Она боялась, что зарыдает, не от страха, а из-за растерянности. Она не знала, что делать, а ведь раньше ей всегда удавалось принимать решения. Пьяный старик вышел из паба и осторожно заковылял к ней через дорогу, освещённый светом единственного на улице фонаря. Она распахнула тяжёлую дверь и выбежала. Она прошла мимо него по тротуару, но он, казалось, её не заметил.

В пабе Энн снова сидела за стойкой.

– Тебя долго не было, – сказала Рэйчел.

– Не получалось дозвониться.

Затем Рэйчел сообщила ей, что Энн хочет переехать в чулан.

– Думаю, ей нужно личное пространство, – сказала она, извиняясь.

– Зачем? – требовательно спросила Грэйс. – Что она задумала? – Ей хотелось таким образом предупредить Рэйчел, но женщина странно на неё посмотрела и сменила тему, так что на мгновение Грэйс заподозрила, что они заодно, что против неё существует заговор.

«Я схожу с ума, – подумала она. – Прямо как мой отец».

На следующее утро Рэйчел ушла рано. Она сказала, что у неё встреча с Питером и представителем компании. Грэйс, толком не выспавшаяся, встала ещё раньше и постаралась нормально поддержать беседу. Она приготовила Рэйчел кофе и затем смотрела, как маленький автомобиль уезжает прочь, двигатель работает на пределе при подъёме на холм. Вернувшись в коттедж, она положила хлеб под гриль, чтобы поджарить, но дело до еды не дошло, поскольку появилась Энн, всё ещё в ночнушке, влажные волосы обёрнуты в полотенце.

– Я уже ухожу, – быстро сказала Грэйс. – Меня не будет до вечера. Вернусь достаточно поздно.

Энн, должно быть, заметила потихоньку коричневевший хлеб под грилем, но только пожала плечами и сказала – ладно.

Только около двенадцати Грэйс поняла, что она выбежала в такой спешке, что не оставила в Бейкиз данные своего предполагаемого маршрута. Ей не хотелось давать Рэйчел повод взглянуть на её работу повнимательней, так что она решила вернуться. Она предположила, что к её приходу Энн уже уйдёт со своими рамами.

У коттеджа была припаркована машина, и на мгновение в Грэйс проснулась подозрительность. Машина была не Питера Кемпа, а других посетителей к ним не ходило. Затем она вновь подумала, что просто смешна. Может, машина принадлежала кому-то из осматривавших фермерский дом в Блэклоу и землю, оценщику или агенту.

Войдя на кухню, она услышала звуки, доносившиеся из другой комнаты, – сопение, крики. Не раздумывая, она распахнула дверь в гостиную, чтобы посмотреть, что происходит. Там пахло едой, копчёной рыбой и спелыми фруктами, и её затошнило. Она увидела Энн Прис, лежавшую на полу с мужчиной. У него был голый живот, брюки у лодыжек, и это было так похоже на грязную приморскую открытку, что Грэйс мимоходом подумала, не шутка ли это. Не сводит ли Энн с ней счёты таким образом. Однако Энн не смеялась. Она находилась под мужчиной, но смотрела в сторону двери и, сразу заметив Грэйс, явно была шокирована. Мужчине пришлось повернуться, чтоб увидеть её. При этом он одной рукой натягивал трусы, перенеся свой вес на другую. Это был почти гимнастический трюк. Стоило мужчине обернуться, как Грэйс узнала его лицо. Эдмунд посылал ей вырезки из газет о разработке в Блэклоу, и там были фотографии Годфри Во. Мгновение Грэйс глядела на него, затем вышла, закрыв за собой дверь.

Итак, Энн всё это время была заодно с вражеской стороной. Хотя бы это не плод её воображения. Раздумывая, что делать с этой информацией, она вырвала страницу из блокнота и подробно расписала, где планировала быть в обед.

Дверь открылась, и вошла Энн, не спокойная, как раньше, а взволнованная и робкая. Грэйс было видно, что та чувствует ту же неуверенность, что и она сама. Глядя на Энн Прис, Грэйс решила не передавать отцу информацию о её интрижке с Годфри Во. С этим следовало разобраться, но иначе. Ей было отвратительно представлять, как стал бы злорадствовать Эдмунд, снова и снова перекатывая во рту подробности, словно дорогое бренди, которое надо посмаковать.

Так что, когда Энн заговорила о жене и ребёнке Годфри, она сказала:

– Всё в порядке. Я ничего не скажу.

Она произнесла это медленно и твёрдо. Ей хотелось, чтобы Энн ей поверила. Энн, вероятно, и впрямь поверила, потому что благодарно улыбнулась.

– Вечером готовлю я. Сделаю запеканку с курицей, ты пальчики оближешь.

Грэйс едва не напомнила Энн, что она вегетарианка, однако вовремя остановила себя. Это был жест примирения, и портить его не следовало. Время для честности наступит позже. Она улыбнулась про себя и сказала:

– Я пойду. Оставлю вас продолжать.

Шагая по дороге к заброшенному руднику, она чувствовала себя так хорошо, как не бывало с тех самых пор, как отец втравил её в эту неразбериху.