3. «Объяснение – констатация»

Как уже говорилось выше, «объяснение» – есть естественная форма речевого поведения, зарождающаяся в тот момент, когда ребенок начинает осваивать знаки в качестве означающих, но не пропадающая затем, а существенно преобразующаяся. Изначально, по всей видимости, «объяснение» этой функцией – освоение знаков как означающих – и ограничивается. Ребенку необходимо привести свою «картину» в активное, функциональное состояние, он толкует одни слова посредством других, получает новые, выводит некие закономерности, не вполне осознавая, где реальность, а где вымысел, где игра слов, а где игра словами. С этой целью он увязывает элементы своей «картины» любыми доступными ему связями, «сплетает» их в аберрации, что в совокупности и представляет собой специфическое детское мышление. Система будет «работать» только в том случае, если все ее элементы увязаны в единое целое, именно поэтому таким значительным выступает феномен «потребности» ребенка «в обосновании во что бы то ни стало», выделенный Ж. Пиаже⁸²².

Однако, если с ребенком, кажется, все понятно, то со взрослым человеком все значительно сложнее. Очевидно, что и здесь феномен «объяснения» служит естественной и необходимой цели – поддержанию единства психического⁸²³. Но что делает взрослый человек: просто ли и относительно случайно связывает факты посредством аберраций означающих или же устанавливает действительную истину? Кажется, что следует склониться ко второму мнению, однако современная философия, по всей видимости, тяготеет к первому⁸²⁴. Если, по выражению У. Джеймса, «чистый опыт» можно хотя бы описать (то есть представить)⁸²⁵, то возникает вопрос: насколько эта прибавка (а это именно прибавка к «чистому опыту») достоверна? Сам факт возможности этого вопроса делает заведомо безнадежным вопрос о достоверности ассоциации в аберрациях этих «прибавок», затевающих здесь, ко всему прочему, еще и «свою игру». В результате Д.А. Ланин заключает: «То, что мы считаем использованием языка, при ближайшем рассмотрении оказывается только весьма древней и сложно структурированной иллюзией»⁸²⁶.

Эта «иллюзия» – не простая неловкость языка, которой бы можно было с легкостью пренебречь; она приводит к несостоятельности языка в качестве средства содержательной коммуникации, что позволяет Ж. Делезу сказать: «Основание лжи вписано в сам язык», а потому главное правило: «Не особенно объясняться, что означает прежде всего не слишком объясняться с другим»⁸²⁷. То есть не только результаты апперцепции индивидуально отличны, поскольку происходят, если так можно выразиться, на разных «фонах» (на фоне различных индивидуальных континуумов поведения), но и используемые одним человеком слова не ясны другому. Слова только кажутся слышащему (читающему) их понятными, хотя на самом деле он понимает не эти, но собственные, идентичные по звучанию означающие, которые обретают себя через специфическое (индивидуализированное) толкование в его «картине». Каким бы парадоксальным ни был этот вывод, повседневная практика психотерапевтической работы доказывает это со всей очевидностью, поскольку «пациент» слышит совсем не то, что «говорит» ему психотерапевт. В противном случае можно было бы избежать всех тех ухищрений, которые представлены, например, в этом «Руководстве», да и сами бы пациенты излечивались после одной консультации.

Впрочем, следует вернуться к «объяснению» как фактической форме мышления. Бессмысленный спор сторонников «описания» со сторонниками «понимания» в философии (этот спор, в сущности, философию и составляет) представляется более чем пустым разговором, поскольку первые, делая свои «описания», опираются на «понимание», а вторые «описывают» свое «понимание», которое на поверку оказывается не знанием некой безусловной истины, но просто таким «описанием» или, лучше сказать, «объяснением» действительности. То, что Р. Рорти выносит этой гносеологической вакханалии приговор, – вполне естественно. Однако ожидаемая им в будущем «наставительная философия»⁸²⁸ ничего не меняет в принципе, мы все равно имеем дело с «объяснениями». С этого началась «сознательная» жизнь каждого разумного человека, этим она и продолжается, даже если он «философ». Человеку никуда не деться от «объяснений», они составляют плоть и кровь его мышления, система («картина») поддерживается на плаву новыми аберрациями своих элементов, но это дело системы, и пока человек отождествляет себя с этой игрой, он заложник этой игры.

Если бы удалось как-то зафиксировать все, о чем думает человек, то мы бы имели совокупность «прогнозов» и «требований», обеспеченных «объяснениями». При этом, если устранить «прогнозы» и «требования», то за ненужностью ретируются и «объяснения», однако, покамест последние наличествуют, избавиться от «прогнозов» и «требований» весьма и весьма затруднительно. Поэтому речь должна идти не о «конфликте интерпретаций»⁸²⁹, но об абсурдности самого факта интерпретации⁸³⁰. Когда Г. Райл пишет, что «теоретизирование является одной из практик наряду с другими и само по себе может быть осуществлено разумно или глупо»⁸³¹, он, с одной стороны, сводит «теоретизирование» к «объяснению», что само по себе примечательно, поскольку срывает нездоровый налет восторга с «научного знания»⁸³²; однако, с другой стороны, он устанавливает критерий («разумно или глупо»), который с позиции здравого смысла, конечно, хорош, он требует от пациента «разумных» «объяснений» (суждений, мыслей и т. п.), но не нужно лицемерить – к истине это не имеет никакого отношения. Тем, кто «охотится» за эффектом, а таковы представители всех, без исключения, психотерапевтических школ, данный критерий не нужен. Плацебо – обман, а практик доволен результатом, при том что пациент его мыслит в этом случае «глупо», а врач объясняет «разумно».

Критерий, который избрала для себя КМ СПП, – субъективное качество жизни человека. Какие будут использованы «объяснения» для того, чтобы избавиться от «объяснений», не имеет принципиального значения, поскольку у них одна участь – редукция. Однако же до тех пор пока существуют «объяснения», субъективное качество жизни человека не будет вполне удовлетворительным, и этому он также найдет «объяснение». Единственная возможность состоит в том, чтобы подорвать авторитет «объяснения» и заменить его простейшим аналогом – «констатацией». Где констатируется «факт», там на авансцену выходит результат апперцептивного поведения, а далее работа идет уже конкретно с этой апперцепцией, причем возникающие по ходу этой работы «объяснения» редуцируются тем же самым образом.

А. Психический механизм

Если не мистифицировать процесс мышления, то нет никаких сомнений в правильности следующего тезиса И.П. Павлова: «Вероятно, – пишет он, – лобные доли и есть орган этого прибавочного чисто человеческого мышления, для которого, однако, общие законы высшей нервной деятельности должны, нужно думать, оставаться одни и те же»⁸³³. Однако, как показал Л.С. Выготский, рассматривая этот вопрос с точки зрения культурно-исторической теории, необходимо сделать важное уточнение: «Каждая психическая функция в свое время переходит за пределы органической системы активности, свойственной ей, и начинает свое культурное развитие в пределах совершенно иной системы активности»⁸³⁴. Иными словами, хотя мышление и функционирует по тем же законам, которые установлены в психике, но содержание мышления (речевое поведение) разворачивается в принципиально иной плоскости (то есть в «картине», где знаки понимаются как означающие), что, собственно говоря, и производит ощущение отличности мышления от любого другого психического процесса, хотя сугубо «технически» это отличие не существенно: те же динамические стереотипы, те же элементарные эмоции и та же работа, служащая той же цели – тенденции выживания (последняя, однако, здесь серьезно «разрослась»).

Как уже говорилось, проблемой являются не «объяснения» сами по себе, но их фиксирующая и усиливающая роль в отношениях «прогнозов» и «требований». Начинающиеся со слов «потому что», они способны оправдать любое «требование» и любой «прогноз». Неслучайно Ф. Пёрлз не скрывал своего раздражения, когда встречался с «объяснениями»: «Почему и потомучто – неприличные слова в гештальттерапии. […] Почему создает лишь бесконечную цепочку исследований причин причин причин причин причин»⁸³⁵. Впрочем, раздражаться просто не имеет смысла, ведь существование «объяснения» объяснимо. «Картина» создается как «дублер» действительности, но если действительность – это естественная целостность, то «картина» искусственна, взаимосвязи элементов в ней могут быть только «созданы» и они суть «объяснения». Здесь та же разница, что между природной скалой и стеной из кирпича – для последней нужен цемент, с этим ничего не поделать.

Необходимо точно понять роль «объяснений» («картина») в поведении человека. Казалось бы, они его определяют, однако на поверку оказывается, что «объяснения» лишь «визируют» уже осуществленную конфигурацию элементов «схемы». С другой стороны, никакое действие без этой «визы» (хотя бы и в свернутой форме) невозможно, исключая разве те случаи, о которых психиатру не нужно специально рассказывать. Вместе с тем если «объяснение» уже создано, то возможность соответствующего действия или утрачивается (если «объяснение» касается того, почему чего-то сделать невозможно), или, напротив, появляется (если «объясняется», почему что-то сделать можно), даже если в реальности подобная возможность отсутствует. В этом смысле роль «картины» (и содержащихся в ней «объяснений») в детерминации поведения значительно весомее, нежели предполагаемое изначально одно лишь «визирование» «объяснением» («картина») действия «схемы».

Далее следует уточнить следующий момент: «разумность» «объяснения» не является серьезным аргументом в пользу достоверности последнего. Это понятно из механизма происхождения «объяснений», однако это обстоятельство далеко не всегда очевидно. Здесь складывается впечатление, что все зависит от имеющейся в распоряжении индивида информации, но по всей видимости, это только отчасти действительно так. Вполне вероятно, что есть такая «информация», которая не может стать достоянием никакого индивида, имеющего данное устройство воспринимающего аппарата. Однако если нечто, что никак нельзя воспринять (ни фактическим, ни «вооруженным» глазом), и существует, то об этом нельзя ни судить, ни объяснять это. Всякие попытки такого рода⁸³⁶ абсурдны.

Установление «причинно-следственных связей» есть интеллектуальная операция, а потому к процессу познания она имеет весьма относительное отношение. Выявленные таким образом закономерности призваны реконструировать реальность, но не познать ее. Абстрактно понятно, что все определяет все. Но человек имеет склонность выделять «главную причину», тогда как ее первенство – только кажущее, поскольку возможность этой «главной причины», в свою очередь, обеспечивается какой-нибудь незначительной мелочью, как правило выпадающей из поля зрения, однако вне этой «мелочи» не было бы и «главной причины». Более того, «осознанная причина» – это «причина официальная», а, как говорил Л.С. Выготский, «нам может показаться, что мы что-нибудь делаем по известной причине, а на самом деле причина будет другой»⁸³⁷. Л. Витгенштейн, в свою очередь, так же весьма скептически относился к возможности указания на действительную «причину» того или иного явления. Он полагал, что то, что мы считаем «причиной», – это или способ, при помощи которого была достигнута данная цель («Вы представляете причину, – писал Л. Витгенштейн, – как будто это дорога, по которой вы шли»)⁸³⁸, или просто указание на «повод» или на «мотив» нашего действия⁸³⁹.

Наконец, заслуживает внимания и следующий пункт. «Объяснения» могут быть восприняты индивидом уже в готовом виде, а могут создаваться им самостоятельно. Если все «объясняют» какую-то вещь каким-то образом, то очевидно, что один из всех «объясняет» ее так же. Однако если кто-то один «объясняет» нечто так-то, то это не мешает другому «объяснять» это иначе. Все это создает возможность спора, однако такой спор есть не что иное, как пикирование индивидуальными «объяснениями» на базе общих «объяснений». Введение какой-то новой информации в «картину» оппонента может прекратить (исчерпать) спор, но общие «объяснения» не становятся от этого более существенными. В результате изменится поведение того, кто получил новую информацию, однако поведение это, как и прежде, будет обеспечиваться все теми же общими «объяснениями», которые, разумеется, могут быть ошибочными.

Данное положение весьма и весьма важно, поскольку человечество существует в пространстве мифов, которые созданы такого рода объяснениями; сомневаться в них затруднительно хотя бы по причине их постоянной репродукции, как в художественных формах, так и посредством фантазии (как собственной, так и чужой), которая способна выдавать желаемое за действительное. Все это приводит к представленному выше «девиантному» дезадаптивному механизму: в «картине» образуются цели, которые не могут быть достигнуты. Эти мифы о «бесконечной любви», «счастливых семьях», «исключительной преданности», «верности данному слову», «свободе», «просветлении» и т. д. и т. п. направляют поведение человека, однако, поскольку никто никогда не достигал подобных результатов, пути этими «объяснениями» же и ограничиваются (часть из них начинается со слов «не получилось, потому что…», другая – «получится, если…»). До тех пор пока этот – «девиантный» – дезадаптивный механизм не будет сведен на нет, надеяться на прекращение беспочвенных и пагубных по итогу «объяснений» не приходится.

Все сказанное выше позволяет резюмировать роль «объяснений» в поведении человека. Согласно КМ СПП, целенаправленное поведение человека определяется тенденцией выживания, преломленной в континууме поведения, то есть в содержательной среде. Как же определяется этот «путь» к цели? «Тенденция выживания» сама по себе есть цель (цель «выживания» в самых различных содержательных аспектах); эта цель, однако, есть и условие, обнаруживающее себя в совокупности других условий. Проводимая работа представляет собой выбор пути к достижению цели при данных условиях⁸⁴⁰. Впрочем, надо заметить, что этот «выбор» – факт скорее риторический, нежели реальный. Однако именно наличие «объяснений» и создает иллюзию «выбора», поскольку условия, в которых осуществляется, по крайней мере, «сознательная» (то есть в аберрациях «картины») часть выбора, и есть «объяснения».

«Объяснение» служит двум возможным целям: «почему что-то следует делать» (а также, «почему что-то можно делать») и «почему чего-то не следует делать» (а также, «почему что-то нельзя делать»). Таким образом, «объяснения» создают набор «за» и «против». Однако было бы ошибкой думать, что далее происходит суммация «объяснений» «за» и суммация «объяснений» «против», а дальше из одной суммы вычитается другая. Это не так, поскольку сами «объяснения» ничего не стоят, они лишь представляют и обслуживают соответствующие конфигурации элементов «схемы», поэтому даже самое логичное, самое выверенное и, как кажется, убедительное «объяснение» «за» может быть устранено абсолютно безосновательным «объяснением» «против». Иными словами, «вес» «объяснения» определяется не «объемом», а «материалом» «схемы»; с другой стороны, недостающий «объем» «объяснения» («за» или «против») нетрудно и наверстать, аберрации «картины» вполне способны справиться с этой задачей в случае необходимости.

Когда же необходимые «схеме» (конфигурации ее элементов) «объяснения» (то есть аберрации «картины») созданы, то возникает иллюзия, что выбор человека сознателен, что он сделан в результате осознанного «анализа» обстоятельств, причин, предполагаемых последствий («объяснение» «прогнозов») и с соблюдением необходимых условий («объяснение» «требований»). И тут начинается новая игра: все действующие силы закамуфлированы, то есть переоделись и перевоплотились, разыгрывается своеобразный спектакль, где артисты выступают как герои пьесы. Сцены, акты и действия, будучи плодом воображения драматурга, предстают как реальные, таковыми, впрочем, совсем не являясь. Изменить эту игру можно, но только в рамках этой же игры, чего, разумеется, оказывается недостаточно для достижения психотерапевтического эффекта. Эту игру, впрочем, можно и отменить, вызвав на сцену «автора». Данную функцию и призвана выполнить «констатация».

Суть «констатации» и принципиальное отличие ее от «объяснения» заключается в том, что если вторая – это всегда связи (аберрации) означающих (что создает возможность установления причинно-следственных связей, рационализации, оценки и т. п.), то первая – это сами конкретные означающие, которым не предоставляется возможности вступить в какие-либо отношения с другими означающими⁸⁴¹. В целом, задача достаточно проста: необходимо назвать все действующие элементы «схемы», редуцировать «невозможное», а также соблюдать точность в означивании; разумеется, все это можно сделать только с участием психотерапевта. При этом данный акт называния («констатация») должен быть «чистым», то есть лишенным каких-либо аберраций означающих. Далее решение о действии принимается в соответствии с теми «констатациями», которые были установлены. По сути дела, это решение возникает в совершенно новых условиях, где устранены искажающие влияния «объяснений», и, кроме того, здесь не могут быть приняты заведомо абсурдные решения.

Б. Диагностические возможности

Речевое поведение, что уже не раз отмечалось, представляет собой совокупность «прогнозов», «требований» и «объяснений». Последние поддерживают «прогнозы» и «требования», а потому должны быть устранены, чтобы обеспечить возможность их редукции. Психотерапевт регулярно сталкивается с «объяснениями» пациента, начиная с того момента, когда тот предъявляет «жалобы». Собственно говоря, сами «жалобы», как правило, есть «объяснения», а потому задача психотерапевта – сразу же переводить их в формы «констатаций». Следующий этап всплеска «объяснений» пациента касается того, «почему» он «прав», а все остальные «не правы» (в том числе и психотерапевт, конечно). Когда же, с помощью перевода «объяснений» в «констатации», и этот этап оказывается преодолен, то пациент начинает «объяснять», почему он не может (или у него не получится, или даже нельзя) делать, жить, думать иначе, относиться к тем или иным событиям по-другому и т. д. Все эти «объяснения» порождены актуализацией «элементарных эмоций», поддерживающих беззаботное существование прежних дезадаптивных динамических стереотипов. Здесь на помощь психотерапевту снова приходят «констатации».

Когда же и этот демарш «объяснений» миновал, а перед пациентом альтернатива – адаптивного и дезадаптивного поведения, психотерапевт не спрашивает его, «почему», «надо» или «не надо», он спрашивает: «Хочешь или не хочешь?» – и этим ограничивается. В противном случае у пациента возникнут «объяснения», которые способны парализовать любую его целенаправленную активность. То, что сам пациент на этом этапе создает себе какие-то «объяснения», нельзя считать недопустимым, поскольку в данном случае «объяснения» служат ему для усиления тех тенденций (намерений), которые позволяют ему сформировать новый, адаптивный динамический стереотип по тому или иному вопросу. Впрочем, и здесь психотерапевту не следует нарушать основного правила – как можно меньше «объясняться». Задача состоит в том, чтобы из плоскости представлений (аберрации «картины») перевести психотерапевтический процесс в плоскость непосредственной, фактической деятельности («схема»): навык действия должен быть отработан и закреплен в качестве динамического стереотипа. «Лишние» «объяснения» могут вытеснить действие, так что воз не сдвинется с места.

Все сказанное выше требует от психотерапевта адекватного различения «объяснений», «прогнозов» и «требований». При этом все «объяснения», которые могут быть скрыты, представать в самых разных формах, маскироваться, функционировать «по умолчанию», – непременно должны быть развернуты, означены как «объяснения» и редуцированы.

Под «объяснениями» Ф. Пёрлз понимал фразы, начинающие-ся с «потому что», то есть «рационализации» и «оправдания», которые он относил ко «второму классу словесного продукта». Впрочем, сюда же следовало бы добавить еще и «оценку» (поскольку «оценка» не бывает «немотивированной», и даже простое: «А потому что так!» – это тоже «объяснение»), а также «обвинения»⁸⁴². Формула любого «объяснения» – есть установление «причинно-следственных отношений» в соответствии с уже заданными параметрами (конфигурация элементов «схемы»). То есть последние уже в каком-то смысле содержат в себе «объяснение» себя, хотя это самое элементарное из возможных «объяснений», которое можно свести к формуле: «Мы есть, и вы вынуждены с этим считаться». Дальнейшая работа «картины» по созданию соответствующих «разумных» «объяснений» – есть лишь пустая формальность, которая, впрочем, таковой не осознается, в противном случае вряд ли бы кто-то тратил на нее силы.

Итак, для психотерапевтической работы наиболее существенны такие очевидные «объяснения», как «потому что», «рационализация», «оправдания», «оценки». К первым («потому что») относятся собственно «объяснения» пациентами своих симптомов, неадекватных реакций, утверждений, взглядов, отношений, «комплексов», «проблем», «неудач», «отсутствие перспектив» (впрочем, равно как и наличие последних) и т. д. и т. п., то есть система обоснования своего дезадаптивного поведения. Необходимо признать, что чем непонятнее для пациента происходящее с ним, чем более его пугают симптомы и результаты дезадаптации, тем настойчивее он формирует «объяснительную» структуру, тем сильнее удерживает ее⁸⁴³, поскольку последняя обеспечивает ощущение стабильности и понятности, предохраняет пациента от «разрывов» работы сознания («картины») и фактических его действий, переживаний и т. п. (работа «схемы»).

Здесь прослеживаются целые структуры «причинно-следственных отношений», зачастую связи между различными элементами этой структуры очевидно формальны, а в ряде случаев все вместе они представляют собой действительно жесткое образование. Так или иначе, но наличие этих «объяснений» закрепляет дезадаптивные динамические стереотипы «схемы» поддержкой соответствующих динамических стереотипов «картины», дезадаптивность которых далеко не всегда очевидна. С учетом же того, что «объяснения» (аберрации «картины») по большей части порождены под прямым давлением определенной конфигурации элементов «схемы», то очевидно, что развенчать их посредством «дискуссии» не представляется возможным; с этой целью КМ СПП и предлагает ряд «обходных» возможностей.

Понятие «рационализации» разработано в психоанализе⁸⁴⁴ и рассматривается как «защитный механизм», обеспечивающий «блокировку осознания истинных мыслей, чувств и мотивов», как «бессознательное стремление индивида к рациональному обоснованию своих идей и поведения даже в тех случаях, когда они иррациональны»⁸⁴⁵. Психоаналитики утверждают, что этот процесс происходит без участия сознания пациента и продиктован необходимостью защитить себя от собственных же либидозных или деструктивных влечений. Интересно, что Б. Рассел, напротив, акцентировал внимание на том, что подобная рационализация может только внешне казаться бессознательной, тогда как на самом деле является плодом более или менее осознанных поведенческих тактик⁸⁴⁶. По всей видимости, и тот и другой механизм объяснения «рационализации» имеет право на существование.

Однако КМ СПП делает акцент на следующем феномене: очевидно, что человек нуждается в пояснении своих действий; будучи ребенком, он сопровождал свои действия словами («эгоцентрическая речь»), теперь, в уже преображенной форме, он сопровождает их внутренней речью, причем часть этой внутренней речи он «слышит», а часть проскальзывает незамеченной («автоматические мысли»). Таким образом, «рационализация» есть, по всей видимости, естественный механизм, создающий ощущение единства, связанности, последовательности всех своих действий у человека. Подобное ощущение связанности всех элементов своего существования необходимо человеку для своей ориентации в социальной среде, поскольку конституирует его как личность (то есть как субъекта социальных отношений). Однако же очевидно, что до уровня сознания «доходят» (представляются в нем) далеко не все подсознательные акты; более того, даже то, что «доходит», представляется в весьма искаженной форме; наконец, сама структура «картины», с одной стороны, предлагает этому «материалу» самые разнообразные варианты преломления, а с другой, весьма ограничивает его в возможности сохранить свое «лицо».

Таким образом, «рационализация» – есть «объяснение» не конкретных актов, а всего наличного поведения человека в целом. В этой связи правы и психоаналитики, которые считают, что это «объяснение» скрывает реальное положение дел (впрочем, каково реальное положение дел, остается вопросом, несмотря на заявления аналитиков). Также оправданны и суждения Б. Рассела, поскольку если какое-то действие человека противоречит его личностной идентификации, то очевидно, что он будет его рационализировать, чтобы не нарушать общей связи элементов своего существования, им установленной.

«Оправдания» и «обвинения» делают акцент на первой части «причинно-следственного отношения». Иными словами, когда «следствие» кажется очевидным, то «объяснение» используется, с тем, чтобы определить его «причину», при этом в случае «оправдания» эта причина обосновывается «объяснением» как должная, в случае же «обвинения» она обосновывается «объяснением» как недопустимая. Роль и той и другой формы при этом остается очевидной; обе они служат «объяснению» собственного поведения человека, однако при «оправдании» это «объяснение» служит защитно-оборонительной цели, при «обвинении» – защитно-наступательной.

Особого внимания из всех представленных феноменов «объяснения» заслуживает, конечно, «оценка». В целом, «оценка» есть «объяснение» «по умолчанию», и в данном случае индивидом «объясняется» правомерность его апперцептивного поведения. Собственно, результат апперцепции определяется функционированием динамического стереотипа, а не «личностью», однако допустить собственную несостоятельность в этом вопросе «личность», в свете соответствующих аберраций, не может. Потому «оценка» служит тому, чтобы «приписать» сознанию («личности») его активную роль в апперцепции: «Это такое, потому что…». На самом же деле «это такое» благодаря соответствующим динамическим стереотипам, а что по этому поводу «думает» «личность», не играет равным счетом никакой роли. В «картине» результаты апперцепции подвергаются разработке, возникают аберрации («объяснения»), которые усиливают и постулируют результат апперцепции в качестве «данности». «Плохое» и «хорошее», «правильное» и «неправильное», «достойное» и «недостойное» – все это и многое другое есть «оценка», то есть «объяснение», толкование факта: «Он такой, потому что…»

Психотерапевту следует уметь четко выделить «объяснение», различить его по данным формам. При этом нужно помнить, что предлагаемые пациентом «объяснения», как правило, не преследуют цели что-либо понять или хотя бы уяснить для самого себя. «Объяснения» – это речь, обращенная к другому (в данном случае к психотерапевту), оно «придумывается» для него. Как писал Л. Витгенштейн, «ты должен дать объяснение, которое будет принято. В этом вся суть объяснения»⁸⁴⁷. Зачастую эта тактика не осознается пациентом, но то, что пациент перед сеансом настоятельно продумывает, проигрывает, меняет и дополняет собственные «объяснения», приготавливаемые им для психотерапевта, свидетельствует об этом со всей очевидностью. Принимать «объяснения» пациента всерьез по крайней мере несерьезно. Хотя, разумеется, они должны быть внимательно выслушаны, для того чтобы, во-первых, у пациента не возникло ощущения, что он «не понят», поскольку его не дослушали, а во-вторых, чтобы четко знать все заготовленные пациентом аргументации, что крайне существенно, ведь, когда он, пытаясь сохранить свои прежние дезадаптивные динамические стереотипы, будет «тасовать» и «передергивать» факты, его всегда можно будет обратить к его же собственным «объяснениям».

Впрочем, с диагностической точки зрения важны не сами «объяснения»⁸⁴⁸, но то, какие действия со стороны пациента они блокируют, а какие, напротив, «продюсируют». Если некое действие блокируется, следовательно, во-первых, оно есть, во-вторых, составляет для пациента «проблему», в-третьих, нуждается в реализации, или видоизменении, или интеграции в общую структуру его действий. Если некое действие «продюсируется», то следовательно, во-первых, по тем или иным причинам оно нуждается в поддержке, то есть или недостаточно выражено, или встречает на пути своей реализации некоторые сопротивления; во-вторых, данное «продюсируемое» действие имеет своего антагониста, которое, возможно, и является действительно желаемым; в-третьих, «продюсируемое» действие может оказаться и вовсе не желаемым, но возникшим по причине каких-то «третьих сил», эти «силы» должны быть выявлены и отведены в соответствующий контекст, а сами вызванные ими и «продюсируемые» «картиной» действия должны быть редуцированы.

Наконец, необходимо определить, насколько пациент способен «констатировать» фактическую данность, не включая ее в «причинно-следственные закономерности», то есть шаблоны, определяемые соответствующими динамическими стереотипами. То есть то, насколько он может дистанцироваться от собственного поведения, осуществлять поведение в отношении поведения. Здесь также следует обратить внимание на «локус контроля». «Интерналы» и «экстерналы», как известно, различаются по способам интерпретации разных социальных ситуаций, в частности по способам получения информации и по механизмам их казуального объяснения. «Интерналы» более активно ищут информацию и обычно более осведомлены о ситуации, чем «экстерналы». В одной и той же ситуации «интерналы» атрибутируют большую ответственность индивидам, участвующим в этой ситуации. «Интерналы» в большей степени избегают ситуационных объяснений поведения, чем «экстерналы»⁸⁴⁹.

В. Психотерапевтические техники

«Объяснение – констатация»

Психотерапевтическая техника, призванная обеспечить редукцию «объяснений» пациента с заменой их на «констатацию», должна удовлетворять нескольким требованиям:

· во-первых, необходимо четкое уяснение пациентом естественности психического механизма «объяснения»;

· во-вторых, осознание пациентом того, что его «объяснение» – это лишь способ избежать или мотивировать свое действие; способ, который не свидетельствует о «правильности» или «неправильности» поведения пациента, но, как правило, способствует дезадаптивным стратегиям;

· в-третьих, принятие пациентом того факта, что «констатация» – единственно возможный вариант адекватного суждения;

· в-четвертых, понимание пациентом того, что «констатация» есть определение тех фактов, которые есть в наличии, и не сопровождается ни оценкой, ни интерпретацией;

· в-пятых, уяснение пациентом того факта, что «констатация» должна стать точкой отсчета будущего поведения, в противном случае «объяснение» будет поддерживать устоявшиеся дезадаптивные стереотипы.

Для реализации этих требований необходимо соблюсти следующую последовательность действий:

Первый этап (подготовительный).

1) Психотерапевт собирает соответствующую информацию об особенностях речевого поведения данного пациента в настоящем аспекте, то есть необходимо выяснить, насколько он склонен к «объяснениям», насколько эти «объяснения» определяют его поведение, а также уровень «интернальности» пациента.

2) Далее необходимо выяснить, какие «объяснения» пациента поддерживают его дезадаптивные динамические стереотипы. Определяется содержательная часть «объяснения», проясняются все его элементы. Необходимо выявить те элементы «схемы», которые привели к возникновению данного «объяснения», а также те действия, которые или блокируются, или «продюсируются» данным «объяснениям», и цели, которые достигаются этой поведенческой стратегией. Здесь же пациенту представляется подробный разбор процесса формирования его «объяснения», то есть вербализируются те жизненные обстоятельства («опыт») пациента, которые привели к тому, что у него сформировались именно такие «объяснения». Далее пациенту демонстрируется иллюзорность его «объяснений», а также та функция, которую они выполняют, блокируя или «продюсируя» то или иное действие.

3) Далее следует создать соответствующий «модуль» в «картине» пациента: «“Объяснение” – это способ парализовать активность. Объяснение всегда субъективно и не отражает реального положения дел. Это естественный психический механизм, однако, учитывая всю сложность психической организации человека, он вносит искусственную структуру в процесс функционирования естественной, отчего возникают дезадаптивные расстройства. Истинная причина никогда не известна, поскольку у каждого события не одна, а бесконечное множество причин. Впрочем, важно знать не причину, но фактическое положение дел, чтобы действовать целесообразно и действительно осмысленно. “Констатация” позволяет выполнить именно эту роль».

4) Наконец, необходимо сформировать соответствующий «базис» в «схеме» пациента, для этого озвучиваются две следующие позиции. Во-первых: «“Объяснения” служат человеку для того, чтобы что-то делать или чего-то не делать. Если же у человека возникают “проблемы”, то он “объясняет” их и, поскольку они теперь обоснованы, лишается возможности предпринять какие-либо конструктивные действия». Во-вторых: «В отличие от “объяснения” “констатация” позволяет четко определять реальное положение дел и те возможности, а также задачи, которые фактически стоят перед каждым человеком в каждый конкретный момент времени. “Констатируя”, человек перестает быть заложником обстоятельств, он обретает определенность и уверенность, а не фрустрируется и не пугает самого себя. Таким образом, он может принять необходимые решения и действовать, решая встающие перед ним проблемы».

Второйэтап (упражнение «Объяснение – констатация»).

1) Прежде всего необходимо четко отфиксировать появление «объяснений». Поскольку этот процесс происходит «автоматически», то эта часть работы представляет для пациентов значительную трудность. Пациент должен научиться отслеживать те моменты, когда он пускается в «объяснения», то есть «объясняет» себе, «почему» чего-то сделать нельзя или что-то делать надо («почему» что-то не получится или же «почему» что-то «должно» получиться).

2) Далее «объяснение» должно быть дезактуализировано; то есть пациенту следует осознать (используя соответствующий «модуль» «картины»), что его «объяснение» – это только «путь», «мотив» или «повод» что-то делать или чего-то не делать, а истинные причины не известны. «Объяснение» парализует активность или укрепляет дезадаптивное поведение, поэтому продолжение «объяснительства» приведет к пагубным последствиям.

3) «Констатация». Пациенту следует определить фактическое положение дел, то есть не то, о чем гласят его «объяснения», но то, с чем ему фактически приходится иметь дело (с динамическими стереотипами, собственными страхами, «прогнозами» и «требованиями», обстоятельствами, условиями и т. п.). Далее он определяет: что можно «констатировать», что он может при данных «констатациях» и что ему следует делать.

4) После этого реализуется то действие, которое следует из сделанных в предыдущем пункте «констатаций».

Третий этап (самостоятельная работа).

В самостоятельную работу пациента входит освоение данного упражнения, то есть он должен научиться отслеживать появление «объяснений», дезактуализировать их, заменять на «констатации», определять необходимое ему действие и его реализовывать. Для этого пациент получает соответствующий бланк.

В клетки таблицы заносятся соответственно:

· в графу «событие» – обстоятельства, которые предшествовали возникновению «объяснений» (к числу таких обстоятельств (событий) относятся также мысли или воспоминания пациента);

· в графе «объяснение» фиксируются те суждения («автоматические мысли»), которые пациент делал в отношении этого события;

· в графу «результатыобъяснения» записываются те негативные переживания, которое возникли у пациента вследствие его «объяснений» (в особенности если они своевременно не были заменены на «констатации»);

· в графе «констатации» делается список тех «констатаций», на которые пациент имеет право;

· наконец, в графу «результатыконстатаций» заносятся действия, исполнение которых резюмирует сделанные «констатации».

На последующем занятии пациент с психотерапевтом внимательно обсуждают итоги самостоятельной работы. При этом данные первой графы рассматриваются как «провокации» (см. выше), то есть поведение апперцепции; данные второй графы существенны для реализации психического механизма «отречение в речи». Факт заполнения графы «результаты объяснения» есть очевидное свидетельство неправильного выполнения пациентом настоящего упражнения, то есть говорит о недостаточной дезактуализации «объяснения». Кроме того, настоящая графа используется также и в тех случаях, когда у пациента возникло какое-то негативное переживание (например, депрессивная реакция), однако предшествующее ей «объяснение» не было отслежено, а соответственно и дезактуализировано, и заменено на «констатацию» и т. д.

«Констатации» пациента, занесенные им в соответствующую графу, обсуждаются с психотерапевтом, поскольку необходимо убедиться в том, что это были именно «констатации», а не модифицированные объяснения. Если на этом этапе были выявлены неадекватные апперцепции, «прогнозы» и «требования», они должны были быть изменены с помощью соответствующих психотерапевтических техник. Наконец, данные последней графы – «реализация констатаций» – свидетельствуют о том, правильно ли было выполнено это упражнение, поскольку результат должен выражаться в адаптивном поведении. Если по результатам реализации «констатаций» последовал ожидаемый эффект (снижение чувства тревоги, внутреннего напряжения и т. п.), то следует заключить, что пациент освоил настоящее упражнение; если же эффект был отрицательным (тревога, фрустрация и т. п.), то следует выяснить, в какой части упражнения пациентом была допущена ошибка.

Дополнение

1) «Альтернативные объяснения»

Данная техника применяется для редукции стойких непродуктивных объяснительных моделей в «картине» пациента. Психотерапевт в полувопросительной-полуутвердительной форме выдвигает одно за другим альтернативные объяснительные предположения, завершая каждую гипотезу риторическим вопросом о вероятности и соответствии действительности данного предположения. Как только пациент начинает соглашаться – хотя бы частично – с некоторыми из гипотез, психотерапевт предлагает самому пациенту поупражняться в поиске альтернативных объяснений, одобряя и поддерживая каждую из новых версий.

На этом психотерапевтическом приеме основана работа так называемой «миланской школы» семейной психотерапии. В соответствии с системной семейной психотерапией, изложенной миланским терапевтом Л. Босколо и его сотрудниками, психотерапевтическая «бригада» создает многочисленные «объяснения» или гипотезы, раскрывающие причины проблемы пациента. Системные объяснения отличаются от объяснений пациентов. Для них типичен учет взаимодействия группы индивидов и выдвижение значимой функции невротического поведения или симптома. Миланская модель не считает системные объяснения «правильными». Они рассматриваются как альтернативные способы объяснения поведения конкретных индивидуумов. Такие объяснения являются лучшей альтернативой объяснениям пациентов, для которых характерны упрощенность и прямолинейность.

Краткосрочная позитивная психотерапия предлагает технику «плодотворные объяснения», когда пациенту самому предлагают придумать творческое, шутливое или самое вычурное объяснение происходящему.

Психоаналитически ориентированные психотерапевты в качестве одной из базовых интервенций используют так называемые интерпретации – новые объяснения поведения пациента, его жизненных обстоятельств, болезненных симптомов, исходящие из пансексуалистских теорий З. Фрейда и его последователей. Так как интерпретации даются постоянно, системно и по любому значимому поводу, в конечном итоге у пациента в «картине» формируются объяснительные конструкции (на этот раз фрейдистского толка), вытесняющие его прошлые «объяснения».

2) «Фрустрация объяснения», или техника «Зачем?»

Настоящая психотерапевтическая техника весьма эффективна у молодых пациентов с достаточно высоким уровнем образования. Психический механизм, который здесь используется, достаточно прост. При установлении «причинно-следственной связи» акцент делается на «причине», которая и составляет суть «объяснения». Но даже если допустить, что «причина» установлена правильно, от этого ничего не меняется, поскольку «центр тяжести» «объяснения» перенесен в прошлое, которое, разумеется, изменить невозможно. Однако же если перенести «центр тяжести» «объяснения» на будущее (на результат), то ситуация меняется принципиальным образом, поскольку будущее еще не наступило, а потому может быть и иным, нежели предполагается, если предпринять соответствующие меры. Для этого пациенту и задается вопрос «Зачем?», который, будучи вопросом о «цели» и «смысле» (в разных контекстах), не может начинаться с фразы «потому что…», а может быть озвучен лишь в констатациях наличествующих сейчас потребностей.

Когда вопрос звучит так: «Почему вы боитесь?» – пациент отвечает множеством связанных друг с другом «объяснений». Когда же вопрос формулируется иначе, а именно: «Зачем вы боитесь?» – то пациент уже не имеет возможности «объяснять». Если же он все-таки пытается это делать, то психотерапевту следует акцентировать свой вопрос: «Я спрашиваю, не почему вы боитесь, а зачем вы это делаете. Какой смысл? Что это может вам дать? Какова цель? Что вы таким образом выигрываете?» Разумеется, ответ на этот вопрос может быть лишь отрицательным, поскольку страх ничего не прибавляет человеку, кроме негативных переживаний. Если же пациент пускается в этом случае в пространные рассуждения о том, что «страх – это способ уберечься», то психотерапевт вновь возвращается к «констатациям» и акцентирует следующее положение: «Если необходимо уберечься, то следует предпринимать конструктивные действия, страх же, напротив, иррационален, а потому и рассчитывать на конструктивность принятых под его давлением решений не приходится». После этого психотерапевт снова возвращается к основному вопросу: «Так зачем вы боитесь? Как это может вам помочь?»

В результате этой психотерапевтической техники пациент начинает осознавать, что его страх не только бесполезен, но и бессмысленен. Психотерапевт способствует тому, чтобы это понимание сложилось в его «картине» как «модуль». Для этого необходимо задать «наводящий» вопрос такого рода: «А вы бы стали делать что-то, что не имеет никакого смысла? Просто так, без всякого проку?» На что следует отрицательный ответ пациента. «Следовательно, – продолжает психотерапевт, – тревожась, вы делаете то, чего никогда бы не стали бы делать?» Пациент и в этот раз вынужден согласиться, после чего психотерапевт прибегает к провокационному методу: «Получается, что вы и не тревожитесь вовсе, но лишь пытаетесь это делать, основываясь на своих объяснениях?» Подобный «поворот» вынуждает пациента прибегнуть к констатации, которую впоследствии он может достигать тем же способом, то есть используя вопрос «Зачем?»

3) «Я-функции»

Ф. Пёрлз свел в теории гештальт-психотерапии понятия «проекции» и «ответственности». Если прежде, особенно в психоанализе, «проекция» рассматривалась как относительно самостоятельный и неизбежный феномен, то Ф. Пёрлз показал, что недостаточно просто «разоблачить» «проекцию», необходимо вменить пациенту «ответственность» за «проецирование». При этом «проецирование» Ф. Пёрлз понимает достаточно широко, оно охватывает не только межличностные отношения, но и психические состояния (то есть и физическое напряжение, и эмоциональные реакции, и даже сны)⁸⁵⁰. Таким образом, «проецирование» – есть «объяснение» как «обвинение», тогда как своеобразный возврат «проекции» проецирующему – есть «констатация».

Здесь следует обратить внимание на используемую пациентом языковую конструкцию. Если пациент говорит: «Я чувствую напряжение» – он снимает с себя «ответственность» за это свое напряжение. Таким образом, пациент «объясняет» свое состояние и оказывается неспособным это состояние изменить. Он ждет, что это изменение произойдет само собой, благодаря каким-то «внешним» причинам: «Мир должен сделать тебе что-нибудь». Однако если пациент говорит: «Я напрягаюсь и поэтому испытываю дискомфорт» – то в этом случае он получает доступ к этому своему состоянию, и имеет возможность его изменить⁸⁵¹. Таким образом, через перевод функции в качество собственного действия реализуется «констатация», которая позволяет предпринять необходимые шаги (в указанном случае – расслабиться).

«Объяснение» такого рода может маскироваться под вопросы, например: «Я тебе не нравлюсь?» Здесь также явно звучит «обвинение», которое лишает обвиняющего возможности предпринять какие-либо конструктивные шаги для изменения ситуации. В этом случае констатацией будет не подобная аберрация картины, а утверждение: «Я не уверен, что тебе нравлюсь»⁸⁵² или «Мне кажется, что я тебе не нравлюсь. Но это только мое ощущение». Иными словами, во всех представленных случаях эффект «констатации», открывающей путь к деятельности, обеспечивается возвратом пациентом себе «ответственности» за собственное поведение, то есть то, что «проецировалось» и было функцией другого, теперь становится «я-функцией».

Если пациенту что-то не нравится, это можно «объяснить» («потому что…»), однако на этом действие и прервется, а ситуация так и останется в этом «невыгодном» положении. С другой стороны, если формулировать эту позицию как «я-функцию», то возникает эффект «констатации»: «Я формирую чувство недовольства», в этом случае у пациента есть все возможности «не формировать» это чувство. Последовательное действие такого рода неизбежно изменит и апперцепцию этого факта или события.

4) «Антидепрессант»

КМ СПП рассматривает депрессию как своего рода защитный механизм, способный снизить или маскировать проявление «элементарной эмоции» страха (или «тревоги») при нарушении динамического стереотипа. Депрессия позволяет, если так можно выразиться, сгладить остроту тревожного переживания, с одной стороны, и обеспечить функционирование психического по динамическому стереотипу пассивной реакции на тревожащие пациента условия существования, с другой. С помощью «объяснений» этот динамический стереотип обретает и форму, и вес. Данным вопросом особенно занимался А. Бек, описывая феномен «автоматических мыслей» при депрессии, которые, по сути, «объясняют» пассивную установку «схемы». Для решения этой задачи предлагается следующая последовательность действий.

1) Прежде всего психотерапевт должен убедиться в том, что предъявляемая пациентом депрессия является настоящей, а не надуманной и психотической.

2) Далее пациенту разъясняется, что во время «депрессивных эпизодов» одолевающие его мысли могут быть классифицированы на три группы: «мысли о себе», «мысли о настоящем» и «мысли о будущем».

3) После этого пациент должен усвоить: эти столь мучительные для него мысли, хотя и возникают, кажется, автоматически, на самом деле – есть процесс его мышления, которым он вполне может управлять, если сможет преодолеть сопротивление тех «элементарных эмоций», которые охраняют данный динамический стереотип. Для этой цели пациенту выдается следующий бланк.

· В графу «мысли о себе» пациент записывает те свои суждения, которые касаются его собственной «неполноценности», «несостоятельности», «неудачливости». Все эти высказывания воспринимаются как весьма серьезные аргументы.

· В графу «мысли о настоящем» вносятся те суждения, которыми пациент характеризует наличную ситуацию, «объясняя» таким образом, «почему» «все плохо».

· В графу «мысли о будущем» вносятся те суждения пациента, которые определяют кажущиеся ему из его состояния «перспективы».

4) Данные таблицы анализируются пациентом совместно с психотерапевтом. В строке «Итого» под «мыслями о будущем» выставляется «ноль», поскольку речь идет о «прогнозах», а будущего пациент не знает. Далее анализируются «мысли о настоящем», и поскольку каждая из них сопровождается словами «все», «абсолютно» и т. п. («катастрофизация»), они дезактуализируются констатацией фактической реальности, где, разумеется, «абсолютно все» не может быть «плохо». Таким образом, в соответствующей строке «Итого» также выставляется «ноль». Наконец, необходимо перейти к анализу содержания графы «мысли о себе». Здесь целесообразно использовать усиленный вариант психического механизма «отречения в речи», для этого пациент должен представить себе какого-нибудь человека, от которого он бы никогда в жизни не принял подобных «обвинений». Далее эти обвинения вкладываются этому «персонажу» в уста, после чего пациент с радостью поставит «ноль» в соответствующей части строки «Итого».