Глава двенадцатая

Поведение перцепции

Поведение перцепции по значимости, может быть, наиважнейший из аспектов поведения, однако выделить его как самостоятельную единицу столь же трудно, сколь и разглядеть монету на дне поросшего тиной канала. Если рассматривать ощущение как механизм формирования аффекторной психически опосредованной активности, то следует признать, что в своем субъективном опыте человек, как это ни парадоксально, не сталкивается с непосредственным ощущением, что особенно подчеркивал А.А. Ухтомский⁵⁵⁰. Едва возникнув, ощущение сразу же становится восприятием⁵⁵¹ или же, не став им, остается человеку неведомым, поскольку если человек о нем «знает», то это уже не ощущение, а восприятие.

Более того, человек не может «знать» что бы то ни было безотносительно ко всему прочему содержанию своего психического аппарата. Иными словами, то, что ощущается человеком, не «повисает в воздухе» безразлично, но занимает определенное, отведенное этому воспринятому структурой и содержанием психического «место». В соответствии с этим «местом» воспринятое получает и свой «статус», однако это статус не собственно воспринятого, но «предписанный» воспринятому статус, что, разумеется, далеко не одно и то же.

Но и это только одна сторона вопроса, с другой же стороны, и воспринимается не «все подряд», воспринимается то, что существенно для содержания психического. Как писал по этому поводу А.А. Ухтомский: «Мы можем воспринимать лишь то и тех, к чему и к кому подготовлены наши доминанты, то есть наше поведение»⁵⁵²; то же, к чему доминанты не подготовлены, воспринято не будет. Что же в этом случае ощущение? Казалось бы, не более, чем удобная фикция. Однако подобный вывод явно не соответствует реальному положению дел.

Видимо, прежде чем ответить на вопрос об ощущении, необходимо уяснить, каковы последующие этапы той трансформации, которую претерпевает изначальный импульс, возникший в самых периферических отделах нервной системы – в рецепторах – под действием внешнего фактора. С.Л. Рубинштейн говорит в этом смысле о «безусловно-рефлекторной основе впечатления», которая «обрастает условными связями»⁵⁵³. Однако сами ощущения не могут быть даны безусловно-рефлекторно, таким образом, может быть дана только лишь способность к определенным «впечатлениям». То есть «обрастает» в определенном смысле система, а не принятый к рассмотрению импульс.

С другой стороны, можно было бы, что называется, волевым решением предположить, что ощущения – это то, что видится, слышится и т. п. вне зависимости от того, воспринимается оно сознательно или нет. Но и этот вариант оказывается весьма сомнительным, если принять во внимание психопатологию, где «ощущается» (в такой трактовке «ощущения») то, что и вовсе не действует на рецептор. Иными словами, то, что видится, слышится и т. п., – это уже не ощущение, но восприятие. Здесь-то и кроется разгадка: поскольку в восприятии (пусть и болезненном) даны не «повисшие», как уже было сказано, «в воздухе» факты, но некие «предметы». Следовательно, воспринимается то, что потенциально можно назвать, описать, в крайнем случае пусть и очень приблизительно.

Опыты И.П. Павлова и его сотрудников над анализаторами собаки, к счастью, дают богатый материал для решения этой задачи. Так, при исследовании зрительного анализатора животного было показано, что удаление затылочных долей мозга на обеих сторонах приводит к полной утрате предметного зрения. Однако у оперированной собаки не только не уменьшалась, но даже увеличивалась способность к дифференцировке световых раздражителей. На основании этих данных И.П. Павлов приходит к выводу о том, что предметное зрение есть результат «высшего синтеза и анализа световых раздражителей»⁵⁵⁴.

Таким образом, с необходимостью следует заключить, что принципиальное различие восприятия и ощущения состоит в том, что первое есть «создание» предмета путем «высшего анализа и синтеза», на что требуются ощущения, которые есть механизм (исполнитель) дифференцировки. Иными словами, ощущение и восприятие – это не разные уровни одного процесса, но совершенно различные процессы, составляющие, впрочем, две стороны одного и того же.

Это положение станет более очевидным и менее парадоксальным, если рассмотреть его, пользуясь гештальтистской формулой: восприятие выступает здесь как восприятие «фигуры», тогда как дифференцировка «фигуры» на «фоне» (выделение ее из «фона») – есть акт ощущения. При этом акт ощущения различит линии, где черный цвет сменяется белым, но будет ли осознанным предметом «ваза» или же «два лица», определяется уже восприятием. Понятна сложность, указанная выше: результат восприятия, будучи «предметом», может быть означен, тогда как ощущение, которое, по сути, есть «акт» дифференцировки, означить, разумеется, невозможно (если, конечно, не сделать его «предметом» познания).

Данные выводы влекут за собой более чем ощутимые следствия. Поскольку «акт» не предметен, то он и не может быть ограничен предметностью, таким образом, он отнюдь не ограничивается аффекторной психически опосредованной активностью. Ощущать, следовательно, можно и образы, и другие содержательные формы психического, равно как и воспринимать их также можно все, без исключения (исключение составляет разве только сам акт ощущения)⁵⁵⁵.Данный тезис разъясняет и проблему ощущения – восприятия в контексте психопатологии, что, безусловно, свидетельствует в его пользу.

Именно этот принцип ложится в основу различения поведения перцепции и апперцепционного поведения: первое – есть поведение психического как процесса, второе – поведение как структура. Дальнейшей трудностью оказывается лишь вопрос представления поведения перцепции, но и он решается удовлетворительно, если учитывать систематическое описание психических процессов Л.М. Веккером, основывающимся на учении И.П. Павлова, с одной стороны, и формулирующим концептуальную модель, где всякий психический процесс предстает развернутым в категориях времени, пространства, модальности и интенсивности, с другой.⁵⁵⁶

Впрочем, модальность (звук, цвет, вкус и т. п.) определяется специфической функцией анализаторов; интенсивность (громкий – тихий, яркий – блеклый и т. п.) – не есть акт дифференцировки, но ее результат. Однако совсем иначе предстают в рассмотрении феномены времени и пространства. Интересно, что фасеточные глаза насекомых работают лишь при воздействии движущихся раздражителей, аналогично и сетчатка лягушки, описываемая как «детектор насекомых», идентифицирует только те объекты, которые находятся в движении, а в окружении неподвижных насекомых лягушка просто может погибнуть от голода⁵⁵⁷. Впрочем, совершенно аналогичным образом ведет себя и ребенок, так Б.Г. Ананьев делает следующий вывод: «Движение объекта раньше и первичнее становится источником сенсорного развития и перестройки сенсорных функций, нежели, например, хватательное движение субъекта»⁵⁵⁸.

Человек воспринимает движение благодаря специфическому устройству рецепторов зрения, где раздражитель перемещается по плоскому «экрану», вызывая последовательное возбуждение разных клеток сетчатки. Кроме того, поскольку движение объекта, как правило, происходит на сложноорганизованном фоне, то и эти отношения, учитывая двухмерность сетчатки, играют немаловажную роль в идентификации самого движения. Однако вне движения не было бы и познания, и в этом смысле человек действительно мало отличается от лягушки, впрочем, как и от ее жертвы.

Однако движение – это событие временное⁵⁵⁹, что и показано в экспериментах⁵⁶⁰. При этом время есть результат работы памяти, без нее нельзя было бы сказать ни о том, что произошло в предыдущее мгновение, ни о происшедшемдесять лет назад. Однако память человека, потенциал которой по ряду причин значительно превышает любые другие естественные аналоги, фиксирует не время, но события, далее эти фиксации могут смешиваться, перемещаться и т. д.⁵⁶¹ Причем память не ограничена «прошлыми» событиями, «память на будущее» имеет в психическом столько же прав, сколько и настоящее, здесь все перемешалось, взаимообуславливая друг друга. Это, разумеется, уже не является временем, поэтому посредничество памяти в этом вопросе, можно сказать, «умертвляет» фактическое движение, заменяя его собственным – «психическим временем».⁵⁶²

Таким образом, и время, и пространство есть реконструкция психически опосредованных внешних воздействий. Однако всякая реконструкция уже не есть ощущение, хотя данные, полученные ощущением, и используются здесь в качестве «строительного материала». Но на этом этапе ощущение уже не является механизмом формирования аффекторной психически опосредованной активности, его место теперь во «внутреннем пространстве» психического, не граничащего с фактической действительностью, но лишь параллельного ей. Причем «параллелизм» этот весьма относительный, о чем с очевидностью свидетельствуют и повседневный опыт, и реакция на стрессовое событие, и данные психопатологии, особенно ярко описанные теоретиками и практиками «экспериментальных психозов»⁵⁶³.

С другой стороны, возможность действия (П. Жане), равно как и возможность движения, обеспечивается теми же психическими координатами (время, пространство, модальность и интенсивность), вне которых действия нет и быть не может. Осознанность этого факта имплицитно конституирует философскую концепцию М. Хайдеггера, построение которой начинается с редукции всякой психической «реконструкции» фактической реальности ⁵⁶⁴, что открывает, можно сказать, «нагого» человека «нагому» миру, то есть фактическую реальность реальности фактической. По сути, речь у М. Хайдеггера идет о неком первичном ощущении, где дифференцировка ограничивается одним лишь отличением познающего от познаваемого без определения каждой из сторон, что находится уже под юрисдикцией восприятия.

Для окончательного прояснения вопроса об ощущении следует вернуться к феномену «предметного познания». Очевидно, о чем свидетельствуют как опыты И.П. Павлова, так и психологов, изучающих психические функции в детском возрасте⁵⁶⁵, что воспринятый «предмет» – есть динамический стереотип, функционирующий по принципу доминанты. Человек воспринимает предметы не такими, какими они даны ему в непосредственном контакте, но таковыми, каковы они в его «схеме», будучи динамическими стереотипами.

На этом пункте следует остановиться особо. Даже если проекция некоего объекта на сетчатку меняется, он не перестает оставаться для человека прежним объектом прежней формы. Если сфотографировать человека в положении лежа, установив камеру в его ногах, то ноги будут казаться огромными, а голова маленькой – такова реальная картина на сетчатке, но в обыденном восприятии это остается незамеченным благодаря, как говорят, «коррекции зрительного восприятия», хотя на самом деле речь должна идти не о «коррекции», а о восприятии динамического стереотипа, расположенного в «схеме». В каком-то смысле динамический стереотип обладает своего рода «гравитационной силой», но в отличие от эйнштейновской теории не «искривляет», а «выпрямляет» пространство. Поскольку же динамический стереотип есть событие временное, а воспринимаемый объект – пространственен, то не будет большим преувеличением сказать, что в психике существует не «психическое время» и «психическое пространство», но единое «психическое пространство-время», в чем-то действительно родственное теории относительности⁵⁶⁶.

Однако и это только часть «реконструкции» фактической действительности; не меньшую, а может быть, и большую роль в этом процессе играет «картина», то есть означающее, предписывающее «предмету» (означаемому) своим положением в «картине» его функцию⁵⁶⁷. Неслучайно Л. Витгенштейн положил в основу своего ставшего легендарным «Логико-философского трактата» принцип: человеком воспринимаются только «названия»⁵⁶⁸. Фактически человек в отличие от других живых существ перестал «определяться на местности», он все меньше и меньше использует свои сенсорные возможности, ограничивая их действие отдельными сюжетами жизни, его «ориентация» совершается теперь в содержании сознания, а «моментами истины» являются для него не внешние воздействия, но аберрации «картины». Ж. Лакан весьма наглядно продемонстрировал, что наличное поведение человека определяется теми означающими («картины»), которыми он «покрывает» фактические означаемые («схемы»)⁵⁶⁹.

Таким образом, в определенном смысле человек оказывается вполне автономен, «картина», основывающаяся на «схеме», вполне может заменить ему фактическую действительность, что и показано в экспериментах по сенсорной депривации. Животное, лишенное возможности воспринимать, погружается в состояние «глубочайшего и хронического (в течение недель и месяцев) сна»⁵⁷⁰; И.П. Павлов обнаружил, что сонливое состояние вызывает у собаки даже простая иммобилизация в станке для экспериментов⁵⁷¹. Однако поведение человека отличается в случае сенсорной депривации самым принципиальным образом: сначала наступает фаза выраженной внутренней напряженности, беспокойство, желание прекратить эксперимент, после чего место фактической сенсорной информации заменяют проецируемые вовне образы, а испытуемому кажется, что он видит, слышит и т. п. (то есть возникает галлюциноз)⁵⁷². Данное соотнесение весьма показательно – «внутренняя жизнь» человека оказывается у него и автономной, и более значимой, нежели непосредственные контакты с фактической реальностью.

Постепенное усложнение психического аппарата в процессе онтогенетического развития закономерно приводит к тому, что роль «картины» в поведении человека оказывается довлеющей. И если у более примитивных живых существ поведение обусловлено прежде всего непосредственными внешними воздействиями, вне которых активность буквально тает на глазах, то у человека эта зависимость поведения от внешних воздействий столь же очевидно снижается. Тенденция выживания психического человека переместилась в новый «центр тяжести» – социо– и культурогенный, по всей видимости, не без ущерба для первоначального – биофизиологического. Остается только догадываться, насколько неестественна подобная «реформа» для психики, а достигаемый с помощью «картины» уровень адаптации оказывается, что нетрудно заметить, весьма и весьма «дорогим» удовольствием: человек, обезопасивший свое существование настолько, насколько, наверное, это вообще возможно, страдает от невротических тревог, восполняя «недостаток» реальных угроз угрозами виртуальными.

Таким образом, выявлены три «проблемные позиции» поведения перцепции: во-первых, перцепция преимущественно направлена на «реконструкции» («схема» и «картина») внешних воздействий, но не на сами эти воздействия; во-вторых, «реконструкции» (означающие) подменили собой внешние воздействия (означаемые), что относительно блокирует доступ перцепции к последним; в-третьих, и эта позиция результирующая: время и пространство, оторванные от движения внешних объектов, стали искусственными («психическим») – координатами движения содержания психического. Все указанные обстоятельства лишают человека адекватности, а соответственно снижается и его адаптивность, что влечет за собой субъективное ухудшение качества жизни.