Психотерапевтическая психология

Это достаточно странно – психология и психотерапия, играя на одном поле, остаются совершенно чуждыми друг другу: результаты психологических исследований неприложимы к практике психотерапевтической работы, поставленные же психотерапией вопросы так и не услышаны психологией. А в результате отсутствия должного диалога между психологией и психотерапией последняя вынуждена самостоятельно формировать некое подобие психологии для своих нужд, своего рода «психотерапевтическую психологию». И, по всей видимости, данная проблема локализуется значительно глубже, нежели принято думать, и не может быть отнесена на счет банального отсутствия взаимопонимания между психологами и психотерапевтами. Само это отсутствие полноценного контакта между представителями обеих дисциплин манифестирует тот системный кризис, который поразил психологическую науку, кризис, который является в сущности сугубо методологическим.

Ситуация складывалась следующим образом. Очевидно, что всякая наука имеет прикладные задачи, а наиболее успешной оказывается та, которая создает или обеспечивает создание технологий. Нельзя не считаться с реалиями: бурного развития науки, которая не дает ощутимой отдачи, ожидать не приходится. Не будет ни финансовых вливаний, ни популяризации, необходимых для ее роста. Не будет в конечном итоге и самой науки.

Но каковы прикладные задачи психологии? По всей видимости, их две, из которых одна действительно состоялась, а вторая оказалась в крайне затруднительном положении. Первая – это самые разнообразные технологии воздействия на человека. По сути это технологии манипуляции человеком или группами людей; цели, впрочем, здесь могут быть и весьма благопристойными. А вторая прикладная задача психологии – это повышение субъективного качества жизни человека. И эта последняя быстро выкристаллизовалась в совершенно отдельную отрасль, нареченную весьма высокопарно: психотерапией.

Приходится признать, поскольку вопрос терапевтической эффективности психологических воздействий до сих пор дискутируется, назваться терапией психотерапия явно поспешила. Но если уж означил себя груздем, то полезай в кузов, а потому психотерапии, можно сказать, на колесах пришлось формировать то, что в кавычках можно было бы назвать «психотерапевтической психологией». Кавычки эти обусловлены фиктивностью ситуации, потому что пока в этой ситуации надо выбирать – или курица, или яйцо, представить себе их гибрид достаточно сложно.

«Психология», опять же в кавычках, выросшая на ниве психотерапии, конечно, паранаучна. Коротко остановимся на этих экспериментах: психоаналитическом (психодинамическом), когнитивно-поведенческом и гуманистическом.

Психоанализ, возникший, по сути дела, лишь как исследовательская техника, был вынужден сразу приняться за «толкование» (интерпретацию) найденного материала. Чуть более десятка случаев легли в основу сбитой теории, объясняющей все и вся человеческое. Кроме того, подход был тенденциозным, вызывал на свет дискурсивность сексуального, чем, собственно, и сделал себе имя, а после этого стал отчаянно защищаться от каких бы то ни было нападок. А нападки посыпались одна за другой.

Альфред Адлер столкнулся с тем, что личность – это образование социальное, а не сексуальное; у Карла Юнга человек преобразился в культуральное явление; Вильгельм Райх нашел феномен «хронического мышечного напряжения», а потом и вовсе ушел в физиологию оргазма с последующей его мистификацией; Жак Лакан понял человека как единство познающего и обозначающего. Короче говоря, каждый новый, точнее, прежде незамеченный психический феномен становился оплотом новой теории, обещавшей прояснение всех вопросов. Таким образом, несмотря на очевидное увеличение объема знаний, представление о человеке как о предмете исследования еще более замутнялось.

Представители поведенческого (бихевиорального) направления психотерапии, к сожалению, быстро впали в неоправданную консервативность, что, возможно, каким-то образом детерминировалось спецификой социальных процессов того времени, однако никакая такая специфика не может извинить науку, позволяющую себе сузить психическое до внешнего компонента поведения. По сути дела, в случае поведенческой психотерапии мы имеем единственную, наверно, попытку идти в психотерапии от психологии. Однако, когда методология, составляющая плоть и кровь исследователя, начинает использоваться не в целях познания, а в идеологическом ключе, всегда возникает социальный конфликт. Любой практикующий врач рассматривает пациента как «биологическую машину», что более чем оправдано, но упаси его бог рассказывать об этом своему пациенту!

«Когнитивисты» от психотерапии достаточно быстро смекнули маркетинговую слабину бихевиоральных психотерапевтов, и этот «бизнес-проект» оказался куда более удачливым, но для целей научных – печальным и плачевным. Когнитивные психотерапевты не только примитивизировали данные психологии, но и создали, по большому счету, весьма слабые терапевтические технологии, однако «выезжая» всякий раз на эффекте поведенческих механизмов. Пагубными в этой связи следует считать две принципиальные позиции.

Во-первых, психическое подверглось линчеванию: когнитивное в определении «когнитивно-поведенческая» перестало рассматриваться как поведение, будучи ему противопоставлено. Во-вторых, оказалась не уясненной наипростейшая истина: все, с чем имеет дело когнитивный психотерапевт, все, на что он пытается воздействовать, все, чем он оперирует, – не когнитивный процесс, а его результат; изменить же направление роста дерева можно лишь в процессе его роста, но это невозможно после того, как дерево уже срублено и более того – использовано для изготовления бельевого шкафа.

Впрочем, так называемая «третья сила» – гуманистическое направление в психотерапии, при всех безусловных его плюсах, спело погребальную песнь психологии в психотерапии. Поскольку психология оказалась здесь просто не ко двору, а проводимые исследования были скорее вынужденной формальностью, нежели фактической необходимостью. Гуманистическая психотерапия гораздо в большей степени оказалась ориентированной на философию.

Но нам могут возразить, что, мол, практика – критерий истины, а на практике мы видим подтверждение наших теорий. К сожалению, этот милый тезис не стоит и ломаного гроша. Лицам, относящим себя к специалистам по психике, следовало бы знать, что «мир таков, каковы наши доминанты» (А.А. Ухтомский), а потому то, что мы видим, не более чем работа нашего психического аппарата и никакой достоверности здесь нет и близко. Если бы это было не так, если бы действительно речь шла о науке, то невозможно было бы представить себе ситуацию, при которой один и тот же симптом, обнаруживаемый у одного и того же пациента, рассматривается как результат вытеснения неких сексуальных интенций в отношении отца или матери, как рефлекс, возникший вследствие определенных подкрепляющих стимулов, как продукт иррациональной установки, как следствие отсутствия социального «принятия» или некоего порога на бурной реке самоактуализации, как незавершенный гештальт, как экзистенциальная драма, как отсутствие позитивной настроенности, как выход символического в сферу воображаемого, как, например, избыточное отождествление или как борьба виртуального «ребенка» с виртуальным же «взрослым» или «родителем».

Нет, наука оперирует верифицируемыми данными, и какая-то определенная длина может быть измерена в сантиметрах, дюймах и даже в локтях, оставаясь при этом все же одной и той же длиной, о чем никто из измеряющих спорить не будет. Но психотерапевты различных школ и направлений будут спорить о данном симптоме данного больного с пеной у рта, с нескрываемым раздражением и в отсутствие какой-либо серьезной аргументации. Такова ситуация в «психотерапевтической психологии».

Относительно же собственно психологии вряд ли можно сказать нечто более утешительное, хотя проблемы здесь лежат в иной плоскости. Когда мы изучаем организм (например, человека), то, чтобы понять, как он функционирует, недостаточно знать только то, как он функционирует в норме, поскольку система эта в каком-то смысле равновесная, а потому значительная часть элементов, ее составляющих, не явлена. Они покажутся лишь при каком-нибудь сбое, нежелательном для данного организма, но, безусловно, отрадном для исследователя. Вместе с тем даже если подобное нарушение проявится и откроет нам некие факты, прежде скрытые наличествовавшим балансом, мы сможем заняться лишь их констатацией. Однако же до тех пор, пока мы не проверим этот факт неким воздействием, наши знания будут лишь знанием названий, но не знанием механизмов. Причем в случае человеческого организма никогда нельзя быть уверенным, что все возможные факты констатированы и проверены, любые гарантии здесь иллюзорны. Именно по этой причине XX век, давший медицине существенные возможности воздействия на организм, столь серьезно продвинул наши представления о здоровье и патологии (хотя, впрочем, и не настолько серьезно, как бы того хотелось).

Психология же оказалась в положении, когда констатируется только то, что замечается. Впрочем, отчасти она пришла и в психопатологию (патопсихология), но, правда, с уже готовыми представлениями о базовых функциях и взаимодействиях содержательных элементов и, кроме того, принимая беспрекословно предлагаемую психиатрами метрику, так что констатации здесь зачастую весьма формальны. С проверкой же воздействием дела обстоят еще хуже, если не считать некоторых блистательных экспериментов, проведенных социальными психологами. Эксперимент же, экспериментальные условия в общей психологии – это не более чем способ нарушить баланс систем, что, безусловно, увеличивает возможности констатации, но механизмы так и остаются тайною за семью печатями. Наконец, практическая приложимость этих данных в условиях реального ухудшения психического здоровья предмета ее исследования не может не вызывать озабоченности. Фундаментальная наука призвана служить фундаментом для практики, а не красивым зданием, которое выполняет роль памятника да насеста для пернатых и только.

В этой связи всякие недоброжелательные и высокомерные кивки в адрес психологических дилетантов от психотерапии кажутся по меньшей мере неадекватными. Кто и на кого в такой ситуации должен был бы кивать, остается неясным, а неясность эта настойчиво побуждает тенденцию избегания, которая, впрочем, благополучно и реализуется как теми, так и другими – как психологами, так и психотерапевтами.

Впрочем, сам факт наличия проблемы предполагает возможность ее решения (тем или иным способом, так или иначе). Однако же если на поставленный в отношении данной проблемы вопрос мы не находим ответа, то, видимо, следует изменить характер самого вопроса, то есть сформулировать его как-то иначе, расположить в другой плоскости или вообще, что называется, зайти с другого конца и другим способом. Этим другим способом, этой точкой отсчета, на наш взгляд, является методология, которая, конечно, остается самым слабым местом в науке вообще, а в столь сложной системе, как человек, абсолютно не проработанной.

И новая методология (психософия) стала таким инструментом для работы со знанием. Она показала необходимость нового языка, способного оперировать несодержательными понятиями, и создала его, что позволило ей описывать открытые системы и процессы. Она стала инструментом, способным расчерчивать структуры открытых систем и процессов, а также позволяет формулировать концепты, которые дают возможность описывать процессы в их целостности, преодолевая препоны, устанавливаемые содержательностью. Наконец, она позволяет формулировать критерии, которые являются четкими разграничителями различных содержательных сфер. И самое последнее – она технологична.

Опыт создания «психотерапевтической психологии» на основе новой методологии (психософии) был осуществлен нами на базе Клиники неврозов им. И.П. Павлова и Санкт-Петербургского Городского психотерапевтического центра, что позволило создать и детально разработать комплексную психотерапевтическую технологию, основанную на концептуально-теоретическом базисе «науки о поведении». Она получила название системной поведенческой психотерапии.

Системная поведенческая психотерапия определяется как структура практик, которая основана на концептуальной модели системной поведенческой психотерапии и реализуется пациентом под руководством психотерапевта, с его непосредственным участием, а также пациентом самостоятельно, для коррекции дезадаптивного поведения, приводящего к субъективному снижению качества жизни человека, обращающегося за психотерапевтической помощью.

При создании концептуальной модели системной поведенческой психотерапии перед нами не стояло задачи создать некую науку, тем более психологию. Концептуальная модель системной поведенческой психотерапии представляет собой технологию реализации психотерапевтической работы, то есть является инструментом, служащим систематизации представлений о психической и психически опосредованной активности, а также формулировке вытекающих из этих представлений методов, используемых для улучшения субъективного качества жизни человека, обратившегося за психотерапевтической помощью.

Понятия концептуальной модели системной поведенческой психотерапии используются не для трактовок реальности, а с целью формулировки, формирования структуры практик. Иными словами, термины и понятия здесь – это не способ отражения реальности, они используются как инструмент воздействия на эту реальность. Таким образом, знаки, или, как мы их называем, «концепты», которые использует концептуальная модель, представляют собой инструменты и не выполняют непосредственно функции означающих, здесь знаку вменяется в обязанность служить секционным ножом, а не телом.

Вот именно такой подход и позволяет психотерапевту воспользоваться, обратиться к гигантскому телу психологической науки, используя все имеющиеся в ней наработки в практических целях. Основными концептами системной поведенческой психотерапии, понятыми именно так, как они озвучены в настоящем сообщении, являются следующие: концепт «поведения», который рассматривался в методологическом ключе И.М. Сеченовым; концепт «динамического стереотипа», являющийся одним из основных в учении И.П. Павлова; концепт «доминанты», составляющий суть учения А.А. Ухтомского; и концепт «знак – значение», который был нами сформулирован на основе методологических разработок Л.С. Выготского.

Здесь необходимо еще раз оговориться, что данные концепты понимаются нами именно как концепты, но не как непосредственно наблюдаемые феномены, а перечисленные выше исследователи рассматриваются не как эмпирики, а методологи, их учения выступают здесь как методологические работы, наподобие предпринятых позже структуралистами на ниве философии. Данные концепты рассматриваются концептуальной моделью системной поведенческой психотерапии как своеобразные ракурсы, можно сказать, различные точки обозрения, но одной и той же открытой системы психического. При кажущейся неоднородности представленных концептов все они описывают психическую активность человека с разных ракурсов, давая в совокупности четкий рисунок поведения: динамический стереотип описывает содержательную сторону процесса, доминанта – функциональную, отношение «знак – значение» – структурную.

Рис. 2. Ракурсы поведения (системный, содержательный, функциональный, структурный)

В основу же искомой концептуальной модели был положен тезис И.М. Сеченова о структурном и функциональном единстве психического и тождественности его поведению, что и позволило назвать результирующую психотерапевтическую модель системной поведенческой психотерапией. Такой взгляд на психическую активность человека потребовал выделения пяти базовых «аспектов поведения»: поведение тела, поведение перцепции, апперцептивное поведение, речевое поведение и социальное поведение. Каждый из представленных аспектов поведения был рассмотрен и описан как совокупность психических механизмов, по отношению к которым и подбирались соответствующие диагностические возможности и психотерапевтические техники.

Какой бы психотерапевтической теории ни придерживался практикующий специалист, если его работа имеет определенный терапевтический эффект, то резонно полагать, что вне зависимости от его профессиональных пристрастий и используемых теоретических конструкций он воздействует на те же психические механизмы, что и успешный представитель любого другого психотерапевтического направления. Вместе с тем описать эти психические механизмы можно лишь в том случае, если искомый концептуально-теоретический базис будет обладать свойством инвариантности, то есть позволит рассматривать различные по содержанию процессы при помощи универсальных концептов.

Именно это обстоятельство и требует формирования единого концептуального пространства, инвариантного любой психотерапевтической практике. Иными словами, концептуальная модель системной поведенческой психотерапии, опираясь на «науку о поведении», разработанную в трудах И.М. Сеченова, И.П. Павлова, А.А. Ухтомского и Л.С. Выготского, формулирует универсальный концептуально-теоретический базис, позволяющий интегрировать в целостную и непротиворечивую систему достижения различных психотерапевтических направлений. Иными словами, концептуальная модель системной поведенческой психотерапии позволяет описать представленные в различных психотерапевтических направлениях психические механизмы, диагностические возможности и психотерапевтические техники в рамках единой терминологической сети.

Рис. 3. Аспекты поведения (поведение тела, поведение перцепции, апперцептивное поведение, речевое поведение, социальное поведение)

При создании системной поведенческой психотерапии перед нами не стояло задачи выстроить здание психологии из психотерапии, более того, мы даже не ставили перед собой цели создавать теорию психотерапии; для нас было важно создать технологию практической работы. Вместе с тем этот, как нам представляется, удачный опыт может быть перенесен на психологию. Во-первых, он важен в методологическом ключе; во-вторых, он позволяет использовать возможности психотерапии для психологии и психологию в психотерапии; в-третьих, наконец мы получаем возможность рассматривать человека целостно, а не частями, как это, несмотря на все предпринимаемые усилия, обычно получается в психологической и психотерапевтической науке.

Но системная поведенческая психотерапия – это именно терапевтическая технология, позволяющая оказывать помощь при различных психических расстройствах, прежде всего пограничного уровня. Однако, как мы уже говорили, психотерапия как область знаний давно перестала быть только терапевтическим, то есть лечебным, средством. Ее воды вышли из медицинских берегов и распространились на сферу мировоззрения, она стала выполнять роль своего рода культуральной практики, а также приняла в работу феномены, которые не могут в строгом смысле считаться болезненными, и в первую очередь к этим феноменам относится процесс развития личности.

Однако же во всех перечисленных случаях некорректно было бы говорить о психотерапии, а следовало бы вести речь соответственно о мировоззренческих исследованиях (психософия относит их к этоэстетике), о собственно психотерапевтической практике и о психотерапевтическом сопровождении личности. Под психотерапевтическим сопровождением процесса развития личности (ПСРЛ) мы понимаем не терапевтическую деятельность, а оказание необходимой помощи и содействия человеку, который находится в процессе развития своей личности.

Личность – есть результат социализации, но этот результат относится на счет процесса формирования личности. После того как формирование личности завершено, может начаться, а может и не начаться процесс ее развития, процесс существенных изменений в том, что уже было сформировано, стало личностью. Разумеется, это сопровождение нельзя назвать терапией в непосредственном значении этого термина, а если мы и говорим о «психотерапевтическом» сопровождении, то речь идет о том, что данное сопровождение обеспечивается психотерапевтом, который, впрочем, выступает здесь не в роли врача, но в качестве содействующего лица.