Завершенное психотерапевтическое сопровождение процесса развития личности

Психотерапевтическое сопровождение личности, как уже было неоднократно заявлено, не является непосредственной врачебной обязанностью, вменять ее психотерапевту в высшей степени нелепо. Предполагать возможность некого «понуждения» пациента к личностным трансформациям абсурдно, этот процесс течет самостоятельно и относительно спонтанно. Единственное, что действительно в силах профессионала, так это оказывать адекватное содействие этим изменениям пациента, создавая при этом условия, соответствующие этапам и уровням его развития личности. Здесь психотерапевт выступает в роли своего рода штурмана, который предупреждает возможную посадку на «мель», опасные и тупиковые «маршруты», ведет корабль в нужном направлении, именно поэтому так велико знание теории. Психотерапия, конечно, искусство, но было бы ошибкой считать, что искусство – это самодеятельность, для одних психотерапия – это наука, для других – ремесло, впрочем, и то и другое недурно было бы возвести в ранг искусства, но забавно выглядят попытки возвести в ранг искусства дилетантизм и посредственность.

Кроме того, необходимо помнить, что развитие личности неизменно сопряжено с рядом других сочетанных процессов, происходящих в человеке, которые не были освещены в настоящей работе. Думать же, что человек исчерпывается одной своей личностью, – значит проявлять исключительную близорукость. Психотерапевтическая работа весьма разнопланова, а потому помимо лечения психических расстройств и представленного здесь психотерапевтического сопровождения процесса развития личности затрагивает онтологическую и гносеологическую структуры психической организации человека, а кроме того, структуру пола и ряд других аспектов. Понятно, что развитие личности не может протекать изолированно, вне прочих изменений, однако у нас нет пока возможности представить все эти процессы системно. Вместе с тем даже такое, в каком-то смысле ограниченное знание, касающееся лишь процесса развития личности, весьма и весьма существенно, поскольку, с одной стороны, открывает для психотерапевта многоплановость «объекта» его работы, а с другой – определяет ситуации, в которых среди прочих «сторон» и «планов» необходимо делать акцент именно на этом.

Подведем некоторые итоги. Процесс развития личности – это, во-первых, процесс адаптации человека к реальности мира Других (с большой буквы). Когда человек осознает свой психологический солипсизм, свою замкнутость в самом себе, с одной стороны, и «другость», инаковость других людей (Других с большой буквы), с другой стороны, он неизбежно испытывает потребность преодолеть свою и чужую замкнутость – с тем чтобы выйти к этим подлинным Другим (с большой буквы). Однако такой «выход» (или «вход») должен производиться в том «месте», где он вообще в принципе возможен, а кроме того, эта новая для него реальность требует от него новых, не известных ему до настоящего времени стереотипов поведения (мысли, действия, отношения). Впрочем, выработка любого нового стереотипа поведения неизбежно сопряжена с трудностями, этот путь полон «проб и ошибок», а преодолеть тенденциозность прежних стереотипов – значит побороть страх перед неизвестностью, что далеко не просто. Все это требует больших затрат сил, что прекрасно сформулировал Ф. Пёрлз: «Очевидно, что как только навык сформировался, как только создан гештальт, он становится частью организма. Изменение навыка связано с выталкиванием его из фона снова и потреблением энергии для дезинтеграции и реорганизации навыка».

Во-вторых, процесс развития личности – это аннигиляция структуры личности. Данное утверждение кажется странным всякому, кто мыслит в идеалистических категориях. Однако представьте себе любое живое существо, которое в процессе своего анатомического роста вынуждено менять прежний панцирь или раковину на новый (новую); чтобы расти дальше, ему необходимо избавиться от прежних форм, в противном случае оно просто погибнет. Так и развитие личности – есть по сути дела процесс выхода из ставшей маленькой и тесной кожуры своих собственных социальных конструктов. Формирование личности приводит к возникновению множества частных элементов (ролей – я-отождествленных и я-неотождествленных), они вполне адекватны для того, кто пребывает в состоянии психологического солипсизма, когда же мир открывается ему в своем естестве – то есть множеством таких вот замкнутых в самих себе миров, то очевидно, что прежнее функционирование оказывается невозможным, это естественным образом ведет к своеобразному отмиранию устоявшихся форм.

С другой стороны, потребность в отношениях, которые позволили бы преодолеть этот психологический солипсизм, актуализирует те потенции (сущность личности), которые естественны для человека, но не были им прежде востребованы. Таким образом, можно сказать, что в процессе развития личности структура личности и разрушается, и выстраивается заново, но если прежде точкой отсчета («зоной роста») были я-отождествленные роли, что, впрочем, вполне естественно для «социального животного», то теперь этой точкой отсчета оказывается сам человек в своей инаковости, другости, подлинной индивидуальности. Разумеется, новая конструкция будет принципиально отличаться от прежней, от той, которой суждено теперь благополучно кануть в Лету.

И наконец, в-третьих, процесс развития личности – это движение от содержательности к несодержательным отношениям. Данное утверждение отнюдь не притянуто нами за уши, несодержательности требуют от личности обстоятельства. Как могут сообщаться два инаковых мира? Их содержания неконвертируемы, попытки найти общий для этих «миров» «язык» по сути своей абсолютно бесперспективны. Но сообщение отнюдь не должно быть обменом, оно может быть прямым и абсолютно непосредственным контактом. Ф. Пёрлз понимал «контакт» в контексте «границы», однако нам бы хотелось видеть в этом понятии не предостережение, но критерий подлинной достоверности, которую мы угадываем в следующем размышлении Л. Витгенштейна: «Утверждения „Я знаю, где я чувствую боль“, „Я знаю, что я чувствую ее здесь“ – так же ошибочны, как и „Я знаю, что мне больно“. Однако же „Я знаю, где ты коснулся моей руки“ – правильно».

Сам факт контакта – несодержателен, но подлинно достоверен, а потому он нам так интересен в контексте рассмотрения процесса развития личности. Здесь впервые человек начинает ощущать контакт, личность (ее сущность) ощущает свой контакт с другой личностью (ее сущностью). Что она может сказать об этом контакте? Только то, что он был, но этого недостаточно для полноценной адаптации, которой необходим «строительный материал» для формирования новых стереотипов поведения, своей новой структуры. Вот почему данный, последний в этой книге раздел мы посвящаем тому, как, в каких константах посредством новой методологии (главная особенность которой заключена именно в несодержательности организующих ее принципов) можно верифицировать и структурировать стереотипы личности, находящейся на третьем (фактически заключительном) уровне развития личности (ВЗМ).

Мы уже сравнивали тенденцию к самоактуализации с пассионарностью Л.Н. Гумилева, основной же чертой последней принято считать действия субъекта (пассионария) вопреки инстинкту самосохранения. Самоактуализация – действительно обратно направленная инстинкту самосохранения тенденция, но лишь в социальном его аспекте. Социум стоит на условностях, сами условности социума основаны на страхах: «Что подумают другие?», «Как это будет выглядеть?», «Правильно ли так поступать?» и т. д. Все социальные образования от «этикета» до «морали» и «совести» – есть поведенческие стереотипы, сформировавшиеся и поддерживаемые страхом. Трудно отрицать «охранительную» функцию этих условностей, однако нельзя не признать, что все эти формы, обеспечивая благополучие социальной группы в целом, являются своего рода «тюремщиками», содержащими отдельно взятого представителя группы «в неволе».

Проблема заключена здесь не столько в самих этих, как правило, весьма завуалированных «запретах» на проявление реакций со стороны индивида, сколько в том, что при внешней их рациональности, на уровне детерминант конкретного поведения, они совершенно иррациональны, поскольку вводимые ограничения реализуются не посредством «чистого» и «здравого рассуждения», но в соответствии с теми стереотипами и страхами, зачастую, правда, совершенно неосознанными, которые сформировались при научении и в непосредственном опыте. Когда человек совершает то или иное действие, всегда можно определить, чем детерминировалось его поведение: то ли некой нормой («должен», «нельзя», «обязан» и т. п.), то ли рассуждением о том, хочется ли ему совершать это действие, или выгодно ли оно для него, причем в последнем случае необходимо уточнить: выгоден ли этот поступок самому человеку или он – этот поступок – необходим каким-то другим условностям, которые были этим индивидом прежде усвоены. За любыми «нормами» и «условностями», в отсутствие других причин (указанных нами выше), диктующих это поведение, всегда располагается страх, а потому такие действия иррациональны. Однако само по себе соблюдение установленных в обществе норм поведения еще не означает, что действия человека продиктованы страхом. По этому поводу достаточно вспомнить скептиков, которые считали, например, выгодным подчиняться обычаям страны, в которой живешь, потому, что это просто «удобно».

Руководствоваться своими «желаниями» и собственной «выгодой» – значит пренебрегать социогенными страхами, а потому в данном случае мы можем свидетельствовать движение индивида вопреки инстинкту самосохранения в его социальном аспекте. Однако совершенно очевидно, что такой индивид не может расцениваться как «антисоциальный субъект», по крайней мере совершенно очевидно, что не в его интересах («желание», «выгода») создавать вокруг себя напряженность и провоцировать конфликтные ситуации. С другой стороны, соответствие своим «желаниям» неизбежно ведет к снижению общего уровня невротичности (локальное усиление инстинкта самосохранения) данного человека, что не может не сказаться положительно на характере его социальных отношений. Здесь мы выходим к принципам здорового эпикурейства: «добродетель, если только она не означает благоразумия в погоне за наслаждением, – лишь пустое имя». Эпикур не только видит в условности – условность, он также указывает, что жить нужно так, дабы избегать страха и достигать индивидуального счастья. При этом стремление к наслаждению должно быть «благоразумным», а индивидуальное счастье весьма призрачно в отсутствие полноценной социальной адаптации.

«Индивидуальное счастье» – делает жизнь человека осмысленной, поскольку поиски любого смысла в подобных «обстоятельствах» невозможны, а это решает любые «экзистенциальные проблемы». Человек, способный радоваться и наслаждаться жизнью, избавлен от требований, предъявляемых к себе и другим, а также жизненным обстоятельствам. Стоики выработали весьма сложную концепцию избавления человека от подобных «требований» («зависимостей»), ведущих к фрустрациям, досаде, агрессии; однако она вряд ли необходима тому, кто осознает невозможность невозможного, а потому и бессмысленность всяких попыток перекроить других людей по своему плану, что для хороших социальных отношений является лучшим и самым естественным подспорьем. Тот, кто посредством механизма «подкрепление действием» освоил поведенческий стереотип способности радоваться процессу жизни, его проявлениям, неизвестности, в ней заключенной, тот вряд ли будет тяготеть к тому, чтобы отчаиваться и сокрушаться, а потому не станет загонять себя в заведомо неразрешимые ситуации. В этом смысле прав Эпиктет: «А главное – помни, что дверь открыта. Не будь трусливее, чем дети, но как они, когда им не нравится игра, говорят: „Я больше не играю“ – так и ты, когда тебе что-то представляется таким же, скажи: „Я больше не играю“ и удались, а если останешься, то не сетуй».

Отталкиваясь от этой цитаты, вполне естественно заключить, что вопрос личной ответственности за качество своей жизни решен человеком, достигшим уровня ВЗМ процесса развития личности, положительно. Никто не обязан радеть за качество проживания чужой жизни, поскольку это качество зависит от того, кто эту жизнь проживает. Поскольку, согласно тому же Эпиктету, вещи не бывают плохими или хорошими, но таковыми их делает наше отношении к ним, то очевидно, что качество жизни определяется тем, как человек относится к тем или иным вещам. Если же, даже при безусловно позитивном отношении к другим людям, самому себе, событиям жизни, человек совершает ошибки, которые в подавляющем большинстве случаев продиктованы отсутствием адекватной оценки собственного (равно как и других людей) психологического солипсизма, то очевидно, что он сам за них и ответственен. Иными словами, если человек совершает некие ошибки – то ли предъявляя требования, то ли используя негативные оценки, – то он сам и будет за них расплачиваться, причем самым главным – качеством своей жизни, которое для личности уровня ВЗМ определяется не формальным благополучием, но тем, насколько радостным человек себя ощущает. Подобная позиция проглядывается в словах Арнольда А. Лазаруса, который, узнавая о чей-либо смерти, спрашивает: «Достаточно ли радовался данный человек на этой земле?» – и если получает отрицательный ответ, то полагает, что умерший потратил жизнь впустую.

Тезис о «неминуемости расплаты» каждого человека за свои собственные ошибки позволяет личности, с одной стороны, оберегать себя от ошибок, а с другой стороны, давать право каждому ошибаться, поскольку это не только закономерно, но еще и полезно, будучи лучшим «обучающим средством». Здесь еще раз нужно остановиться на вопросе неадекватности «требований», «зависимости», «привязанности» и т. п. Мишель Монтень в своих «Опытах» рассказывает о судьбе древнегреческого философа Стильпона, которому удалось спастись от пожара, однако все его близкие, а также его имущество погибли в огне. Удивленный спокойствием философа император Деметрий Полиоркет задал ему вопрос о понесенной утрате. На что Стильпон отвечал, что «дело обошлось без убытков и ничего своего, благодарение бога, он не потерял». Это заключение весьма точно отражает мировоззрение личности уровня ВЗМ, она избегает полагаться на «мнимые опоры», поскольку единственной реальной опорой является для нее собственная жизнь, которая сопутствует человеку «от начала и до скончания его времен».

Однако было бы неверным полагать личность уровня ВЗМ бесчувственным автоматом, вместе с тем требование адекватности – является для нее принципиальным и, возможно, единственным требованием, которое она может себе позволить (равно как и из страхов единственный, который она допускает, – так это страх бояться). «Когда дело идет об отношениях, – пишет М. Монтень, – которые устанавливаются для какой-либо определенной цели, нужно заботиться лишь об устранении изъянов, имеющих прямое отношение к этой цели. Мне совершенно безразлично, каких религиозных взглядов придерживается мой врач или адвокат. […] По мне, не беда, что мой повар сквернослов, знал бы он свое дело. Впрочем, я не собираюсь указывать другим, как нужно им поступать, – для этого найдется много охотников, – я говорю только о том, как поступаю я сам».

Любопытно, что данное суждение М. Монтень формулирует в главе своих «Опытов», посвященной «опыту» своих собственных индивидуальных отношений: он рассказывает о своей дружбе с Этьеном де Ла Боэси, где оба выступали и как Другие (с большой буквы), и как единство (единство индивидуальных отношений): «Никакие доводы в мире, – признается М. Монтень, – не могли бы поколебать моей уверенности в том, что я знаю волю и мысли моего друга. В любом его поступке, в каком бы виде мне его ни представили, я могу тотчас же разгадать побудительную причину. Наши души были столь тесно спаяны, они взирали друг на друга с таким пылким чувством и, отдаваясь этому чувству, до того раскрывались одна перед другой, обнажая себя до самого дна, что я не только знал его душу как свою собственную, но и поверил бы ему во всем, касающемся меня, больше, чем самому себе». По сути дела М. Монтень противопоставляет здесь этот свой «опыт Другого» отношениям, имеющим «определенную цель» (где Другим просто «вменяется» быть Другими, и не более того), первые же не имеют другой цели, кроме себя самих, то есть несодержательны, о чем с очевидностью свидетельствует указание философа на то, что его друг не мог бы сделать ему что-либо или подарить, так же ощущал себя и сам М. Монтень.

Таким образом, мы вполне можем присовокупить к ценностным и весьма несодержательным ориентирам личности уровня ВЗМ помимо радости, ни с чем, собственно, не связанной, еще и реальность индивидуальных отношений. Личность уровня ВЗМ может рассуждать, используя понятия «может быть», «возможно», «при условии» и т. п., однако в поведении она пользуется только двумя словами: «Да» и «Нет», причем только ей – личности уровня ВЗМ – доподлинно известно, что «Да» всегда и много больше, чем «Нет», поскольку «Нет» – защищается, а следовательно, разделено на защищаемое и защищающееся, а «Да» – целостно, поскольку говорящий «Да» свидетельствует самого себя.