Способы думать

«Способы думать» – это из Людвига Витгенштейна, из «божественного Людвига». Как ни странно, только понимание этой «штуки» и дает нам право думать. Тут сокрыта поразительная вещь, которая с трудом может уложиться даже в хорошо натренированной подобными «головоломками» голове.

Об одних и тех же вещах можно думать по – разному: можно скользить по поверхности, занимаясь пространным перечислением и «выведением» банальных закономерностей; можно думать аналитически, пытаясь «проникнуть в суть» проблемы, «увидеть» скрытые в ней взаимосвязи; можно думать прагматически – соизмеряя наблюдаемое с собственными насущными интересами; можно думать идеалистически, соизмеряя всякое событие со «смыслом бытия» и «космической бессмысленностью»; можно думать синтетически – складывая найденные кем-то закономерности в единые схемы. Можно думать бог знает как…

Но об этом ли говорил Витгенштейн, эти ли различия он держал в голове, говоря о способах думать? Мне представляется, что подобный, по сути психологический, подход не мог его увлечь по – настоящему. Критерий, который следовало бы полагать в различении «способов думать», лежит совсем в иной плоскости, и лежит он, как это ни покажется странным, не столько в «способах думать», сколько в «способах верить».

Верите ли вы в то, что перед вами книга? Способны ли вы усомниться в этом? Можете ли вы представить себе, что это лишь иллюзия? Может быть, обман восприятия, может быть, сон, а может быть, что это не книга, а просто такая вещь, которая так называется. Или же, напротив, вы скажете: «Нет, никаких сомнений быть не может. Передо мной книга, причем это именно книга, поскольку так выглядят все книги. Более того, я читаю ее своими глазами, которые видят буквы, напечатанные на офсетной бумаге, заброшюрованной в твердый переплет».

Вопрос здесь на самом деле состоит не в том – книга перед вами или не книга, написано в ней что-то или не написано, а в том – готовы ли вы беззаветно верить в это. Проблема достоверности зиждется на готовности сомневаться, подвергать сомнению, видеть места, где может закрасться ошибка, или же допускать, верить в то, что такие места могут быть, а мы, возможно, попались на какую-то из таких уловок. Парадоксально, но достоверность основана на том, что мы готовы сомневаться в достоверности.

Убедительное – убедительно, но оно может быть явлением, несравненно далеким от истины. Убедительным кажется утверждение, что солнце крутится вокруг земли, но это, как мы теперь знаем, заблуждение, причем исключительное заблуждение. Но если мы не сомневаемся, если мы целиком и полностью верим в «убедительное», то мы просто не будем искать возможных ошибок, «иллюзии убедительности», мы пропустим возможно царящие здесь противоречия, а потому никогда не покинем этого своего «места заключения».

Как мы становимся такими «верующими»? Кто вводит нас в заблуждение: наши органы чувств, наша культура и воспитание, а также усвоенные нами стереотипы поведения или, быть может, какие-то внешние, никоим образом не зависящие от нас обстоятельства? Что мешает нам сомневаться в «очевидном»? Понимая все это, мы оказываемся готовыми встретиться с парадоксами, далее останется лишь изжить их, изменив собственную картину мира, наше представление о нем.

После Витгенштейна были «структуралисты» – прежде всего Мишель Фуко и Ролан Барт, те, кто стал думать еще одним способом; здесь в основу полагался не вопрос достоверности, а вопрос об «организации». Большая часть того, с чем мы имеем дело, является порождением нашего собственного, непосредственного бытия, а не тем, что было прежде него. Но мы в основном расцениваем то, что видим, как непосредственную, неизбежную, предписанную нам данность, а потому с серьезным видом говорим о том, с чем мы имеем дело, хотя можем и вовсе не иметь с этим никакого дела.

Если мы спрашиваем себя, зачем мы делаем то-то и то-то, и не находим действительного ответа, начиная свое изложение со слов «потому что»; если мы задаемся вопросом о том, что заставляет нас реагировать так, а не иначе; если мы идентифицируем игру как игру и готовы признать, что являемся заложниками игры, не способными видеть свою зависимость от этой игры, то открывается возможность думать о том, что можно жить как-то иначе. Мы получаем шанс освободиться от того, чем мы не являемся, чтобы быть теми, кто мы есть на самом деле. И это, безусловно, особенный способ думать…

Мне показалось, что еще одним способом думать является в каком-то смысле интеграл двух первых, представленных выше. Я увидел парадокс в том, что мы, являясь существами материальными и биологическими, отделены от мира; в том, что, являясь существами социальными, мы исключены от подлинного социального взаимодействия; наконец, мне в какой-то момент показалось странным, что мы без конца думаем о том, что не приносит нам никакой радости, кроме пресловутой «пользы», и совершенно не думаем о том, что вся наша скоротечная жизнь отчаянно нуждается в том, чтобы быть счастливой. Эти вопросы не праздны и не высокопарны, как может показаться на первый взгляд. Они – единственные, которые имеют подлинный смысл, ведь нам так не хватает единства с тем, чему мы принадлежим и с чем по какой-то чудовищной ошибке мы не чувствуем себя едиными.

Мой способ думать, который я беру на себя смелость добавить к тем, которые уже были перечислены и вызывают во мне истинное восхищение, состоит в следующем: меня занимает парадокс – имея одну – единственную жизнь, я не знаю, как следует ее проживать. Дело не в том, что я не знаю, «чем себя занять» (с этим-то как раз у меня проблем не возникает), а в том, что я не знаю, «как перестать раздваиваться» между миром и собой (как частью этого мира), между мною и теми, к кому я себя отношу – моими «соплеменниками». Мой способ думать – это видеть эту раздвоенность, разорванность, пустоту этого разрыва. Я устал жить наполовину, но ведь получается именно так, поскольку мой способ думать, который, надеюсь, вернет мне мою утраченную целостность, только начинает прокладывать себе свою дорогу.