ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой плавание наконец-то начинается, в кают-компании беседуют о кенгуру и папуасах, граф Лопухин предается малоаппетитному занятию, а страдает Еропка
Все оказалось гораздо проще, чем представлял себе капитан Пыхачев.
К полудню расфранченная публика, заполонившая «Победослав» и успевшая довести офицеров до белого каления, сошла на берег. Во главе шествия, увлекая за собой свиту из щеголей-офицеров, дам полусвета и дам вовсе сомнительных, выступал цесаревич Михаил Константинович. Наследник престола бурно жестикулировал и не стеснялся в выражениях.
– Я ему покажу буфет на ключ! – кричал он. – Взойду на престол – в Сибири сгною! Этот сатрап персидский у меня побегает с тачкой! Тайная канцелярия! Имел я по-всякому Тайную канцелярию! За мной, господа! Есть на этом острове хоть одно приличное ресторанное заведение? Едем…
Через четверть часа пирс опустел.
– Что же вы раньше не появились, граф? – насмешливо обратился к Лопухину курящий возле фальшборта Розен. – Пропустили интересное зрелище. Или побоялись расправы?
– Побоялся, – кратко ответил Лопухин.
Розен только развел руками:
– Обезоружили вы меня, ничего не скажешь. Ценю откровенность. И, кажется, начинаю постигать ваш замысел. Готов содействовать. Спорю, что знаю кронштадские кабаки лучше вас. Сейчас вся эта компания направилась не иначе как в «Париж», потом они поедут в «Зюйд-вест», где цыганский хор, потом уж не знаю куда, а закончат непременно в «Мертвом якоре». После полуночи ищите наследника там, не ошибетесь.
– Благодарю.
Выкурив папиросу, граф исчез в недрах корвета, и не показывался на верхней палубе до вечера. В кают-компании он не появился и слугу за обедом не прислал. Зато его видели в машинном и кочегарном отделениях.
В третьем часу пополудни прибыли три тяжеленнейших сундука с коллекцией коньяков наследника. Матросам пришлось попотеть, прежде чем коллекция въехала в каюту цесаревича. Шестеро самых здоровых, надсаживаясь, с трудом могли поднять один сундук. Кто-то издевательски затянул «Дубинушку» и был обруган унтером.
В шесть часов Лопухин сходил пешком на телеграф и отправил две телеграммы – одну в Большой дом на Литейном, другую в Петергоф.
На исходе долгих северных сумерек из полосатой, как шершень, дымовой трубы корвета нежданно повалил дым – «Победослав» разводил пары.
В час пополуночи, во время вахты, которую моряки всего мира справедливо именуют собачьей или просто «собакой», Лопухин и Розен сошли на берег. Их сопровождали трое морских пехотинцев и трое дюжих матросов под командой боцмана Зорича.
Получасом позднее на корвете началось движение. Не слушая лакейских протестов, пресекая все попытки помешать работе при помощи небольшого, но достаточного физического воздействия, сводная команда матросов и морских пехотинцев принялась таскать багаж свиты наследника из самовольно захваченных кают, из кают-компании, из судовой библиотеки и просто из проходов на пирс. Туда же препроводили и растерянных слуг. На борту вместе с багажом наследника остались лишь его дворецкий и камердинер.
В два часа ночи на борт «Победослава» доставили наследника престола, обвисшего бесчувственным телом на крепких руках морских пехотинцев. Жалобный вопль «ваше императорское высочество!» одного из лакеев остался без ответа – на данный момент времени его императорское высочество могло лишь слабо мычать. С полным бережением цесаревич был донесен до каюты и сдан с рук на руки камердинеру.
И тогда в сонной ночной тишине, нарушаемой лишь плеском волн да ленивым лаем собак в порту, прозвучал голос старшего офицера:
– Убрать сходни. Отдать швартовы. Гюйс спустить. Якорные огни выключить, ходовые и гафельные включить. Лево на борт. Малый вперед.
Почти бесшумно «Победослав» отошел от причальной стенки. В ту же минуту и «Чухонец», запыхтев, как Левиафан, выбросил из трубы сноп искр, ударил плицами по воде, пристроился в кильватер корвету и вместе с ним скрылся в ночи.
***
В пять утра пропищала дудка вахтенного унтер-офицера. Наклонившись над носовым люком, Зорич отнял дудку от губ и рявкнул в трюмную черноту во всю мочь боцманской глотки:
– Вставай! Койки вязать!
Через десять минут, повинуясь новой команде, из люка на палубу начали выскакивать матросы в обнимку с койками. Марсовому матросу, засевшему с биноклем в «вороньем гнезде» на фок-мачте, они казались вереницей муравьев, спасающих самое ценное, что есть в муравейнике – личинки потомства.
После умывания, подъема флага, молитвы и завтрака последовал развод на работы. Погасили топовый прожектор, и матрос из «вороньего гнезда», повинуясь приказу, с радостью покинул свой неудобный насест.
Чуть моросило. Корвет шел восьмиузловым ходом. В двух кабельтовых позади него держался «Чухонец».
Прошли остров Сескар. На левой раковине обозначились туманные силуэты островов Малый и Мощный.
«Нет, не зря мои люди гибли в Галлиполийском десанте, – думал Розен. – И не зря сейчас идем. Для всей Европы моря – лишь способ доить африканские да азиатские колонии; для нас же они жизненная необходимость. Одна Транссибирская магистраль проблемы не решит. Получили проливы, получили Нарвик – и больше ни шагу на Запад! Никакого панславизма. Балканские народы и чехи пусть позаботятся о себе сами, а их проституткам-политикам пора отвыкнуть загребать жар чужими руками. Нам давно пора заняться Дальним Востоком. Проморгаем сейчас – опоздаем навсегда. Обжить и защитить край, прибрать к рукам то, что еще не прибрано, и, как водится, ногою твердой стать при море, но, Боже упаси, не заглотить больше того, что сможем переварить…»
– Сейчас начнется, – сказал он появившемуся на шкафуте Лопухину.
– Что начнется?
– А вот увидите. Традиция-с.
– Молебен? Перед отходом не получилось отслужить, так в море хотим наверстать?
– Нет, не то. Внимание! Начинается.
И точно: по команде «Свистать всех наверх» на верхней палубе вдруг сделалось очень людно. Но прошло несколько мгновений – и вот уже не беспорядочная толпа матросов, гардемаринов и морских пехотинцев, а ровный строй замер на шканцах. Горнист резким движением вытряс из горна капли влаги и исполнил первые щемящие такты «Марша отчаянных».
Вахтенный унтер-офицер отдал рапорт вахтенному начальнику. Тот вскинул руку к козырьку и отрапортовал командиру корвета:
– Ваше превосходительство, команда построена.
Пыхачев вышел вперед и обратился к команде с речью:
– Моряки! Без малого два столетия назад русская эскадра побила в этих водах шведский флот, не допустив его прорыва к Петербургу. В состав геройской эскадры входил линейный корабль «Победослав», чьи моряки немало способствовали русской победе. С тех пор в составе Балтийского флота всегда есть корабль с именем «Победослав». Наш корвет – пятый, кто носит это имя. Будем достойны его. Ура.
– Ура-а-а! – прокатилось по матросским рядам.
– Салют героям! Баковое орудие… товьсь… пли!
Корвет вздрогнул. От адского грохота заложило уши. Носовая восьмидюймовка выбросила в небо фонтан огня и заволоклась пороховым дымом. Оглушенный Лопухин с трудом расслышал команду:
– Вольно. По работам – р-разойдись!
– Стало быть, корабельные орудия стреляют дымным порохом? – отчего-то спросил Лопухин, как только в ушах перестало шуметь.
– Дымный порох используется только в зарядах, – отозвался Розен. – Бомбы начинены пироксилином. А что?
– Да нет, ничего. Простое любопытство. Но почему команда и офицеры по такому случаю не в парадной форме?
– Тоже традиция. Бывает и того хуже. Например, на паровом фрегате «Иезекииль», что числится в Севастопольской эскадре, раз в году старший боцман должен сесть в ушат с водой. Поглядели бы вы, как это торжественно обставлено! А в чем причина? Сто лет назад во время Сиракузского сражения старший боцман первого «Иезекииля» заткнул течь собственным задом. С тех пор старшие боцмана на всех «Иезекиилях» в двойственном положении: с одной стороны, в этот момент офицеры и командир корабля отдают им честь, а они им нет, а с другой стороны, садиться в ушат все-таки надо.
– Любопытно. А как насчет поношения достоинства унтер-офицера?
– Никакого поношения. Командование флота пыталось было запретить этот ритуал, потом махнуло рукой. По-моему, разумно поступило. Традиции на флоте – великая вещь, а команда «Иезекииля» – лучшая в эскадре. Как раз унтер-офицерский состав особенно хорош.
С мостика донеслась крутая брань.
– Старший офицер Враницкий, – прокомментировал Розен. – Журит кого-то.
– Журит? – улыбнулся Лопухин.
– Вот именно. Когда он по-настоящему сердится, на корвете мачты дрожат. Мордобоем не увлекается, но страх навести умеет.
– А как, на ваш взгляд, капитан? – тихонько спросил Лопухин.
– А на ваш?
– По первым впечатленям неплох, – осторожно ответствовал граф. – На судне порядок, что говорит в его пользу. Только очень уж суетлив.
– Да, он такой, я его давно знаю. Но командир он боевой, сами увидите.
– Предпочел бы не видеть, – парировал Лопухин. – Мы с вами для того здесь и находимся, чтобы плавание прошло без сучка, без задоринки.
– Истинно так. Но, к сожалению, не все от нас зависит. Представьте себе, что, несмотря на все принятые меры, в море нас атакуют исландские пираты в составе целой эскадры и берут на абордаж, в результате чего цесаревич гибнет или попадает в плен. Не надо быть оракулом, чтобы предсказать дальнейшее: Россия не стерпит унижения и вышлет Балтийский флот заодно с флотилией Ледовитого океана для бомбардировки Рейкьявика и прочих пиратских баз. Если пираты не запросят немедленно мира, наложив со страху в штаны, – а зная ту публику, я бы на это не рассчитывал, – то начнется серьезная морская война…
– В которой Россия, без сомнения, победит, – убежденно сказал Лопухин. – Мы очистили от пиратов Норвегию, очистим и острова.
– Россия победит, не спорю, но истощит свои силы в длительной войне. За один год нам с пиратской республикой не разделаться, тем более учитывая, что ей окажут тайную помощь и Англия, и Голландия, и, возможно, Швеция. После победоносной войны России придется, поджав хвост, долгие годы тащиться в кильватере британской политики, иначе английская и шведская эскадры рано или поздно прорвутся в Маркизову Лужу, и никакие форты нам не помогут. А уж тогда, простите за цинизм, с Зимнего дворца посыпятся все архитектурные излишества. А может случиться и худшее: обнищание податных сословий приведет ко всеобщему ожесточению, а ожесточение – к бунту. Избави бог!
– Понимаю вас… В данных обстоятельствах молодой, неопытный и к тому же беспутный император окажется самой слабой картой в нашей колоде и козырем для новоявленного Пугачева, не так ли?
– Или искрой в пороховом погребе… Постойте! Не думаете ли вы, что… – Розен отвел глаза.
– Что?
– Нет, ничего.
– Государь надеется на исправление наследника, а не на то, что тот однажды ночью выпадет за борт, – отчеканил Лопухин. – Кроме того, я могу исполнять роль няньки, педанта, а при необходимости и тюремного надзирателя, но я никогда не принял бы на себя роль палача. Нет-нет, выбросьте из головы дикие мысли. Не всегда следует исполнять невысказанные желания августейших особ, в особенности если таких желаний нет и в помине.
– Рад, – кратко ответил Розен.
– Всегда готов удовлетворить ваше любопытство. Но в чем причина подобных предположений? Вам по-прежнему не нравится цвет моего мундира?
– Вы удивительно догадливы.
– Зато вы не очень. Третье отделение несколько шире Отдельного корпуса жандармов. Я имею честь служить в той части, которая «шире», и голубого мундира не ношу. Об этом нетрудно догадаться хотя бы по моему чину. Надеюсь, партикулярное платье на мне вас устраивает?
– Должен признаться, меня больше устроило бы, если бы вы сменили не платье, а судно. Почему бы вам не перебраться на «Чухонец»?
– А почему бы вам?
– По долгу службы.
– Аналогично. Так что, хотите вы или нет, вам придется терпеть меня до Владивостока. А мне – вас. Кстати, откуда у вас такая неприязнь к жандармам?
– Замечательный вопрос! А у кого, позвольте узнать, к ним приязнь?
– Только эта причина? Другой нет?
Розен кивнул и отошел. «Лжет», – подумал Лопухин.
В кают-компании, куда он спустился, выкурив на сыром ветру папиросу, уже сидели все офицеры, свободные от вахты.
– Нет, господа, это что-то! – веселился молоденький мичман Корнилович, потрясая раскрытой книжкой. – Я понимаю: фантазируешь – так и фантазируй на здоровье, нес па? Про полет из пушки на Луну, к примеру. Но тут уже, ей-ей, чересчур! Вообразите: автор не согласен с существованием Великой Атлантики! Он поделил ее пополам по меридиану, и не одним материком, а двумя! От северных полярных льдов почти до южных полярных.
– Бред, – брюзгливо выпятив остзейскую губу, констатировал мичман Тизенгаузен.
Остальные офицеры засмеялись.
– Шутки ради или всерьез? – осведомился лейтенант Канчеялов, усмехаясь в пышные усы.
– У него тут все всерьез! – ликующе воскликнул Корнилович. – Представьте себе, несчастный Кристобаль Колон – слыхали о таком мореплавателе, господа? – отнюдь не был выброшен за борт взбунтовавшейся командой, а благополучно натолкнулся на неизвестный материк. Решил, что это уже Индия, искал пряности и золото, расспрашивал туземцев о слонах… Погодите смеяться, господа, тут еще и не такое!.. Испания, Франция, Англия – все передрались из-за новых заморских владений, Воевали долго, но в конце концов почти весь северный материк достался Британии…
– Полагаю, автор сего опуса – сын Альбиона? – тонко улыбаясь, проговорил капитан-лейтенант Батеньков.
– Не совсем. В предисловии сказано, что он австралиец. Вы слушайте дальше! Материк, названный Химерикой, принялись заселять низшие слои населения всех европейских стран, но больше всего англичане. Разумеется, среди них хватало всевозможных авантюристов, бегущих от петли висельников, а то и просто каторжников, отправленных в Химерику по приговору суда ради хозяйственного освоения новых территорий…
– Что же здесь нового? – пожал плечами рассудительный лейтенант Гжатский. – Тот же карась, только в сметане. Стоило городить какую-то Химерику, чтобы рассказать историю заселения Австралии!
– Так, да не так, господа! Право, тут есть рациональное зерно. Подумайте, какой срок понадобился бы кораблям века этак шестнадцатого-семнадцатого, чтобы достичь Австралии? Сколько переселенцев перемерло бы на них за это время от цинги и эпидемий? Бьюсь об заклад – девять из десяти! Тогда как до выдуманной Химерики уже в те времена можно было дойти под парусами недели за три. При этом условии смертность в пути – досадный, но терпимый фактор. Для освоения новых земель не годятся плавучие кладбища. Следовательно, Химерика была бы заселена европейскими поселенцами на полтора-два столетия раньше.
– Так что же из того?
– А вот что, – засмеялся мичман Корнилович и потряс книжкой. – Перво-наперво Англия начинает чинить колонистам обиды, поскольку стрижет их, как овец. Она это умеет. А колонисты, не будь дураки, объявляют независимость и повсюду громят английские войска, не гнушаясь тактикой партизанской войны. В итоге победа – и, представьте себе, республиканский строй! Автор на это обстоятельство особенно напирает. Мол, только республиканская система правления гарантирует невиданный прогресс во всех сферах человеческой деятельности…
– Спорное утверждение, – снисходительно улыбнулся Пыхачев, посапывая трубкой.
– Но это только вступление, господа! Тут дальше подробно описан дивный новый мир. Представьте себе: триста миллионов счастливых химериканцев возглавляют цивилизацию. Повсеместное электричество. Невероятные успехи медицины. Самобеглые экипажи, оснащенные моторами, каких и не бывает. Сто верст в час! Летательные аппараты тяжелее воздуха, за какие-нибудь ничтожные пять-шесть часов перевозящие сразу сотню человек с багажом из Химерики в Европу и обратно! Это значит, скорость у них без малого тысяча верст в час!..
Грянул такой хохот, что в буфете что-то жалобно зазвенело.
– А что, когда-нибудь полетят и такие аппараты, – сказал лейтенант Гжатский, единственный из всех, кто не засмеялся. – Верю, что со временем они полетят и через океаны. Ну, конечно, не с сотней пассажиров и не с такой безумной скоростью, которая недостижима, да и не нужна, но все же…
– Это еще что! – Корнилович прыснул. – Химериканцы и на Луну летают. И знаете на чем? Вы не поверите: на ракетах, и никаких вам пушек!
В буфете вновь звякнуло.
– Мишель, чур я следующий читаю! – заявил мичман Завалишин. – В очередь, господа, в очередь!
– Позвольте, юноша, а какое же время описано в этой занимательной книжице? – пробасил флегматичный лейтенант Фаленберг. – Тридцатое столетие от Рождества Христова, что ли?
– Да наше же время, наше! – ликующе выкрикнул Корнилович. – Смена тысячелетий, начало двадцать первого века!
От громового хохота в третий раз заходила ходуном посуда в буфете.
– Ох, вышлют этого писаку за его идеи в места не столь отдаленные, – рыдающим от смеха голосом проговорил Канчеялов, утирая глаза платочком. – Как его… Харви Харвисон? Куда там можно выслать из Австралии? В Тасманию, наверное, к сумчатым волкам.
– А я вам вот что скажу, господа, – сказал Батеньков, когда все отсмеялись. – Это симптом. Правильно, Спиридон Потапович, по-медицински? Сразу видно, куда метит этот Харви. Надо думать, австралийским поселенцам милее с кенгуру, чем с англичанами. Такие, значит, у австралийцев теперь настроения… Дайте срок, отделится Австралия. Станет этакой вот Химерикой, которая гуляет сама по себе. Попомните мои слова.
– И на Луну австралийцы полетят? На ракете?
– Нет, это опасно. Сначала они туда кенгуру отправят. В виде опыта. Будет кенгуру по Луне прыгать.
– Сначала они кенгуру в ракету сунут, потом папуаса, а потом уже…
– Стыдитесь, мичман. Папуасы тоже люди.
– Не сомневаюсь. Тигр человеку просто голову отъест, а папуас ее закоптит, засушит и будет гордиться трофеем, как вы своим Георгием…
– Моих орденов попрошу не касаться!
– Негоже равнять православное воинство с премерзостными папуасиями, – басовито прогудел священник отец Варфоломей, укоризненно качнув гривастой головой.
– И то верно. Батюшка прав.
– Тихо, господа, тихо!.. – воскликнул Канчеялов. – Не хватало нам из-за глупой книжки перессориться. Ей-богу, вредная и никчемная выдумка. Всякому известно, что никакой Химерики в Великой Атлантике никогда не было, нет и не требуется.
– А как же полет фантазии? – поддел Завалишин.
– Пусть она летает в каком-нибудь полезном направлении. Например, автор мог бы в художественной форме описать обработку земли при помощи паровых машин…
– Ничего нового. Англичане и германцы уже проделывали это в виде эксперимента, – заметил подкованный в вопросах техники Гжатский.
– Ну тогда я уж не знаю. О беспроволочном телеграфе разве?
– Тоже не ново. Опыты Дьяконова в перспективе обещают многое. В Царском Селе уже начали строить станцию для приема и передачи эфирных депеш. Прогресс, господа, не стоит на месте. Слава богу, в третьем тысячелетии живем.
Стоя в сторонке, Лопухин с интересом прислушивался.
Его заметили. Разговор сразу оборвался. Возникла томительная неловкость, очень хорошо знакомая сотрудникам Третьего отделения. Ощущение чина – это еще полбеды. Ощущение специфического места службы вошедшего – вот настоящая беда. У кого-то оно вызывает трепет, у кого-то – презрение, и лишь у немногих – любопытство.
Без сомнения, пребывание «жандарма» на корвете давно уже стало предметом толков.
– Прошу простить меня, господа, за то, что неотложные дела помешали мне представиться вам сразу, – мягко заговорил Лопухин. – Надеюсь, это не было принято вами за высокомерие с моей стороны. Будем знакомы. Статский советник Лопухин Николай Николаевич.
– Граф сопровождает цесаревича в нашем плавании, – немедленно вставил Пыхачев. – Господа, прошу вас представиться Николаю Николаевичу. Осмелюсь спросить о драгоценном здоровье его императорского высочества.
– Спит, – коротко ответил Лопухин.
Представление офицеров прошло суховато, с одним лишь исключением.
– Мичман Свистунов, – отрекомендовался русый юноша с блестящими глазами нахала. – Назначен вчера взамен выбывшего по болезни мичмана Повало-Швейковского. Так это по вашей милости, граф, мы вышли в море на семь часов раньше назначенного срока?
Капитан Пыхачев побагровел.
– Замолчите, мичман!
– Я только хотел выразить графу свою признательность, – ничуть не растерялся Свистунов. – Ведь благодаря ему я сплю в своей каюте, а не на палубе, где я мог бы простудиться. Сердечное вам мерси, граф. Ловко это у вас получилось.
– Давайте не будем развивать эту тему, – недовольно пробурчал Пыхачев.
Чиновник, не умеющий владеть собой, ни за что не удержится в Третьем отделении – либо выгонят, либо сам уйдет. Лопухин не моргнул и глазом. В свое время ему пришлось пройти жесткий отбор, где родовитость кандидата рассматривалась скорее как мешающий фактор, нежели как благоприятствующий. Вступительные испытания. Годичные курсы подготовки первой ступени. Лютый экзамен, практика и еще год обучения. Новый экзамен, страшнее первого. Умение запоминать с одного взгляда страницу убористого текста, пить не пьянея, вести дознание, вербовку, агентурную работу в полном одиночестве и многое, многое другое. Упражнения на скорость мышления. Стрельба, рукопашный бой, фехтование, выездка, скачки. Иностранные языки. История. Экономика. Военное дело. Юриспруденция. Знание обычаев всех европейских и некоторых азиатских дворов. Бессонные ночи и крепчайше заваренный кофей. Два случая умопомешательства на курсе.
И только выдержке никто специально не учил. Незачем было. Либо обучаемый приобретал необходимое хладнокровие самостоятельно, либо попросту не имел шанса дойти до этапа стажировки.
И все же наглый выпад молокососа кольнул. Чуть-чуть. Привычно и почти не больно.
– Очень приятно с вами познакомиться, господа, – доброжелательным тоном произнес Лопухин и остановил вестового. – Принеси-ка мне завтрак, братец. Я голоден.
Вестовой испуганно заморгал. Кое-кто из офицеров не мог скрыть улыбки.
– Согласно походному расписанию завтрак на корвете производится в шесть часов утра, – извиняющимся тоном объяснил Пыхачев. – Обед будет в двенадцать. Боюсь, что сейчас кок сможет предложить вам только чай с бисквитами.
– Хорошо, пусть будет стронг ти с бисквитами. Принеси, братец.
– Виноват?.. – Лицо вестового выразило испуг и недоумение.
– Я сказал, чтобы ты сделал чай покрепче. Ну ступай.
Вестовой удалился.
– Наши Невтоны шибко грамотные, – с усмешкой молвил мичман Тизенгаузен. – Закажите им пудинг, так они вылупят глаза и скажут, что кушанье весом в пуд на тарелке не поместится.
Шутку не поддержали. Лопухин сделал вид, что ничего не слышал.
***
– Ваше императорское высочество, извольте пробудиться.
Лопухин не знал, сколько раз дворецкий наследника успел за сегодняшнее утро произнести эту фразу. Видно было только, что много. Звали дворецкого Карп Карпович Мокеев, и шесть поколений его предков служили царствующему дому. Был он немолод, имел крупный пористый нос, холеные бакенбарды и приобретенную многолетней службой привычку всегда держаться с достоинством, каких бы титанических усилий это ни стоило.
К оскорблениям он привык. Зато не всегда умел скрыть при посторонних стыд за своего господина.
– Ваше императорское высочество, уже поздно. Извольте пробудиться.
Несмотря на приоткрытый иллюминатор, в каюте пахло рвотой. Само собой, минувшей ночью камердинер и дворецкий поспешили раздеть и уложить в постель бесчувственного наследника, и камердинер дежурил при нем до утра. Увы, желудок цесаревича камердинеру не подчинялся, оставалось лишь бороться с последствиями при помощи тазика, мокрого платка и половой тряпки.
– Ваше императорское высочество…
На этот раз цесаревич замычал и попытался натянуть на голову одеяло. Потребовалось еще немало слов и осторожных похлопываний, прежде чем он мученически открыл один глаз и простонал:
– А, это ты, Сазан Налимыч? Чего тебе?
– Пора вставать, ваше императорское высочество. Неудобно-с.
– Отстань ты от меня, Карась Ершович. Видишь – болею. Дай лучше поправиться.
С сочным звуком пробка покинула горлышко коньячной бутылки. В один стакан Карп Карпович налил на палец коньяку, другой наполнил сельтерской. Приподнявшись на постели, цесаревич сглотнул коньяк, издал было горловой звук, от которого дворецкий проворно схватился за тазик, и, расплескивая, поспешно выхлебал сельтерскую.
– Ой, душевно-то как… – проговорил он, уронив стакан, тут же подхваченный дворецким. – Нет, я все-таки брошу пить. Честное слово, брошу. Как считаешь, Голавль Осетрович, надо бросить?
– Давно пора, ваше императорское высочество.
– Врешь ты все, Пескарь Уклейкович. Я ж так помру от скуки. Смешивать напитки не надо, это да. Ты уж впредь лучше следи за мной, Лещ Воблыч.
– Легко сказать, ваше императорское высочество. Вы же меня с собой брать не изволите.
– Еще чего не хватало – тебя! А ты все равно следи, понял? Как – не мое дело. Изобрети способ.
Багровый от стыда дворецкий почтительно наклонил голову, одновременно метнув панический взгляд на графа. Тут только Лопухина заметил и наследник.
– А, и вы здесь… Нет, Язь Судакович, ты за мной теперь не следи, теперь и без тебя найдется кому следить… правда, граф? Да, а где это я?
– На корвете, ваше императорское высочество, – будничным тоном сообщил Лопухин. – На траверзе острова Гогланд.
– Ну? А это где?
– Это в море.
Наследник долго морщил лоб, соображая.
– Так что же это значит? Мы уже в плавании, что ли?
– Совершенно верно, ваше императорское высочество.
– То-то меня тошнит. Это морская болезнь. Хотя мы вчера тоже здорово дербалызнули… Ты уж, Сом Сигович, расстарайся рассолу. И Моллера мне позови. Да, а где та певичка, как ее… мадмуазель Жужу, кажется?
– На берегу, ваше императорское высочество, – сообщил Лопухин.
– Как? А поручик Расстегаев? А Пенкин? А баронесса Розенкирхен?
– Все на берегу.
С минуту цесаревич смотрел на графа круглыми глазами, пытаясь вникнуть в смысл сказанного. Не вполне вникнув, задал уточняющий вопрос:
– Так кто же на борту?
– Ваш дворецкий и ваш камердинер, ваше императорское высочество. Кроме того, два взвода морской пехоты под командой полковника Розена для охраны вашей особы. Ну и я, конечно.
Цесаревич поморгал.
– А остальные что же? – спросил он обиженным тоном. – Они меня бросили?
– Наоборот. Мы их бросили.
Моргнув еще несколько раз, цесаревич прозрел.
– Что-о? Вы в своем уме? Где капитан этого корыта? Позвать его сюда! Немедленно повернуть обратно!
– Никак невозможно.
– А я приказываю повернуть!
– Глубоко опечален, что вынужден отказаться исполнить волю вашего императорского высочества, – с легким поклоном ответил Лопухин, – ибо она идет вразрез с инструкциями, полученными мною от государя.
Наследник сразу как-то сник. Одарил «цербера» взглядом, не сулившим ему в будущем ничего хорошего, тем и ограничился.
Не приказал даже убираться вон. Лопухин вышел сам, не испрашивая позволения удалиться. Вслед за ним вышел, сразу устремившись в направлении камбуза, Карп Карпович – за живополезным рассолом, должно быть. Физиономия дворецкого выражала сдержанную неприязнь к «церберу».
Обед в кают-компании наследник проигнорировал – то ли молча страдал, запершись у себя в каюте, то ли, что скорее, еще не освоился с расписанием жизни на корвете.
– Влипли мы с вами, граф, в историю, – наклонился к уху Лопухина Розен между первым и вторым блюдами. – Не будет нам прощения. Вот мой совет: делайте карьеру как можно скорее, чтобы при новом государе выйти в отставку в хороших чинах.
– Спасибо за совет, хотя и запоздалый. Я давно это понял.
– В самом деле?
– Да. В ту самую минуту, когда государь попросил меня принять эту миссию.
– Вы могли бы отказаться.
– Вы же не отказались.
– Но вам придется хуже, чем мне. В чем состоит моя функция? Всего лишь защищать наследника от внешних врагов. Наше дело простое, военное: либо защитим, либо умрем. Вам же предстоит защищать его от него самого. Наследник злопамятен и никогда вам этого не простит.
– Совершенно в этом уверен. Вы хотите предложить еще что-либо?
Розен явно смутился. Затем отрицательно качнул головой.
После полудня задул умеренный норд-ост. На «Чухонце» подняли косые треугольники парусов. Канонерка сразу начала наседать на идущий под паром «Победослав». Пыхачев, сменивший на мостике старшего офицера, приказал набрать сигнал «уменьшить ход».
– Почему мы не пользуемся ветром, Леонтий Порфирьевич? – спросил Лопухин, также поднявшийся на мостик.
– Хочу дать поработать машине, – отвечал тот. – Мало ли что может случиться.
– Вы в ней настолько уверены?
– Напротив. Я уверен в парусах. Если в машине что-то может сломаться, то я предпочитаю, чтобы поломка произошла здесь, вблизи родных берегов, и уж во всяком случае на Балтике, а не в океане. Что до угля, то мы пополним его запасы в Данциге и Копенгагене.
– Значит, мы не зайдем ни в Ревель, ни в Либаву?
– Нет, если не понадобится ремонт. Вы огорчены?
С мостика было хорошо видно, как по палубе, пошатываясь и хватаясь за такелаж, бестолково слоняется наследник престола. Временами цесаревич приближался к фальшборту и, приподнявшись на цыпочки, всматривался в горизонт, где вдали то проявлялась, то вновь тонула в дымке береговая полоска. Ход мыслей его императорского высочества был виден как на ладони: из Ревеля вызвать телеграммой свиту, и пусть всякие надутые индюки бурчат о дебоширах-собутыльниках и сомнительных женщинах. Плевать. Пусть злой цербер из Третьего отделения попытается выставить свиту силой! Вряд ли посмеет. А посмеет, так ему же хуже. ПапА хочет скандала? ПапА получит скандал!
– Совсем наоборот, я обрадован, – честно ответил Лопухин. – К сожалению, не в нашей власти отменить заход в Данциг. – Он вздохнул. – Да и в Копенгаген тоже.
Ничего более они не сказали друг другу, но обменялись взглядами из числа тех, что красноречивее всех велеречий. «Скверная вам выпала миссия, Николай Николаевич, – говорил сочувственный взгляд Пыхачева. – Коли наследник к тридцати годам не вошел в разум – пиши пропало. Намучаетесь вы с ним». – «Не обольщайтесь и вы касательно вашей миссии, Леонтий Порфирьевич, – отвечал взглядом Лопухин. – Привести корвет во Владивосток с цесаревичем на борту труднее, чем без цесаревича, это-то вы понимаете. Но вы еще не поняли, насколько это труднее. И не сочувствуйте мне, не то я начну сочувствовать вам…»
Ветер слабел. Видно было, как на приотставшем «Чухонце» гуще повалил дым из трубы. Раздвигая серую воду Балтики, «Победослав» продолжал нарезать морские мили.
***
Отчего Российская империя не хиреет и не рушится, как многажды предсказывали ее недоброжелатели? Не раз она шаталась, сбитая с торного пути тяжелыми войнами, неудачным реформаторством, всегда сопряженным с неистовым казнокрадством, неурожаями и эпидемиями, – однако стоит твердо, могуче, а когда шагает, то видно, что ноги колосса сработаны из материала покрепче глины.
Так не бывает, так не должно быть – бурчат скептики вопреки очевидному. Все развивается по спирали, согласно немецкой науке диалектике, и то, что вчера было варварски грубо и нахально, сегодня становится помпезно и пресыщено, а завтра вновь опрокинется в беспросветное варварство.
Неотвратимо. Неизбежно.
Заклинания эти сотрясают воздух не первое столетие, ан признаков близкого падения что-то не видно. Может, Россия, являет собой небывалое исключение из общего правила?
Да падала она, господа, падала. Правда, не так глубоко, как вам хотелось, вот вы этого и не заметили. Кукла-неваляшка, если ее толкнуть, тоже честно валится на бок в первый момент – ну а потом?..
То-то.
Отчего сие?
От верховной власти.
Гнить с головы равно свойственно рыбе и государству. Качество головы определяет все. Уж конечно, не Думе решать, кто достоин заседать в Государственном совете, столь талантливо изображенном живописцем Морковиным. Это прерогатива самодержца. На нем и ответ за все, что происходит в России.
Страшная тяжесть! И тем не менее вот уже четыреста лет императорская династия достойно несет свой крест. Всего один дворцовый переворот – невероятно мало за такой срок, – причем переворот бескровный, закончившийся отречением государя в пользу брата, то есть в глазах народа и не переворот вовсе. Авторитет ныне действующей власти высок, поскольку укреплен умелым администрированием и двумя победоносными войнами.
Даже надменный и алчный британский лев не сумел помешать овладению Россией проливами. Великая и легкомысленная Франция долго противилась, но все-таки признала новые границы де-юре. Молодая Германская империя, легко побив австрияков, не рискнула сцепиться с русским колоссом и теперь ищет с ним союза. Берлинские газеты разом перестали кричать о «скифской опасности», нависшей над Европой. Ну, для кого опасность, а для кого и земельные приобретения. Швеция с Данией неплохо поживились после изгнания пиратов из Норвегии, хотя сделали для этого не в пример меньше России. Испания под шумок «присоединила» Португалию. Италия отняла у австрияков Триест. Англия не без труда и не до конца подавила восстание упрямых ирландцев, для которых «скифская опасность», наверное, вроде манны небесной.
А только придется им избавляться от власти просвещенных мореплавателей самим, без помощи России. У нее и без угнетенных ирландцев забот хватает. «Больше никаких войн, никаких новых территорий», – эти слова государя стали ее девизом. Нет надобности в расширении пределов государства, и без того достаточно широких. Осталось лишь четко определить границы в Манчжурии, восстановить Польшу, но так, чтобы она никогда больше не послужила плацдармом для вторжения в Россию, наладить как следует охрану южных рубежей, укрепиться на Дальнем Востоке – и только.
Быть может, России просто везло? Или она всего лишь умудрялась избегать фатального невезения?
Как будто нетрудную задачу завещает государь Константин Александрович цесаревичу Михаилу, особенно если вспомнить, что перед многими молодыми императорами стояли задачи потруднее. Увы – в высшей политике не бывает легких задач. Одни грабящие Россию европейские таможенные тарифы чего стоят. А российская привычка богатеть за счет торговли сырьем? Вовсе это не богатство, если свести баланс, а нищенские гроши. Необходим подъем промышленности, торговли, просвещения, медицины. Строительство новых железных дорог. Электрификация всей страны. И животноводство, чтобы народ в нищих губерниях не мельчал, питаясь одной репой! Тысячу раз прав государь – необходимо освоение Сибири и Дальнего Востока. Разумеется, и мореплавание! Англичане здесь первые и, надо признать, еще долго ими будут. Но почему Россия до сих пор лишь борется за второе место с Францией, Испанией, Голландией и Швецией?
Взгляд графа полз по карте. Следующая война будет на море, это ясно. Пятьсот лет назад Ганза уничтожила балтийских пиратов. Не более пятидесяти лет назад окончательно исчезло пиратство средиземноморское. Пиратскую республику Великой Атлантики тоже пора додавить. Вытесненные с материка скандинавские пираты потеряли в сущности всего лишь несколько баз. Вот Исландия, главное их гнездо. Вот далекий и холодный Шпицберген, где пленные умирают от непосильной работы в угольных шахтах. Вот побережье Гренландии, там среди угрюмых скал найдется немало освоенных пиратами бухт. А вот Ньюфаундленд – Новонайденная Земля – одинокий кусок суши в океане, населенный потомками Лейва Счастливого, мирными пахарями и лесорубами, получающими за свой труд долю в пиратской добыче. Ньюфаундленд пираты просто так не отдадут, но именно с него придется начать тем, кто захочет избавить Европу от норманнской язвы. Кто это будет – неизвестно. Ясно только, что не англичане…
Неужели опять придется русским?
Да, если их к тому вынудят. И первые заинтересованные в этом – дети Альбиона. «Дестроу экскрикшнc» – как вам это нравится?
Дураку понятно, что кодовая фраза, но в чем ее смысл?
По какой-то причине Лопухин изобразил на лице гримасу. Затем мелким, но твердым почерком вывел на четвертушке бумаги следующий необычный список:
1. Кал
2. Моча
3. Пот
4. Семя мужское
5. Половой секрет – как мужской, так равно и женский
6. Слезы
7. Чешуйки ороговевшей кожи (в т.ч. перхоть)
8. Молоко материнское
9. Кровь
10. Лимфа
11. Углекислота и иные отходы процесса дыхания
Погрыз самопишущее перо, поморщился и добавил:
12. Ногти
13. Волосы
14. Слюна???
15. Ушная сера
16. Сопли и мокрота
17. Гной
18. Околоплодные воды
19. Плацента
20. Содержимое желудка???
Следующие четверть часа граф сидел в задумчивости, но, видно, не выдумал для пополнения списка никакой новой гадости. Тогда кликнул Еропку.
Тот явился не сразу. По помятой физиономии легко читалось: опять дрых, Лодырь Лентяевич.
Ничего страшного, сейчас проснется. Есть средство.
– Слетай-ка в лазарет к доктору Аврамову. У тебя морская болезнь.
Еропка вытаращил глаза.
– Да что вы, барин? Нет у меня морской болезни.
– Не спорь, я лучше знаю. Вон как рожу-то тебе перекосило. По-моему, ты даже опухать начал. Спиридон Потапович тебе микстуру даст. Толку от нее нет, но больному все равно полагается лечиться.
– Да вот вам истинный крест, барин, не тошнит меня ни чуточки! С чего и затошнит-то, когда море спокойное?
Лицо графа приняло задумчивое выражение.
– Если нет морской болезни, придется ее приобрести. Как мыслишь, на верхушке мачты тебя скорее укачает? Знаешь, что такое салинг?
Еропка не знал, что такое салинг, но уже догадывался, что это отнюдь не то место в трюме, где хранятся бочки с салом.
– Господь с вами, барин! – жалобно возопил он, отступая на всякий случай на шаг. – Есть у меня морская болезнь, есть! Ой, худо мне…
– Давно бы так. Из лазарета назад не торопись. Синей, бледней, шатайся, закатывай глаза и так далее. Выпьешь микстуру и сразу выздоравливай, пусть Аврамов удивится. Заведи с ним беседу о медицине. Скажи, что интересуешься. О морской болезни поговори отдельно. Спроси между делом, подходит ли рвота под определение «экссудат» с физиологической точки зрения. Экссудат. Запомни это слово. Оно латинское и означает «выделения». Скажешь, что вычитал в книге. Потом то же самое спроси о слюне, тоже как бы между делом. Понятно?
Таращить глаза в ответ на столь странное приказание Еропка не стал – привык, что графу иной раз приходят на ум еще и не такие причуды. Но от вопроса все-таки не удержался:
– Зачем это вам, барин?
– Поспорил на пари с Розеном. Ступай.
– Все сделаю, барин, будьте благонадежны…
Слуга отсутствовал дольше, чем предполагал Лопухин, а когда вернулся, борода его была мокра, правый глаз нервически подергивался, а бледно-зеленый цвет лица просто пугал.
– Что с тобой?
– Микстура, барин, – прохрипел слуга. – То не было морской болезни, а как микстуру выпил – вот она…
– Ступай на воздух, полегчает.
– Сей минут, барин. Доктор посмеялся и сказал, что ни слюна, ни рвота, – Еропка судорожно дернул кадыком, – экссудатом не считаются. Слюна – она только у верблюдов экссудат, да и то в брачный сезон. Вот оно как выходит.
– Ладно, иди. Спасибо.
– Еще он сказал, чтобы я не читал книг, раз все равно ничего в них не понимаю. Барин, может, не надо мне этой «Одиссеи»? Хуже только будет, ей-ей.
– Не будет. А пожалуешься еще раз – заставлю после «Одиссеи» прочесть «Энеиду», уразумел?
Угроза подействовала не хуже микстуры – слуга сильно изменился в лице, после чего зажал обеими ладонями рот, выбежал из каюты, гигантскими прыжками взлетел по трапу на верхнюю палубу и перегнулся через фальшборт.
