Глава восьмая. Пугающие врачи… История болезни

На днях в салоне красоты стала свидетельницей весьма показательной беседы. Две дамы, которые, как и я, за чашкой чая ждали, когда освободятся их мастера, говорили о медицине. Точнее, о врачах, больницах, деньгах и разочарованиях.

Одна из них уже десять лет жила в Канаде и, приехав в Петербург по семейным обстоятельствам, вновь столкнулась с отечественной системой здравоохранения. Ужасные впечатления. Вторая клиентка салона ее поддержала: она и вовсе избегает докторов. И пока не ходит к врачам, чувствует себя здоровой.

Вердикт собеседниц был таков: врачам доверять нельзя категорически. Во-первых, они заинтересованы в деньгах, а не в твоем выздоровлении, а потому найдут у тебя все что угодно, лишь бы заманить в свои сети. А во-вторых, даже если речь идет о реальной болезни, то доктора предпочтут что-нибудь отрезать, а не вылечить.

Меня совершенно не удивил этот диалог. Я не услышала для себя ничего нового. Более того, уверена: многие из вас согласны с этими дамами. А я не вступила в беседу и не рассказала все, что думаю о нашей медицине, только потому, что меня пригласили на педикюр.

Ну ничего, я свое наверстаю – целая глава впереди.

Удивительное дело: мы боимся болезней, но едва ли не больше пугают те, кто, казалось бы, от этих несчастий должны нас защитить. Страх перед болезнями и врачами – об этом я буду говорить сегодня с доктором Курпатовым.

Я уговорила Андрея встретиться в Комарово: приехала сюда несколько дней назад – на дачу к друзьям. Но выбрала такое место для деловой встречи совсем не потому, что не хотела уезжать в душный, пыльный город. Чудесная погода, целебный воздух – в конце концов, врачу тоже иногда следует подумать о своем здоровье. Зная, как загружен Курпатов, я понимаю: если я не вытащу его на пленэр, этого не сделает никто! Он, конечно, может возразить, что и сам живет за городом, но ведь дома психотерапевт наверняка все время сидит в своем кабинете за компьютером.

Разговор я решила начать максимально доброжелательно. То есть не с претензий к коллегам моего доктора.

– Ой, Андрюш, так страшно заболеть вдруг чем-то очень серьезным! А человек – существо такое хрупкое, и никогда не знаешь, что откуда в организме берется и развивается потом во что-нибудь неизлечимое. И ведь так много мучительных болезней и травм, не совместимых с нормальной жизнью.

Может, если бы мы жили в стране, где человек и его качество жизни хоть немного волнуют государство, было бы и не так жутко. А поскольку у нас инвалиды, например, ни государству, ни обществу не нужны, то здоровье потерять особенно страшно.

– Шекия, в странах, о которых ты говоришь, люди, в целом, гораздо больше тревожатся о своем здоровье. Проблема же, на самом деле, не в том, что у нас государство наплевательски относится к человеку, а в том, что мы сами абсолютно наплевательски относимся к своей жизни и своему здоровью.

Посуди сама: у нас страна больна самолечением, причем, лечится даже не лекарствами, а припарками и мочой – ну, это что, рачительное отношение к своей жизни? Вот ты машину бензином заправляешь, а дай я тебе предложу ее мыльной водой заправлять, ты как на это отреагируешь? Отрицательно, потому что боязно за машину, правда? А когда в больной организм вместо лекарств глину запихивают, или скипидар, или какой-нибудь «золотой ус» – это у нас нормальное отношение к своему здоровью, да?

В моем издательстве первый тираж книги по водолечению (я, честно сказать, даже представить себе не могу, что это за технология такая) был в десять раз выше, чем любой книги доктора Курпатова. Почему? Потому что спрос на водолечение и прочую дребедень в десять раз выше, чем в принципе на медицину и на объективное, научное знание. Нам же не надо, чтобы научно, нам надо, чтобы чудесно…

А в развитых странах пропорции другие. Там тоже медицинская паранормальность присутствует, но она не носит системного характера. И это происходит потому, что человек по-настоящему боится заболеть, по-настоящему дорожит своим здоровьем. Этому есть понятные объяснения: во-первых, болезнь – это слишком дорогое удовольствие (и расходы на лечение, и временная нетрудоспособность, а кредит не спит), а во-вторых, когда жизнь у тебя, в целом, хороша, ты, заболевая, теряешь многое. А поскольку у нас жизнь «не особо», мы и не слишком о ней печемся.

На самом деле, мы даже не понимаем, насколько страшными могут быть проблемы, связанные со здоровьем. Потому что если бы мы понимали это, то и боялись бы осмысленно – нас бы этот страх мотивировал на адекватные действия по защите своего здоровья. А если страх не адекватный, а такой… художественный, как у нас, – разновидность романтизма – это беда. В целом же, у нас в стране категорически отсутствует ответственное отношение к собственному здоровью. Именно поэтому в России такая чудовищная смертность.

Нужно научиться правильно бояться за свое здоровье. Да, мы не можем застраховаться от несчастного случая, от какого-нибудь редкого заболевания. Но этих вещей и не следует бояться, ведь, как говорил мой преподаватель по терапии – «чаще бывает то, что бывает чаще», а того, что бывает чаще – банального инфаркта, инсульта, – мы этого не боимся. Вот заставить россиянина пройти диспансеризацию – это же невозможное дело! Измерить лишний раз давление, если он не вээсдешник, – ни за что! А ведь если лечить гипертоническую болезнь ежедневным приемом современных гипотензивных препаратов, то продолжительность жизни человека можно увеличить на 10–12 лет!

В общем, страхи, о которых ты говоришь, – это не правильные страхи, а «нервное». Сейчас «стрельнуло», вот он и напугался. И врач ему понадобился, и здоровый образ жизни захотелось вести. А отпустило назавтра – так он нажрался жирной пищи, завалился на диван, закурил, выпил…

Это, конечно, доктор не про меня рассказывает, но в целом – очень жизненно. Совсем недавно в гостях заговорили про диеты и правильное питание. Одна девушка заявила, что подобные ограничения категорически не для нее. И, почти умиляясь сама себе, рассказала, как после двух недель, проведенных в больнице с обострением гастрита, вернулась домой и тут же попросила маму пожарить картошки и посолить хорошенько – соскучилась.

Разумеется, Курпатову я этого говорить не собираюсь – чтобы не решил, что я уже с ним согласна и все врачам простила.

– А что такое диспансеризация – мы, кажется, вообще не в курсе, – продолжает сетовать доктор.

Здоровье – это когда у тебя еще есть силы, чтобы не ходить к врачу. Сколько же у нас этих шуток про медицину!

– Так у нас только сунься в поликлинику, – я уже заняла оборонительную позицию. Кстати, вы замечали, что мы очень часто чувствуем себя с врачами по разные стороны баррикады? – Там очереди километровые! Нужно быть очень здоровым человеком, чтобы пройти такие испытания.

– Ну вот, я и говорю, что отношение к собственному здоровью у нас несерьезное. Стоит сказать, что в поликлинике очередь, как мы тут же отменяем визит к врачу: уже не болит. Нет, Шекия, правда в том, что мы не дорожим здоровьем, потому что не понимаем, что это огромная материальная ценность. Наша страна очень долго жила под девизом «Незаменимых нет!», мол, русские бабы еще нарожают.

Мы никогда не думали о том, что здоровье – это экономика нации. Заболел человек – его списали и все. В 80-х годах в США инвалидность после инфаркта получали 5 % людей, а в СССР – 95 %. В газетах это объясняли «бесчеловечным оскалом капитализма», но правда в том, что на Западе существовали полноценные системы реабилитации пациентов, а у нас – нет. Заболел? До свидания.

А сами граждане – и рады стараться! Много все равно не заработаешь, а потому и на больничном хорошо, и на инвалидности прожить можно. Сами люди не привыкли относиться к своему здоровью как к капиталу. Заболел – можно на работу не ходить плюс еще больничный платят. Чем плохо?

И вот мы лечимся медом с водкой, мочой, пареной репой. Если ты серьезно относишься к своему здоровью, как ты можешь пить мочу?

Ну, ладно, уринотерапия – понятное дело, не тема для нашей книги, где беседуют два вменяемых человека. Но ведь врачей корчит от любых средств народной медицины. А люди стараются не травить организм всякой «химией» и восстанавливают здоровье целебными травками. Что здесь плохого?

– А мудрость народная, накопленная за тысячелетия?! – что-то меня на этой мудрости зациклило. Это, кстати, еще из прошлой главы тянется. А дальше я выдвинула тезис, который не раз слышала от специалистов, практикующих гирудотерапию и акупунктуру: – Между прочим, это еще вопрос: какая медицина традиционная, а какая – нет.

– Мне бы хотелось, чтобы мудрость эту подтвердили необыкновенной продолжительностью жизни. Но почему-то продолжительность жизни наблюдается в странах высокотехнологичных, а не в тех, где кичатся народной мудростью.

– Ну да?! А Тибет, например?

– Там, Шекия, смертность очень высокая. Не надо путать среднюю продолжительность жизни с одним долгожителем, которого вдруг обнаружили в горах или в степях.

– Андрюша, так ты вообще не веришь в сушеные ромашки? – вкрадчиво спрашиваю я.

– Пойми, Шекия, есть болезни, которые можно вылечить, – и медицина их прекрасно лечит. Нормальная, официальная медицина с этим справляется. Но большую часть болезней вылечить нельзя, у них даже название такое – «хронические», то есть лечить можно, но это ничего принципиально не изменит. Была инфекция – почек, например, ее вылечили, но ткань почек (материал, из которого они «сделаны») повреждена инфекцией, поэтому будет хронический пиелонефрит. Чуть застудила, диету нарушила, простыла просто – и обострение. Ничего с этим не сделать. Только если почку пересадить, но там другие проблемы возникнут.

Это хронические болезни, их большинство, но от них и не умирают немедленно, и поэтому врачи с чистой совестью говорят: «Не мучайтесь, это заболевание не лечится. Будет обострение – попринимайте вот это лекарство». Ну, будет у вас чуть-чуть плоскостопие или иногда обостряющийся цистит, или хронический бронхит. Нельзя уже с этим ничего сделать, перестаньте морочить себе голову, примите как факт, наладьте режим и угомонитесь. В этом случае можно пить ромашки, и одуванчики можно, и усыпать постель лепестками роз не возбраняется. Если нечем заняться, почему не проделать все эти «лечебные» процедуры?

Но тут важно понимать, что «после» – это вовсе не значит: «вследствие». Вот, скажет бабушка: «Я попила мочи, мне стало лучше». А еще в этот день она выпила стакан кефира. Почему она думает, что помогла моча, а не кефир? В этот период заболевание вошло в ремиссию, но старушка объяснила себе, что ремиссия связана с ее самолечением. Потом снова обострение – она пошла к экстрасенсу. И пока ходила два месяца, вновь наступила ремиссия. Теперь она всем рекомендует своего колдуна. При этом, назначенное врачом лечение она не принимала. Да, это лечение, если речь идет о хроническом заболевании, скорее всего, вылечить бы ее не вылечило, но помогло бы ослабить действие патологических факторов, а это уменьшило бы риск рецидива и вообще защитило организм. Так что, в реальности от этого псевдолечения – реальный вред.

Я помню, как возмущалась знакомая врач, работающая в одной из петербургских больниц, увидев, что ее подопечные передают друг другу вырезанные из газет заметки об экстрасенсах и чудо-исцелениях: «Неужели, заболев, человек совсем перестает соображать?!» Не думаю, что эти люди поглупели в одночасье. Скорее, они просто хотели нормально, полноценно жить. И если официальная медицина не предлагает эффективных способов, что им остается?

– Вряд ли эти пациенты способны судить об эффективности лечения, назначенного врачом, просто потому, что у нас не заставить людей принимать лекарства. В моей книге «Психология сердца», адресованной врачам, есть специальный раздел, где я рассказываю коллегам, как нужно рассказывать о препарате, строить фразы и уговаривать людей, страдающих гипертонией, принимать гипотензивные препараты, которые им жизненно необходимы. Очень трогательно, правда? При этом сердечно-сосудистые заболевания, инфаркты, инсульты стоят на первом месте среди причин смертности. А ты говоришь – хотят полноценно жить.

У нас думают – «врачи плохо лечат», потому что ждут немедленного и чудесного излечения. Выпили таблетку – не помогло, значит, плохая таблетка! А то, что эта таблетка начинает действовать только на третьей неделе применения, потому что просто механизм у нее такой, это больному невдомек. Так что, это не врачи плохо лечат, а просто каждое заболевание лечится в свои сроки и таким-то образом. Зачастую долго. Конечно! А мы как реагируем? Ну ладно, попью недельку таблетки, а там видно будет… Современные антидепрессанты надо пить полгода. Это минимум. Когда я уговариваю пациента принимать лекарства, я, как правило, не говорю ему, что курс лечения будет длиться шесть месяцев, потому что он просто не станет их принимать, даже при условии, что ему это жизненно необходимо. Поэтому сначала я говорю, что будем принимать препараты месяц, а потом каждый следующий месяц как с ребенком – «за папу, за маму, за бабушку, за дедушку».

К сожалению, многие врачи не умеют правильно общаться с пациентами или не считают необходимым это делать, не объясняют им значимые вещи, полагая, видимо, что если им самим все понятно, то о чем тут говорить? Результат подобной врачебной небрежности бывает весьма печальным. Приведу пример.

Обычный невротический страх развивается следующим образом: человек испытывает серьезные внутренние конфликты, переживает, находится в напряжении и тревоге. И когда у него вдруг что-то «стреляет» под лопаткой, вся его тревога концентрируется именно в этом месте. Он впадает в ужас и панику, бросается за помощью, начинает обследоваться. Врачи ничего не находят или находят, но говорят об этом совершенно непонятно. Пациент дрожит от страха: у него же болит, а ничего не нашли или сказали что-то, что он воспринял как нечто чрезвычайно опасное: «У вас диэнцефальный синдром», например. Такой диагноз не угрожает абсолютно никакими последствиями и используется врачами, чтобы отвязаться от навязчивых больных. Но больной об этом, разумеется, не знает. Страшное слово – «диэнцефальный» – преследует его, как всадники Саурона хоббитов. Наш герой начинает маниакально следить за своим здоровьем: он уже чувствует боль в другом боку, ему кажется, что кал и моча поменяли цвет и запах. Он ходит по врачам, но все, что ему назначают, не оказывает положительного эффекта, что, в общем-то, и не странно, потому что проблема нашего героя не имеет ровным счетом никакого отношения к органической патологии. Он же в ужасе прислушивается к каждому еканию в своем организме, и у него нет никаких сомнений, что это рак. Впрочем, по странному стечению обстоятельств, от этого «рака» ему хорошо помогают транквилизаторы, назначенные между делом каким-нибудь старым, видавшим виды участковым терапевтом. Кто бы объяснил, почему?

В книге «Психология сердца» я пишу: «Дорогой врач, когда к вам обращается пациент с хроническим заболеванием, которое требует долгого и непростого лечения, а также изменения всего образа жизни больного, вы сталкиваетесь с тяжелейшей задачей. И эта задача вовсе не в том, чтобы вылечить больного, а в том, чтобы сделать его своим союзником в лечении его же заболевания. Пациент не понимает, насколько опасно его заболевание и что именно оно, скорее всего, рано или поздно сведет его в могилу. В девяноста случаях из ста ваш пациент думает, что его лишь немного “прихватило”, что ничего страшного не случится, если он, вдруг, нарушит предписанный ему режим или не станет принимать прописанные ему лекарства».

В терапевтическом кабинете встречаются два абсолютно противоположных друг другу мировоззрения. Диалог между ними – великая проблема. Да, пациент не хочет быть больным, но и не хочет менять образ своей жизни, выносить тяготы лечения, ограничения, связанные с этим лечением. Врачу абсолютно понятно, что, если его пациент не изменит образ жизни, не будет лечиться так, как это следует делать, он умрет. А пациенту – нет, непонятно, потому что он ни разу не был на вскрытии в патологоанатомической лаборатории.

Вот ты видела сердце с множественными микроинфарктами или, например, как выглядит разрыв аорты?

Я с ужасом смотрю на Андрея.

– А я видел, и любой врач видел. Поэтому, когда специалист мне что-то рекомендует, мне сразу становится понятно, что надо пить таблетки. Мне достаточно сказать, что может возникнуть закупорка сосудов, и я послушно выпью все назначенные лекарства. Так что, по большому счету, проблема только в том, что наши доктора иногда забывают – далеко не все их пациенты год провели на кафедре патанатомии и сдали соответствующие экзамены, а потому воспринимают информацию о возможных рисках немного не так, как сами врачи. Пациент не стоял на вскрытиях свежих трупов, а врач – стоял, поэтому врачу кажется, что он говорит очевидные вещи. И если пациент начинает саботировать лечение, то в глазах медицинского работника он выглядит полным идиотом, которого только могила исправит. Вот я и объясняю своим коллегам в специальных пособиях для семейных врачей, что пациент не идиот, а просто у него другая профессия.

– И поэтому нам, тем, у кого другая профессия, очень трудно контролировать действия врача. Вот ставит врач диагноз, назначает лечение, а где гарантия, что он не ошибся? Между прочим, врачебные ошибки – не такая уж редкость. И, как правило, выясняется это, когда уже слишком поздно. Вон сколько про это сюжетов по телевизору!

– Да, риск существует – как и в любой другой сфере деятельности человека. Согласен, ошибка парикмахера-стилиста испортит клиенту только прическу и настроение, это не смертельно. Однако профессий, где ошибки грозят значительным материальным ущербом и опасны для жизни человека, более чем достаточно. Дом может обрушиться из-за просчетов архитектора, машина – перевернуться из-за неправильных действий водителя. Но что же теперь, жить на улице и не пользоваться автотранспортом?

Нужно просто здраво соотносить риски. Риск, что врач поставит неправильный диагноз и будет упорно лечить вас «не от того», на самом деле во много раз меньше, чем риск запустить болезнь, если вы, из-за своего страха, так и не решитесь обратиться к врачу. Вот тут уж неприятности вам гарантированы.

– А знаешь, еще что трудно проконтролировать: тебя действительно лечат или из тебя деньги «выкачивают». Стоит только обратиться с одной проблемой, как тебя отправят ко всем специалистам, какие только в этой клинике есть. И назначат уйму анализов, причем большинство из них, разумеется, не входят в программу обязательного медицинского страхования. И дело не в том даже, что все это слишком дорого. Просто вольно или невольно задумываешься: где заканчиваются твои интересы и начинаются интересы врача и клиники?

– Ну, о такой ситуации я могу судить только теоретически.

– Разумеется, у тебя же высшее медицинское образование, тебя-то не проведешь!

– По правде сказать, мне кажется, что меня обычно обделяют анализами… А если серьезно, то чаще пациент просто не понимает, почему врачу необходимы результаты стольких анализов и обследований, чтобы поставить правильный диагноз. Но только экстрасенсы умеют у нас по фотографии или по голосу в телефонной трубке лечить. А нормальный врач, к счастью, предпочитает ориентироваться на результаты электрокардиограммы, УЗИ, компьютерной томографии, исследований крови, дополнительных проб – как бы скучно все это ни звучало. Когда ко мне приходит психосоматический больной, который жалуется на телесные недомогания, я сначала отправляю его к терапевту и требую максимально полного обследования, чтобы исключить любую возможность органической патологии. Да, может потребоваться очень много анализов. Но кто-то же только что боялся врачебной ошибки, или мне память изменяет?

Наконец, врач понимает, что часто пациент отказывается верить в то, что ничего больше – чего-то особенного, сверхъестественного – сделать с его здоровьем или в области диагностики уже нельзя. А ведь много в медицине не только хронических заболеваний, но и просто функциональных недомоганий – это когда болезни как таковой нет, но какие-то органы или системы организма не справляются со своей работой, какой-то сдвиг в их работе произошел и вот они «барахлят». Это не смертельно, и, как правило, такие функциональные расстройства самоустраняются со временем, если, конечно, не накалять обстановку и не добавлять новых нагрузок на такой «барахлящий» организм. Объяснить это пациенту можно, но не всегда он готов согласиться с таким врачебным вердиктом, хочет доискаться до чего-то… Ну, а врачу как быть? Хочет человек обследоваться дальше, неспокойно ему. Вот врач и идет у него на поводу – еще анализов, будьте любезны…

– Поэтому я и говорю: не все врачи вызывают доверие…

– Вот как? А знаешь, что врач сам о себе думает? Он знает, сколько в этом году к нему обратилось за помощью людей и скольким он жизнь спас. У нас кто-нибудь человека из пожара вынесет или утопающего из речки вытащит – ему медаль дают. Врач подобные жизнеспасительные акты каждый день совершает, а отношение к нему какое? Приходят и смотрят оценивающе: доверять вам, доктор, или не доверять? А у доктора вся грудь в орденах. Но мы ему не доверяем, потому что он нам правду сказал.

– И все равно я понимаю, почему большинство пациентов не выполняет тщательно рекомендации врачей. Потому что им говорят: заболевание неизлечимо, или еще – попробуйте вот это, может, станет легче. Другое дело, если бы доктор сказал: надо принимать такое-то лекарство, и вы поправитесь. Ты же сам говорил: «пустышки», и те помогают, если пациенту обещают, что это лекарство должно снять боль. А то что это за установка такая: пейте, а там посмотрим? Разве психологический настрой не имеет значения для выздоровления? Впрочем, если в это выздоровление никто не верит…

Я так пыталась мигрень вылечить. Первый раз пропила курс из каких-то таблеток – не помогло. Невропатолог предложил новый вариант – снова никаких улучшений. В общем, третий курс я даже покупать не стала, потому что, по признанию доктора, мы вновь шли экспериментальным путем. Результат: кучу денег истратила, столько «химии» проглотила и все равно пью таблетки от головной боли.

– Вот интересно – если мы принесли в химчистку испачканную куртку и на нас наорали: «Да кто ж такое пятно выведет?!», мы смиренно забираем куртку и молча уходим. Конечно, бывает, что вещи не поддаются восстановлению… А потом идем к врачу: «Вы вылечите мою гипертонию?» И он вполне миролюбиво нам отвечает: «Это заболевание непростое, существует множество факторов, которые определяют повышенное давление. Часто необходим длительный подбор препаратов. Сейчас я выпишу вам лекарства, на которые, учитывая обстоятельства дела, я очень рассчитываю, надо их будет принимать в течение месяца. А там мы посмотрим, как поведет себя ваше давление». При этом, кстати сказать, он понимает, что, скорее всего, мы их пить не будем, чем, по сути, проявим неуважение к его труду и знаниям. Но у нас к нему тут же претензия, мы его уже ненавидим – он нам, подлец, не дал гарантию! А что ему врать?.. Я тучи разведу руками, да?

Врач, как правило, пытается уйти от ответственности в той форме, в которой ее требует пациент. Потому что пациент обычно ждет от доктора той меры ответственности, какую врач не может ему обеспечить. «Дайте мне гарантию, что я пропью эти таблетки и вылечусь». Доктор говорит: «В принципе, если вы будете соблюдать диету, режим дня и т. д., есть вероятность, скорее всего, что ваше состояние в ближайшие три года не будет таким, что потребуется оперативное вмешательство».

– Андрюша, это приговор.

– Первое, что обязан ответить врач на завуалированную просьбу пациента обессмертить его: «Этого не будет никогда!» – строго говорит доктор. – Если пациент спросит: «Что я должен делать, чтобы попытаться улучшить состояние своего здоровья?», то врач, поверь мне, отнесется к нему иначе. Пациент при этом должен понимать, что он, скорее всего, не сможет исцелиться полностью, потому что невозможно избавиться от хронического пиелонефрита, например. Зачастую и мигрень лучше лечится временем и естественными гормональными перестройками в организме, нежели таблетками.

– Ну, ты меня расстраиваешь…

– И это мне говорит образованный человек! Ну и что ты с этим будешь делать?! «Чу-да! Чу-да!» – и в воздух чепчики бросали… А врач в поликлинике должен это сказать не просто абстрактно, а конкретному больному: «Друг, у тебя не вылечится то-то и то-то». Ну, нет в природе таких болезней, которые не переходят в хронические или не оставляют после себя каких-то неприятных последствий. За редким исключением. Даже после насморка изменится состояние носоглотки, а после аппендицита останутся спайки в животе. Да, вот такой у нас организм. Только почему претензии к доктору, а не к Господу Богу?

Медицина занимается двумя вещами: она вытаскивает людей с того света (это самая главная ее задача – не дать человеку умереть), а вторая задача – перевести заболевание из «острого» в «хроническое». Хроническое – не значит, что оно всегда болит. Просто если ты болел, у тебя поврежден тот или иной орган. Но это не означает, что он не работает и что ты потеряешь трудоспособность. Нет, он работает, но не так хорошо, как до болезни. Вот ты ударила свою машину, ее починили. Все вроде бы хорошо, но потом с проводкой что-нибудь, или еще какая-нибудь дребедень вылезет. Это же жизнь!

Конечно, существуют серьезные травмы позвоночника, когда человек оказывается обездвижен, крайние формы диабета или эндартериит, когда вынужденная мера – ампутация конечностей. Да, вот такая правда жизни. Но если лечиться нормально – то есть своевременно и полноценно, то ведь можно и не довести до ампутации. А мы как рассуждаем: раз врачи у нас плохие, мы к ним ходить не будем, рекомендации их выполнять не будем и помрем благополучно. Всей медицине назло. Отомстим эскулапам.

Честно говоря, я никак не могу запомнить, в каких ситуациях нужно прикладывать грелку, а в каких – лед. Я в этом смысле – правильный пациент: в случае неприятности обязательно вызову врача или хотя бы проконсультируюсь в аптеке.

Но не все такие образцово-показательные личности, как я. Совсем недавно одна моя коллега пришла на работу с распухшей коленкой. Случай банальный: поскользнулась, упала. Почему Вика сразу не обратилась к врачу? Потому что знала, что «при ушибе надо то ли погреть, то ли похолодить».

Мой знакомый хирург – замечательный, кстати, специалист – говорит, что нередко ампутировать конечности приходится именно потому, что пациент, занимаясь самолечением, между «погреть» и «похолодить» выбрал не тот вариант.

– Согласна. Мы ведем себя неправильно, избегая визитов к специалистам. Но вот что я тебе скажу. И меня, представь, поддержат миллионы: народ боится врачей. Да, наверное, это глупо, но совершенно объяснимо. Во-первых, никому не нравится идея про хронические болезни, все хотят чуда, которое, кстати, обещают экстрасенсы. А во-вторых, отношение, с которым человек сталкивается в поликлинике или в больнице, только усугубляет его и без того печальное положение.

Извини меня, конечно, за занудство, но позволь процитировать тебя же из предыдущей главы: «Почему экстрасенсы пользуются огромной популярностью у населения? Потому что эти люди продают не колдовство, а надежду. Потребность в надежде – велика и огромна, а сама надежда действительно обладает огромной ценностью». Отказывая пациенту в праве на надежду, врачи сами гонят его к колдунам.

Полагаю, Курпатов понимает, что его соавтор не обращается за рекомендациями к «волшебникам»?

– Мне не надо, чтобы доктор рыдал у моей постели, но я хочу, чтобы мы были единомышленниками в борьбе с болезнью.

Этот ужас я до сих пор вспоминаю с содроганием. Я попала с больницу с непонятным для меня диагнозом: четыре слова, звучавшие загадочно и довольно изящно. Видя, что название болезни не производит на меня никакого впечатления, врачи, собравшиеся в палате, сочли своим долгом торжественно объявить: «Это очень тяжелая болезнь». Наверное, им показалось, что я недостаточно сникла. Подумав, заведующая отделением добавила: «Вы даже не представляете, насколько тяжелая».

Так началась моя борьба за выживание. Я боролась с болезнью, и мне очень хотелось, чтобы доктора были в моей команде. Но они оставались в роли строгих судей, выписывающих мне штрафные очки за неудачи.

Я все время пыталась перевести наш разговор в конструктивное русло: что нужно делать, чтобы выздороветь? Диета? Гимнастика? Режим? «Учитесь вязать – вы теперь обречены месяцами лежать в больницах», – сказала лечащий врач. «Только мочу не пейте», – выступила заведующая отделением, заметив на тумбочке гомеопатические горошки.

Я видела, как раздражаю врачей дурацкими вопросами: что лучше есть и пить, какие физические упражнения выполнять. На лицах всех медиков, прочитавших в истории болезни диагноз, тут же появлялось общее выражение: да какая уж теперь разница… Врач не скрывала ироничной улыбки, застав меня делающей зарядку под веселую музыку. Кажется, она искренне не понимала, почему двадцатилетняя девочка столь упорно сопротивляется приговору, вынесенному докторами.

Увидев через пару недель, что спицы и нитки так и не заменили на тумбочке французский словарик, заведующая отделением обратилась к маме: «Вашей дочери придется сменить профессию. Будем надеяться, что она сможет закончить университет, но работать журналистом… Ей нужна тихая, спокойная работа – где-нибудь в библиотеке или лучше дома».

– Шекия, я все понимаю, что ты говоришь, и, конечно, я такое отношение врачей, которое, к сожалению, встречается, совсем не оправдываю. Но я хочу, чтобы ты поняла, о чем я толкую. Проблема в том, что, когда пациенты, в целом, не доверяют врачам, врачи перестают доверять пациентам. Это кризис доверия такой, понимаешь? А если врач не доверяет пациенту в элементарных вещах, в том, что, например, тот будет принимать предписанные ему препараты, а не мочу пить, – будет ли он сам совершенствовать свои знания в области реабилитации, неспецифической терапии и так далее? Если даже таблетки не пьют, буду я узнавать, как еще можно лечить это заболевание?.. Вряд ли.

Если водители отказываются лечить поломавшиеся моторы, придет ли мне в голову совершенствовать себя в сфере автомобильного тюнинга? Да ни в жизнь! И в результате мы имеем врачей, которые тупо и по минимуму делают свою работу. Причем, в целом, этого даже достаточно – того, что они делают. Всегда можно больше и лучше, но есть порог, за которым выигрыш от вложений становится несоразмерен самим этим вложениям, то есть – усилий может затрачиваться масса, а здоровья от этого намного больше не станет. В конце концов, ты же вылечилась, «несмотря» на все старания медиков, профессию, к счастью, менять не пришлось.

Это супер, что ты заняла такую боевую позицию. Мне, знаешь ли, когда я парализованный лежал, тоже ничего оптимистичного не говорили. Мягко выражусь… Но я понимаю – врачи, во-первых, всегда боятся худшего, а во-вторых, ну не всегда они могут рассчитывать на нас – пациентов. Не всегда! Мягко выразился!

– Может, ты прав: большинство людей, заболев, не собираются лечиться. Любые ограничения для них – как личное оскорбление. Когда моей соседке по палате сказали, что теперь ей придется сесть на жесткую диету, она прямо-таки обиделась на доктора. И потом прятала от врачей баночку с солью. Кстати, почти все отделение дружно обманывало медперсонал, поглощая по вечерам запрещенные вкусности. Но я-то вела себя совсем не так! Я очень, понимаешь, очень хотела выздороветь.

Сколько раз потом я представляла, как сама говорила бы с пациентами: «Болезнь неприятная, ничего не скажешь, так что давайте бороться. Нам придется много потрудиться. Будем делать то-то и то-то, и забудьте пока про…» Мне не нужно было их сочувствие, но хоронить-то меня зачем?

На днях по телевизору увидела сюжет про молодого человека, несколько лет назад упавшего с пятого этажа. Врачи сказали: «Вы никогда не сможете ходить». А он ходит, помогая себе двумя палочками. Катается на лыжах. Открыл спортивный зал и сам работает тренером.

Я смотрела репортаж и думала: сколько же людей остались в инвалидных креслах потому, что поверили врачам? Нет, я понимаю, что не все стали бы так бороться за жизнь: что ни говори, а каждый шаг дается этому парню непросто. Каждый шаг – в прямом и переносном смысле. Но почему он сам поднимал себя на ноги, изобретая свою систему тренировок? Почему врачи не подсказали, не помогли – уж, наверное, о проблеме, с которой он столкнулся, они знают больше. Потому что они уже вынесли свой приговор: ходить не сможет. Интересно, что ему посоветовали вместо вязания? Выпиливание лобзиком?

И еще: сколько врачей, увидевших сюжет по телевизору, разыскали телегероя и спросили: как ему это удалось? Ведь, если они не знают, каким образом после такой травмы встают на ноги, пусть спросят у тех, кто сумел это сделать! Спросят и подскажут своим пациентам.

Впрочем, приговор занимает гораздо меньше времени и не требует таких хлопот.

– «Не надо рыпаться» – это, Шекия, не узковрачебный лозунг, мы так всей страной живем, это у нас «национальная традиция» и «черта национального характера». С этим нам в самих себе надо бороться. И было бы странно ожидать от медицины, что она, вдруг, с какого-то перепугу, окажется локомотивом подобных «ментальных» преобразований, необходимых всему обществу. Она слишком сложна, дорога, неповоротлива и консервативна, чтобы быть в авангарде. Впрочем, я уверен, она последует за прогрессивными изменениями в нашей общественной «ментальности», если они себя обнаружат. Так что, в конечном итоге, если мы хотим, чтобы изменилась система оказания медицинской помощи, начать надо с того, чтобы на любой должности и в любой сфере деятельности мы начали предъявлять к своему труду такие же требования, какие сейчас предъявляем врачам.

Когда ты приходишь в ЖЭК, чтобы вызвать сантехника, а тебе говорят: «Лучше на кладбище очередь займите!», тебе неприятно, но ты это проглатываешь, потому что – «А чего от них еще ждать?!» А когда ты приходишь к врачу и с тобой недостаточно любезны, ты в гневе: «А где же клятва Гиппократа?!» Значит, ЖЭК может как угодно упражняться, ссылаясь на отсутствие финансирования, а врач – он клятву дал и «будь добёр». В связи с чем такая дискриминация? Я, конечно, понимаю, что в данном случае на кону более серьезные вещи, чем протекший кран, – здоровье человека, как-никак. Но я не понимаю, почему представителю ГИБДД мы готовы простить халатность и взяточничество, а врачу нет. От халатности этих людей в погонах гибнет намного больше людей, чем от халатности людей в белых халатах. Это двойные стандарты…

Вот ты посуди сама – просто попытайся встать на место врача. Я обычный врач. У меня течет кран, а ЖЭК ведет себя так, словно он на другой планете располагается и у него трудности с доставкой запчастей. Меня оштрафовал гаишник из-за какой-нибудь ерунды для своей отчетности и при мне же отпустил пьяного водителя за взятку. В магазине мне продали просроченный продукт, а потом обложили трехэтажным. Автобус закрыл двери перед самым моим носом, хотя я бежал к нему из последних сил и водитель это видел. Затем проехавший рядом «Мерседес» облил с ног до головы. Напоследок в газете какие-то журналисты написали, что я продажный, потому что «все врачи такие». И вот я сижу на приеме…

«Следующий!» В дверь заходит работница ЖЭКа, потом гаишник, продавец магазина, водитель автобуса, человек из «Мерседеса» и журналистка. Я, конечно, все понимаю. И врач не вредитель, он сделает свою работу. Но энтузиазм откуда возьмется? Потому что клятву дал? А, знаешь, он ее и не нарушил… «Не стреляйте в пианиста, он делает все, что в его силах». «Не навредил» – и на том спасибо. Так проблема ли это врача, или это наша общая проблема, нашего общества? Впрочем, желающие могут продолжать думать, что это проблема врача. Только, знаешь, когда у врача из-за отношения к нему общества проблемы, это просто по-человечески неправильно.

Если люди в целом наплевательски относятся к своему здоровью, и врач знает, что его рекомендации не будут выполняться, а такова статистика – более половины рекомендаций врача не выполняются вовсе, чего он – этот врач – будет радеть за больного? Если бы пациент беспокоился за свое здоровье, врачу бы не потребовалось рекламировать выписанный им рецепт. А если человеку собственное здоровье не нужно, то причем тут доктор? В результате врачи с чувством юмора пытаются отшутиться, врачи без чувства юмора дают абстрактные советы, а те, у кого и с юмором плохо дело обстоит, и абстрактное мышление не развито, – просто ставят пациента на место. С тобой было, вероятно, нечто подобное – ты живо хотела выздороветь, а они хотели поставить тебя на место.

– Ты, кстати, очень удачное определение подобрал: поставить на место. Знаешь, Андрюш, что омерзительно? Что, попав в больницу, ты перестаешь быть человеком – по крайней мере, для врачей. Из уважаемого коллегами и соседями Ивана Ивановича превращаешься в больного из палаты 504Б. Тебя так называют при тебе же, рассказывая студентам или медицинскому начальству о твоей болезни. Как в тюрьме, ты ни на минуту не можешь остаться один и не выбираешь круг общения. К тебе в палату в любой момент входят без стука – врачи, медсестры, уборщица. И все это – лишь за то, что у тебя плохие анализы? Но разве в плохой моче растворяется личность человека?

Эту историю я привезла из своей первой заграничной командировки. Шведы пригласили в гости петербургских журналисток. Однажды нам объявили, что одновременно с нами в провинциальном шведском городке находятся наши соотечественницы – гинекологи из России, которые очень хотят с нами пообщаться. Думаю, на самом деле в плане мероприятий произошел сбой и, дабы нас хоть чем-то занять, организаторы придумали эту встречу.

Через час в небольшом зале собрались сорок врачей и двадцать журналисток. Шестьдесят женщин в одной комнате – ситуация уже критическая, вы не находите? Необходимость общаться энтузиазма у нас не вызвала, но, как люди воспитанные, мы попытались изобразить любопытство. Впрочем, для того, чтобы вечер прошел не скучно, хватило ровно одного вопроса.

Наша коллега спросила до неприличия банальное: «Что вы открыли для себя за это время, общаясь с местными медиками?» Молодая доктор, как отличница, подняла руку и с искренним восторгом сообщила: «Мы только здесь поняли, что к женщине надо относиться как к человеку! Шведы вообще больных называют клиентами».

Извините за штамп, но в зале действительно повисла тишина. И только наш шведский друг – организатор карикатурной встречи и единственный мужчина в этом помещении – не догадывался, что сейчас начнется… Несколько секунд хватило моим коллегам, чтобы вспомнить унижение в кабинетах гинекологов, откровенное презрение и грубость врачей, свои страх и боль…

«А раньше вы не знали, что мы – люди?!» – взорвался зал. Перебивая друг друга, наперегонки выкрикивали журналистки свои обиды. Не одна и не две истории на всю группу: каждой женщине, хоть раз побывавшей у гинеколога, было что предъявить этим аккуратным барышням в белых халатах, только за границей узнавшим, что к пациентам нужно относиться по-человечески.

Врачи на нас обиделись. А через год в Питере открылся первый центр планирования семьи – своеобразная альтернатива женским консультациям. Оборудовали по последнему слову медицинской техники, приготовили бесплатные контрацептивы, гинекологи, прошедшие стажировку в США, жаждали совершить подвиг. А женщины… не приходили. И доктора принялись за пропаганду. Одну из статей решили разместить в нашей газете. «Напишите, что мы не будем на них кричать, не попрекнем их невежеством, не обвиним в разврате», – записывала я под диктовку. Теоретически такой подход должен был читательниц удивить. Тогда одна из врачей призналась, что сама не понимает, почему большинство ее коллег такие злые и так ненавидят женщин.

– В том, что касается поведения врачей, их отношения к пациентам, я с тобой абсолютно согласен. Но твоя история – это история про отношение к человеку не только в гинекологии и не только в медицине, а в нашем обществе в целом, – Андрей к концу моего рассказа стал совсем серьезным. – Нас унижают все, кто имеет хоть какой-то шанс поступить в отношении нас подобным образом, – от работника ЖЭКа до чиновника. Мы друг друга ненавидим, мы друг другу не доверяем, мы друг о друге не заботимся. И это отношение не изменилось за те десять лет, что прошли после твоей поездки. Никто так и не сформировал у людей нового отношения друг к другу. Культуре надо обучать – она не приходит сама собой.

Нам не кажется странным ожидать от врача, что он будет вести себя понимающим, заботливым образом, но не рассчитывать при этом на доброжелательность продавцов, чиновников, сотрудников милиции. Но врач такой же представитель нашего общества, плоть от плоти той культуры, в которой мы все живем и которую мы собой представляем. И если нет в этой культуре такой сверхзадачи, как забота друг о друге, которую постоянно пропагандирует доктор Курпатов, то, к сожалению, твои истории будут актуальны еще и через десять лет.

Когда писала эту главу, то буквально заставила себя вычеркнуть несколько мрачных историй. Я знаю, что врачи каждый день совершают подвиги, что среди докторов очень много благородных людей, настоящих профессионалов. Но я пишу о том, почему мы их боимся. Ведь эта книга – о наших страхах.

Мне кажется, мы предъявляем к доктору больше претензий, чем к сантехнику, не только из общегуманистических соображений, но еще и потому, что, общаясь с врачом, находимся в зависимом положении. Когда у тебя что-то болит, хочется довериться тому, кто знает, как помочь, а не отстаивать из последних сил свое право на жизнь. А может, наши претензии к врачам связаны с тем, что мы ставим их выше представителей подавляющего числа профессий? И полагаем, что уровень образования и ответственности, наконец, сам выбор медицины как сферы деятельности, должен определять их поведение. Доброты и сочувствия не просим – достаточно уважения и элементарной воспитанности.

Мне понравилось, что Андрей ни разу за все время нашего очень долгого и трудного разговора не сказал ни слова о зарплате врачей. Да, безусловно, она неприлично мала. Люди, спасающие человеческие жизни, заслужили достойную оплату своего труда. Но врачи у нас не крепостные и могут уйти из больницы или поликлиники. Вот у библиотекарей доходы еще меньше, однако они не кричат и не унижают тех, кто приходит за книгами.

Я очень благодарна своим родителям, сестре и друзьям, вытащившим меня из той беды, уместившейся в четыре непонятных слова. Мы вместе решили, что если пациент хочет жить, медицина бессильна. Я даже завела свою «историю болезни» и записывала все идиотизмы, что наблюдала в больнице: «Доктор, от чего эти таблетки? – От почек. – Но ведь в аннотации сказано, что от сердца! – Это старый взгляд на медицину». Я забавлялась, когда студентки медицинского вуза, тыкая меня в живот, интересовались: «А что у вас здесь находится?» И торопилась записать в «историю болезни» вопрос студентов-иностранцев: «Можно вас посмотреть? Попробовать?» Кстати, эти ребята были единственными людьми в белых халатах, стучавшими в дверь, прежде чем войти.

И еще низкий поклон замечательным врачам, которых нашли мои друзья, – Татьяне Владиславовне и Вячеславу Семеновичу Коваленко. Огромное спасибо этим потрясающим специалистам, добрым и отзывчивым людям. Все-таки болезнь не страшна, если рядом оказываются врачи, которые не боятся сказать пациенту: вместе мы справимся.

Наконец, если позволите: небольшая рекламная пауза. Я – за добровольное медицинское страхование. Это дешевле, чем платить за каждый визит к врачу, плюс между пациентом и врачом есть посредник – страховая компания, которая теоретически должна защищать интересы своих клиентов. И еще есть шанс, что вы, оплатив годовую страховку, пожалеете потраченные деньги и заглянете к специалистам, пройдете профилактический осмотр, учтете оплаченные рекомендации. Так, глядишь, удастся избежать серьезных заболеваний. А значит, и бояться уже не придется – ни врачей, ни болезней.

Соображениядоктора Курпатова

Когда доктор начинает «выгораживать» докторов – это, наверное, вряд ли кому-то понравится. Мол, каждый кулик свое болото хвалит… Но я надеюсь, что меня несколько извиняет тот факт, что сам этот «выгораживающий» врачей доктор два с лишним года провел в клиниках и госпиталях в качестве обычного пациента. Так что, я и сам могу рассказать немало «жизнеутверждающих» – нелестных для докторов – историй про работу своих коллег.

– У тебя уникальная болезнь! – весело сказал мне реаниматолог, когда я находился на его попечении в неврологической реанимации. – Больные с таким параличом умирают в ясном сознании! Остальные помрут и не заметят, а ты будешь присутствовать при собственной смерти и все сознавать!

Вокруг меня в этой реанимации, действительно, не было ни одного больного в сознании. Я был единственным пациентом, который в этом реаниматологическом царстве отличался «умом и сообразительностью». Можно ли такое говорить пациенту? Ну, наверное, не стоит. А еще доктора постоянно забывали о том, что я в сознании, и поэтому частенько переговаривались друг с другом в том смысле, что я вряд ли доживу до утра. Тоже, наверное, не самая верная, с деонтологической точки зрения, политика – обсуждать такое в присутствии пациента, причем, между делом, нехотя – мол, повозиться с ним придется.

Как и многие другие больные, я испытал на своем опыте усталость врачей. Это когда они тебя с того света достали, а потом ты долго приходишь в себя – месяцами, а то и годами. Ничем особенным они тебе помочь уже не могут – нужно просто время, лечение, занятия, а они потому просто забывают зайти к тебе в палату, справиться о твоем самочувствии. В неделю раз придут – и то хорошо. И «препаратом» для студенческих занятий мне тоже пришлось побывать не однажды. И ошибки врачебные на моем веку тоже случались, не фатальные, к счастью, но вполне ощутимые. Все это было…

Что я могу сказать по этому поводу? Я могу сказать только одно – эти люди спасли мне жизнь. Может быть, без особого комфорта происходило сие мероприятие, да, случались накладки, и неприятные моменты были, но они сделали это, хотя было и непросто. Не знаю, но лично мне этого факта вполне достаточно, чтобы помнить о моих врачах всю оставшуюся жизнь, ценить их труд и быть им искренне благодарным за то, что они подарили мне вторую жизнь.

Может быть, и нехорошо так говорить, но в этом мире, как мне кажется, есть несколько святых профессий – учителя, врачи и защитники (военные, пожарные, милиционеры). Никого не хочу обидеть, поэтому повторюсь – это, так сказать, «на мой вкус», я так чувствую. Но мне кажется, что если все мы будем так чувствовать и так относиться к представителям этих профессий, то нам всем в скором времени станет намного легче и счастливее жить.