Философия

Если религия до некой поры справлялась с психотерапевтическими функциями – через исповедь, то философия была проповедником и своей проповедью открывала новые направления движения. Если религия шла в мировоззрение через религиозное чувство и на нем основывалась, то философия шла из потребности человека в осмыслении действительности и именно такое место отвела себе в мировоззрении человечества.

Сейчас наша задача вовсе не в том, чтобы подтвердить или опровергнуть какую-либо философскую систему, – отнюдь. Нам бы хотелось просто показать философскую ось в мировоззрении как таковом. И конечно, мы не претендуем на изложение всех, тем более новейших, философских течений и тонких полемик. Мы попытаемся лишь усмотреть некие тенденции, которые привели философию к нынешнему ее состоянию, поскольку если и научен исторический метод, то сфера его употребления как раз где-то здесь – в области развития самой философии. Причем будем понимать здесь под философией прежде всего процесс развития философской мысли и только потом – философские методы познания.

Если подвергнуть философскую мысль весьма грубой систематизации, то, на наш взгляд, правомерно выделить два фундаментальных направления. Первое посвящено исследованию процесса познания, это первый вопрос Канта: «Что я могу знать?» Второе раскрывает особенности индивидуальных мировоззренческих установок разных мыслителей, и тут все три оставшиеся вопроса от Иммануила Канта: «Что мне надлежит делать?», «На что я смею надеяться?» и «Что такое человек?»

Надо отметить, что последнее из этих двух направлений ныне наименее популярно, причем по ряду причин. Во-первых, современные темпы жизни и способы обмена информацией – чем короче, тем лучше – никак не способствуют длительному процессу кристаллизации философских систем, а тем более их представлению: целиком и томами. С другой стороны, создано уже достаточное количество «принципиальных» мировоззренческих моделей в философии, чтобы в общем-то удовлетворить любой, даже самый изощренный и взыскательный вкус. Так что более-менее актуальными остаются пока только гносеология и ее современные разновидности.

Что ж все-таки относительно мировоззрения? Очевидно, что это скорее психологический вопрос, нежели философский. Робот не нуждается в мировоззрении, и, вероятно, глупо рассматривать систему закономерностей, обеспечивающих его работу, как аналог мировоззрения. Скорее, это аналог условно-рефлекторных дуг, где нет места индивидуальности и сомнению. Впрочем, может быть, мировоззрение – это чудачество, неужели не бессмысленно создавать целые системы «принципов», затрудняющих естественное течение жизни, и все ради того, чтобы почувствовать себя уверенным? Что это за патологическое желание чувствовать себя уверенным, свойственное человеку? Откуда неуверенность и что это за странный комплекс неполноценности? Зачем мировоззрение? Невозможно обосновать необходимость мировоззрения и с собственно социальных, социологических позиций, поскольку это было бы равноценно попытке вывести необходимость Вселенной из нужд Homo Sapiens. Со странной настойчивостью мировоззрение проявляет себя как имманентно присущий индивидуальному человеку атрибут.

Философия, как и религия, начиналась с целостности. Целостным было мировоззрение античного человека, и целостность эта универсальна, там еще нет места для «главного вопроса философии», нет места ни для идеализма, ни для материализма. Постфактум мы, конечно, можем выделить «предвестников» материализма и идеализма в структуре античной философии, но это только постфактум. Мировоззрение же этих философов целостно и непротиворечиво. Идеализм Платона – это мир сущностей, которые наполняют бытие, обнимают его, а его так называемое «идеальное государство» не предполагало развития. Целостность и единство во всем. А вот уже неоплатонизм готовит кризис, за которым откроется новый уровень мировоззрения.

Так что буря разыгралась. Мировоззренческий хаос развала великой империи, период весьма непростого становления новой религии. Время безвременности. И философское мировоззрение, склонив голову, последовало за религией – простой и незатейливый идеализм шел с человеком рука об руку вплоть до второй половины нового тысячелетия. Именно к этому времени назрело «вольнодумство», причем в самом идеализме – о Боге стали «рассуждать». Ренессанс дал новый толчок науке, та обзавелась материализмом, и под давлением этой силы двери философского мировоззрения распахнулись. И возникло два полюса – материального и идеального, они поравнялись силами, поставили свои «следственные эксперименты».

Так обозначилось начало третьего периода в процессе развития философии. Борьба и настойчивое противоборство этих мировоззренческих систем, где представители каждой были уверены в своей правоте, но, кроме этой уверенности, ничего не могли предложить. Все это естественным образом привело к простой смене предмета изучения – она вновь вернулась к человеку, с чего по сути и началась. Вернулась и принялась за осмысление психологического опыта – экзистенциализм, феноменология, философская антропология и антропософия; список можно продолжать. Говорить о том, что произошла смена этапа, преждевременно – на вопрос «о человеке» ответить так и не удалось, хотя было сделано многое. Однако не изменилось отношение к человеку – точка обзора все еще блуждает в тщетных поисках своего места.

Что-то толкает человека думать о вечных вопросах бытия, и это не бесплодное мудрствование – это жажда (недаром современная нам философия – впрочем, с этого она и начиналась – подчеркивает, что являет собой духовно-практическую форму освоения бытия). Философия же, рожденная без этой жажды, – мертвая система тщеславия, которой далеко до того, чтобы быть истинным мировоззрением человека. Мировоззрение – это живой организм, а не закрытая интеллектуализированная система, это производное нашего индивидуального отношения к жизни.

И мировоззрение – это не только вопросы: зачем бытие? достоверно ли мое бытие? Это еще и – почему я так поступил? чего я хочу? люблю ли я? Истинное мировоззрение – это внутренняя жизнь каждого человека. Но она подчас скрыта от нас же самих плотным покровом убеждений, привнесенных верований и проч., и проч. Мы не ратуем здесь за принятие кем-либо каких-либо философских концепций, а пытаемся подвести читателя к мысли о том, что философия появилась на свет не по чей-то нелепой прихоти, не просто так – «философия ради философии». Нет, это естественный процесс выражения сущности самого человека, и он никоим образом не может быть от него оторван.

Рассуждая о материальном и идеальном, философы позабыли о своем истинном предмете, устремившись в мир иллюзий. Философия – это далеко не праздная любовь человека к мудрости, рожденная по жизненным показаниям. В философии, как и в религии, человек ищет психологической помощи, и она должна, просто обязана обеспечить эту помощь, но до тех пор пока она не определится с приоритетами и точкой обзора, возможность такого ее воздействия практически скрыта.

Что произошло с философией? Почему она напоминает сейчас некоего полуживого, с трудом реанимированного субъекта без всяких надежд на будущность? Философия, если смотреть на нее целиком, все больше превращалась в софистику. Она достаточно четко определилась со своими «вопросами», бодро на них ответила (самым разным образом) и остановилась, оставив за нами право удовольствоваться симпатичными для нас вариантами ответов. Она словно бы выбрала весь спектр возможных тем и дала максимально возможный перечень ответов. Количество «доказательств» бытия Бога давно сравнялось с количеством «опровержений» оного. А что такое доказательство философской идеи или концепта?.. Если бы критерием доказательности умозаключения являлось убеждение, то ни один из философов ни разу даже бы не упомянул само слово «доказательство». А с другой стороны, что есть «доказательство», не обладающее силой убеждения? Возможно ли вообще что-либо «доказать», если это «доказательство» не убеждает? В итоге «доказательность», блуждавшая по кругу, оказалась запертой в этом круге вопросом Людвига Витгенштейна о «достоверности».

В целом философская полемика мировоззренческого толка лишена какого-либо серьезного смысла. И если изначальной сущностью философии была некая психологическая помощь человеку (с этого, собственно, и начиналась философия, будучи диалогом, развивающим представления человека о мире и о самом себе), то впоследствии эта функция, к сожалению, была ею утрачена. Экзистенциализм дошел до крайности в осмыслении человеческого начала и его положении в бытии, а дальше – остановка. И сейчас абсолютно закономерен экспорт философского знания в психологическое. От философии должно остаться то лучшее, что было в ней сделано, – в вопросе о человеке и для человека, но главное – это лучшее должно стать действительным подспорьем, инструментом, психотерапевтическим средством, помогающим и развивающим каждого из нас.

Впрочем, кроме мировоззренческой части в философии есть, как мы говорили выше, и гносеологическая. И теперь мы переходим к схематичному анализу этого второго направления – философии познания.

Теряя время от времени предмет своего рассмотрения – человека, – философия тем не менее постоянно, но несколько косвенным образом к нему возвращалась, имея целью раскрыть вопросы познавательного процесса. А как это сделать, если не оговорить особенности собственно познающего? Кажется, что никак. Но на самом деле мало кто давал себе труд хотя бы оговорить эти «особенности». Они, как правило, просто постулировались и всегда были самым большим и чуть ли не злонамеренным допущением любой гносеологической модели.

Без четкого определения самого познающего (его возможностей, тех систем опосредования информации, которыми он пользуется, и проч.) ни один гносеологический вопрос не может быть решен удовлетворительно. И здесь философия уподобилась религии, утонув в своей классической раздвоенности. Но если религия занялась решением вопроса об отношениях Бога и человека, не определившись прежде с тем, что такое Бог, а что – человек, чем и обеспечила свое будущее фиаско, то философия потерялась в противопоставлении субъекта и объекта, не удосужившись прежде определиться с тем, что же такое «субъект» и что представляет собой «объект». И это несмотря на то, что «субъект-объектные» отношения всегда были главным вопросом гносеологии. Безапелляционность рассуждений о том, как нам является мир – в «представлении», или дан в «ощущении», или таким, какой он есть, то есть как бы «объективно», – на самом деле восхищает. При этом, например, физик Альберт Эйнштейн не считал лишним при создании своих теорий начать решение математических головоломок с обращения к «особенностям» познающего, то есть заняться гносеологическими вопросами, с чем, как это следует из данного примера, философия не справилась.

Проблема, видимо, в том, что сам путь, избранный философией в деле определения «субъект-объектных» отношений, был неверным. Пытаясь найти собственную тень, не определив источника света, можно рассчитывать только на удачу.

Эмпиризм Давида Юма требовал признания активного начала «объекта», по мнению философа, фактически действовавшего на «субъекта». По причине особенностей такого подхода сам «субъект», к сожалению, совершенно затерялся. Блестяще занимаясь «человеческой природой», Юм позабыл посмотреть на самого человека.

Иммануил Кант предоставил «объекту» своеобразное право неприкосновенности – трансцендентной непознаваемости. Но «субъекту» при такой расстановке сил перепало также недостаточно – система представлений, мир иллюзий, совершенно новая трактовка платоновского мира идей без экстраполяции вовне. Кант предложил говорить о представлениях, знаках, но не о сущностях… Пессимистичность этого этапа в полной мере перенял впоследствии Артур Шопенгауэр.

Следующим эпохальным этапом для гносеологии стали труды Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. Допуская тождественность познания и самопознания, философ полагал возможным абсолютное «поглощение» «субъектом» «объекта» через интеллектуальность. Это феноменальное допущение способно восхитить даже не посвященного в вопросы достоверности. Впрочем, он был настоящим кумиром своего времени и, видимо, мог себе это позволить.

Теоретические построения Гегеля интересны. Завораживает мысль о единстве «объекта» и «субъекта», завораживает определение Бога через «самосознание» и идея возможности быть Богом, «рассуждая». Но неустанно всплывает вопрос о достоверности. Язык играет злую шутку: определив понятие «объекта» через его функцию как «объект изучения», он породил языковую игру. Но неужели же не очевидно различие между простым «объектом» – внешним, относительно субъекта – и «объектом», где «объектом изучения» является сам «субъект»? Неужели не очевидна разница между познанием и самопознанием? Если она не очевидна, то нет разницы между ролью психоаналитика и должностью его анализанта. Но, на самом деле она есть, и более чем существенная! С другой стороны, Гегель любит говорить: «В-себе-бытие». К чему же это относится в означенной выше паре «объектов изучения»? Создается странное ощущение, что, займись мы изучением достоверности гегельянской гносеологии, мы бы не нашли ничего нового в сравнении с Кантом. А все его попытки подмены «объекта» «субъектом» – не более чем допущение, окутанное магическими словами «абсолют», «свобода», «истина» и «примирение». Гегелю хотелось бы, наверное, верить. Но нельзя.

«Противоположность» – еще одно столь любимое Гегелем слово. Но что такое «противоположность», если не две крайние стороны одного качества, делающие это качество заметным? Соединяя же противоположности, мы словно ластиком удаляем данную ось, ось, на которой локализует себя наш объект, и ничего больше. Гегелевская абсолютная диалектика могла бы существовать только в системе ньютоновских абсолютных времени и пространства, которые, как мы теперь знаем, иллюзорны. Гегель – статика, такова и его гносеология.

Гносеологические вопросы неразрешимы из «субъект-объектных отношений». Об этом говорит и любимый многими «исторический метод», это совершенно очевидно и при системном методологическом рассмотрении. Да это и слишком просто, чтобы быть правдой.

Но существующая ныне методологическая конструкция философии в патовой ситуации. Эта проблема не решаема имеющимися у нее сейчас средствами.

Пришло время, и вторая ветвь философии – гносеологическая – отказалась от разрушительной для себя дихотомии «субъекта» и «объекта». И вплотную подошла к новому этапу в своем развитии, «по умолчанию» нивелировав «объект», обозначив сферу своего интереса в человеке.

Основа всех гносеологических методов уже названных нами направлений – экзистенциализма, феноменологии, философской антропологии, антропософии, пласта русской религиозной философии, эпохи символизма – изучение психологического опыта. Каждое из них идет к этому опыту по-своему, и никто не дает внятного решения или ответа, но само направление, сам вектор движения мысли имеет огромное значение.

Вот какой становится новая гносеология, оставившая «субъект-объектные отношения» и обратившаяся целиком к человеку.

Вот две цитаты из Карла Ясперса. «Экзистенциальная философия, – пишет Карл Ясперс, – есть использующее все объективное знание, но выходящее за его пределы мышление, посредством которого человек хочет стать самим собой. Это мышление не познает предметы, а проясняет и выявляет бытие в человеке, который так мыслит». «Экзистенциальное просветление, – пишет философ-экзистенциалист в другом месте, – поскольку оно беспредметно, не дает результата. Ясность сознания содержит требование, но не дает выполнения. В качестве познающих нам приходится удовлетвориться этим. Ибо я не есть то, что я познаю, и не познаю то, что я есть. Вместо того чтобы познать мою экзистенцию, я могу только ввести процесс пояснения». Познание тщетно, но у экзистенциалистов есть свой «диогенов фонарь» – это человек.

Эдмунд Гуссерль так характеризует гносеологический метод своей феноменологии: «Ее объем составляют сущностные переживания, а тем самым не абстрактное, а конкретное». «Любые подвергаемые редукции переживания, какие только можно схватить в чистом интуировании, принадлежат феноменологии как ее собственность, и именно в них для нее великий источник абсолютного познания». Эти цитаты с очевидностью указывают на приоритет психологического опыта в феноменологии.

Один из самых ярких философских антропологов Сервера Эспиноза пишет: «Когда мы пытаемся охватить объект нашего исследования – человека, мы сталкиваемся с объектом, отличным от всех остальных объектов. Можно изучать Ивана и Петра как находящихся здесь и противопоставленных мне людей, но это будет не изучением „человека“, нужно выйти за пределы Ивана и Петра, нужно охватить единым синтезирующим взглядом различные формы человеческого существования в пространстве и времени. Но вдобавок – и это самое характерное и сложное в антропологии – нужно вернуться к самому себе. Субъект в данном случае является не только субъектом, но и объектом рефлексии. […] В сущности, философское познание человека – это его размышление о себе самом, но оно возможно лишь тогда, когда он размышляет о себе как о личности». Разумеется, это уже не Гегель. Здесь есть рефлексия – субъект как объект, но здесь она первична и приоритетна над познанием мира.

Антропософия Рудольфа Штейнера весьма ясно определяет суть проблемы и направление ее решения: «Все споры мировоззрений происходят оттого, что люди стремятся приобрести знание об объективном (вещь, „я“, сознание и т. д.) без предварительного точного знания о том, что единственно может дать разъяснение о всяком другом знании: о природе самого знания». Выход из этого тупика антропософия видит в «познании себя»: «Познать себя как действующую личность – значит обладать для своей деятельности соответствующими законами, то есть нравственными понятиями и идеалами как знанием». Отсюда: «Познавать законы своей деятельности значит сознавать свою свободу. Процесс познания, согласно нашим рассуждениям, есть процесс развития к свободе». А значит, «самая важная проблема всякого человеческого мышления следующая: понять человека как основанную на себе самой свободную личность», свободу же возможно познать только в опыте.

Анализируя взгляды русской религиозной философии, обратимся к высказыванию о познании Владимира Соловьева: «Процесс нашего действительного познания какого-нибудь существующего предмета заключает в своей целостности следующие три фазиса, соответствующие трем основным определениям в самом предмете. Во-первых, мы утверждаем с непосредственной уверенностью, что есть некоторый самостоятельный предмет, что есть нечто, кроме субъективных состояний нашего сознания. […] Во-вторых, мы умственно созерцаем или воображаем в себе идею предмета, единую и неизменную, отвечающую на вопрос, что есть этот предмет. Этому нашему воображению, или умственному созерцанию, соответствует в самом предмете второе его основное определение, по которому он есть некоторая сущность, или идея. […] В-третьих, присущий уму нашему образ предмета мы воплощаем в данных нашего опыта, в наших ощущениях, сообразно с относительным качеством, сообщая ему таким образом феноменальное бытие или обнаруживая его актуально в природной сфере». И ниже он уточняет «третье»: «Как творческое воплощение или реализация этой идеи в актуальных ощущениях или эмпирических данных нашего природного чувственного сознания». То, какое место уделяется всему многообразию психологического опыта, здесь очевидно.

Символизм нет и нужды представлять адептом значимости психологического опыта в процессе познания. Вот выдержка из работы Андрея Белого: «Символ пробуждает музыку души. Когда мир придет в нашу душу, всегда она звучит. Когда душа станет миром, она будет вне мира. […] Искусство есть гениальное познание. Гениальное познание расширяет его формы. В символизме как методе соединяются вечное с его пространственными и временными проявлениями, встречаемся с познанием Платоновских идей. […] Развитие философского познания доказательством от противного ставит его в зависимость от познания откровением, познания символического».

Вот несколько цитат из указанных направлений. На третьем этапе своего развития философия отказалась от себя прежней, от своей величественной роли науки наук, но определилась со своей целью – это человек и его развитие, преображение.