Глава четвертая. «Моя философия» (пролог четвертого этапа)

Философия «Ты»

«Я стал чрезмерно философствовать? – спрашивает сам у себя Фредерик Пёрлз и, поразмыслив, продолжает: – В конце концов, нам крайне необходима новая ориентация, новая перспектива. Философствовать – значит переориентироваться в мире».

Название главы – «Моя философия», но это вовсе не означает, что речь пойдет о чьей-то конкретно философии, вовсе нет. Речь пойдет о насущной потребности теоретиков и практиков психологии в живой, личной философии. Как Альберт Эйнштейн, не найдя для своей работы, для своего нового образа научной мысли философского фундамента, принялся самостоятельно формулировать философские и методологические принципы, так и психологи и психотерапевты, пережившие донаучный этап психологии, закрытую систему психоаналитической теории, последующий разброд с поиском путей и направлений движения, ощутили необходимость не парить более в безвоздушном пространстве, а иметь под ногами свою философию.

И сама эта потребность есть на самом деле не что иное, как поиски новой методологии – некой системы принципов, которые позволят изучать человека, понимать человека, помогать человеку, не втискивая его при этом в прокрустово ложе искусственной (закрыто-системной) теории, не «урезая» его под стандарты однажды определенных закономерностей. Но, с другой стороны, и не теряя его в пространных и пустых формулировках. Вот вопрос, который встал перед психологами и психотерапевтами, встретившими конец третьего этапа развития этой науки и увидевшими начало следующего.

Таким образом, идея новой методологии и даже ее конкретные составляющие уже так или иначе звучат в среде психологов и психотерапевтов, которых принято называть «третьей силой». Потому что именно в этом – гуманистическом – крыле психотерапевтического знания впервые приоритет был отдан психологическому опыту, именно здесь он был поставлен во главу угла, именно здесь он стал той «печкой», от которой начинается движение. Впрочем, даже гуманистические психологи, занимаясь философскими и методологическими вопросами, испытывают нечто вроде священного ужаса, когда им приходится называть эти проблемы соответствующими именами – «философия», «методология». Испытывают и отказываются… Возможно, это связано со страхом ответственности. Иметь «свою философию» и претендовать на знание некой «универсальной философии» – это, понятно, две большие разницы. Заявить в научном обществе последнее – что, мол, ты обладаешь некими представлениями об устроении жизни и знаниями – это почти подвиг. Наступил век стыдливой стеснительности. Видимо, по этим причинам все позитивные движения подобного рода в гуманистической психологии пока так ни к чему и не привели. Открыть систему открыли, а навести в ней порядок – то ли духу не хватило, то ли осознания важности задачи недостает. Надо признать, что от этого сильно страдает и практика. Но сейчас не об этом.

Как бы ни начинали свой творческий путь знаменитые психологи XX века, чем бы они ни занимались в практической деятельности, какими бы ни были сферы их научных интересов – они завершали свой творческий путь странной фразой: «моя философия…» Причем исключений немного. К этому приходили и психоаналитики, и даже бихевиористы. Возможно, кто-то решит, что в этом нет ничего странного, более того – совершенно естественно, что мыслитель такого масштаба, как, например, Карл Гюстав Юнг, решает в конце своей жизни подытожить и обобщить сделанные им открытия, изложить мысли и накопленный материал, так сказать, философским образом. Благо нет ничего зазорного в том, что практик начинает говорить о философии (на философа, рассуждающего по практическим вопросам, смотрят, как правило, далеко не так одобрительно). Это своего рода анализ, расширение границ знания.

Все это, конечно, так. И все же есть чему удивиться… Что значит «моя философия»? Почему акцент неизменно ставится именно на слове «моя», а не на слове «философия»? Карл Гюстав Юнг действительно создает философию, работает как философ, формулирует философские положения, делает выводы. А, например, Карл Роджерс, Якоб Морено, Фредерик Пёрлз, Роберто Ассаждиоли, Виктор Франкл… Все они занимаются тем же самым, но одновременно с этим делают и все возможное, чтобы не оказаться причисленными к философской братии.

Вопрос временной периодизации, как мы уже говорили, в науке, а особенно в психологии, шаток необычайно. Сейчас речь пойдет о периоде «после Фрейда», и придется закрыть глаза на то, что начнем мы с рассказа о системе, которая была создана практически параллельно с психоаналитической концепцией. Но так часто случается, ведь готовность общества и научной общественности принять новый подход частенько запаздывает. И нередко первопроходец долго декламирует с кафедры, образно выражаясь, при пустом зале. Действительно, первая очень удачная и красивая системная модель психологии возникла еще в самом начале XX века и принадлежит Якобу Леви Морено.

Теория Морено поистине многогранна и целостна. Казалось бы, как может быть полноценной модель психотерапии личности в системе, где точка обзора помещена в социум? Но оказывается, что может, и во многом благодаря деятельности разработанного им психотерапевтического подхода. Ведь именно Якоб Морено рассматривается в истории прикладной психологии как основатель групповой психотерапии.

Что позволяет нам говорить о том, что в теории личности Морено точка обзора помещена в социум? Это его отношение к «ролям» (социальным ролям), которые, согласно создателю психодрамы, первичны по отношению к «я». «Появление роли первично по отношению к „Я“, – говорит Якоб Морено. – Исполнение роли первично по отношению к „Я“. Роли не возникают из „Я“, но „Я“ может возникнуть из ролей».

Вместе с тем важно, что введением понятия «роли» Морено не «уничтожает» индивида, не теряет человека за своими рассуждениями и ориентированными социальными конструктами. Вот что он говорит о «я»: «Непосредственно осязаемыми аспектами того, что называется „Я“, являются роли, в которых оно действует». Фактически этим утверждается, что «роль» невозможна без «я» и, по крайней мере во многом, определена индивидуальностью этого «я». Впрочем, социум для Морено все равно первичен. Как замечает Грете Лейц о своем знаменитом учителе, «обособленный индивид, на его взгляд, – это социальная фикция».

Вообще говоря, это большая редкость, чтобы точка обзора в теории личности была помещена в социум, однако Морено вполне удается это предприятие. Более того, этот подход можно считать вполне оправданным в связи с психотерапевтическим методом, который используется в психодраме, а это – групповая терапия.

Вот ряд высказываний автора теории. «Групповая психотерапия является психотерапевтическим методом, стремящимся к наиболее оптимальной группировке членов». «Групповая психотерапия – это терапия не только отдельного индивида, оказавшегося из-за трудностей адаптации и интеграции в центре внимания, но и всей группы и всех индивидов, которые с ним связаны». «Целью групповой психотерапии является: а) содействие интеграции индивида в противовес неконтролируемым силам, которые его окружают: это достигается благодаря изучению индивидом – например, с помощью социометрического анализа – этого непосредственного окружения; б) содействие интеграции группы».

Итак, решение вопроса о подходе и точке обзора не вызывает сомнений – системный и социум. А каким еще может быть ответ, если автор психотерапевтической теории произносит такие слова: «Подлинно терапевтический метод не может иметь своим объектом меньше, чем человечество»? От этой точки зрения нельзя просто так отмахнуться. Таков вкратце методологический анализ теории.

Методологическое «место жительства» теории Якоба Морено определено, а поэтому самое время перейти к тому философскому (или психологическому?) открытию, которое делает Якоб Морено, открытию, которое с такой глубиной и основательностью могло быть сделано именно при таком методологическом портрете – «системный социум». Действительно, только в такой позиции можно столь явственно, как это получилось у Морено, увидеть феномен «глубокого» «отношения» как фактора развития.

Морено первым увереннее всех (и для такой уверенности у него были все основания) говорит об «отношении» как о фундаментальном факторе развития личности. Морено разрабатывает понятие «социального атома», который, как нетрудно догадаться, не индивид и не личность, а нечто, что является чисто социальным производным (через «отношения»). «Социальный атом, – пишет Г. Лейц, – окутывает людей, словно аура притяжений и отталкиваний, конфигурация которых образует социальное единство. Любого человека с самого рождения окружают люди, составляющее это единство, социальный атом (отец, мать, бабушка и др.). В его социальном атоме развертывается конкретная жизнь. В последующей жизни все меньше партнеров из социального атома индивида состоят с ним в кровном родстве, они являются родственными по духу. Такое родство душ может относиться к совершенно разным критериям, таким как любовь, работа, культурные интересы и т. д».

Практика убедительно показывает, что социальные категории и системы (в том числе широко известный «социометрический метод»), разработанные Якобом Морено, – это не какие-то описательные или просто констатирующие положения, а самые что ни на есть настоящие механизмы развития отдельного человека и человечества в целом, развития через отношения между конкретными людьми. Итак, вопрос развития личности, исходя из теории отношений (или, как ее принято называть, «теории ролей Морено»), оказывается у Морено не эфемерной гипотетической возможностью, а реальным процессом, имеющим свое естественное отражение во взаимодействии, казалось бы, чисто теоретических положений, которые именно так и звучат в его работах, ведь Морено пишет как философ, а не как практик. Вот и «моя философия»… Грета Лейц конкретизирует этот вопрос, анализируя высказывания своего учителя: «Сущность самого развития он усматривает, во-первых, в формировании способности к межчеловеческим отношениям (социоэмоциональное развитие) и, во-вторых, в приобретении благодаря ролевому обучению опыта (ролевое развитие)».

Что же позволяет Якобу Морено так фантастически естественно совмещать подчас абсолютно голые теоретические измышления с практикой? Причина в том системном и целостном, истинно философском мировоззрении, которое исповедует психолог. Морено – это философ, занимающийся психологией. И возможно, наиболее ярко эта грань проявилась в философской поэтике его произведений:

 

«Прогулка вдвоем: глаза в глаза,

уста в уста,

и если ты рядом, хочется мне

вырвать глаза твои из впадин

и вставить их вместо моих,

а ты вырвешь мои

и вставишь их вместо своих,

тогда буду я глядеть на меня моими

глазами». «То, что есть ты, это я,

а то, что есть я, это ты».

 

Знакомые с методом психодрамы Якоба Морено понимают, что в этих нескольких поэтических строках отражена вся теория и практика его учения, но ведь на самом деле в них – философский смысл. По духу, а даже отчасти и по форме эти строки, словно эхо, перекликаются с работами Мартина Бубера, о «живом понятии» которого мы уже говорили: «Нет Я самого по себе, есть только Я основного слова Я – Ты и Я основного слова Я – Оно. Когда человек говорит Я, он подразумевает одно из них. Я, которое он подразумевает, присутствует, когда он говорит Я. И когда он говорит Ты или Оно, присутствует Я одного из основных слов. Быть Я и говорить Я суть одно. Сказать Я и сказать одно из основных слов суть одно. Тот, кто говорит основное слово, входит в него и находится в нем».

Поскольку эти фразы вырваны из контекста, достаточно сложно уловить всю гамму внутренних тонкостей и смыслов представленных текстов. Но все-таки даже для человека непосвященного заметны эти глубокие превращения, странные метаморфозы – из «Я» в «Ты», «глаза в глаза», причина которых всегда – «отношение». «Отношение» становится чем-то «над», однако и нижний уровень, уровень фактически существующих «я» не отрицается, скорее напротив. Иными словами, речь идет не о неких «формальных отношениях», а о включенности индивидуальностей в отношения, что и создает реальность этих индивидуальностей, делает сами эти отношения индивидуальными.

Советская школа психологии так же, как и Морено, ставит точку обзора в социум, так же акцентирует приоритет социальных связей и отношений, но она теряет индивидуальность человека. Социалистическая теория, которую отечественные психологи были вынуждены взять на вооружение, утверждала, что благодаря ей «обеспечены невиданные возможности всестороннего и правильного, нормального, а не одностороннего… развития, свободного и яркого раскрытия индивидуальности в единстве, а не в противопоставлении индивидуального и общественного». Но, разумеется, подобное «непротивопоставление» не «примиряло» личность с социумом, а просто лишало личность своего «лица», своего «я», своих «глаз». В теории Якоба Морено этого, разумеется, не происходит.

Кроме того, в сравнении этих двух формально столь схожих систем – «советской» и теории Морено – следует помнить следующее. Морено действительно, как и в приведенной цитате из В.Н. Мясищева, описывающей суть социалистического подхода к личности, «не противопоставляет» личность социуму, нет. Но он также отдает себе отчет в том, что любое позиционирование, без которого невозможно развитие, любое самоопределение собственной индивидуальности возможно лишь в случае, когда есть нечто, в отношении чего происходит это позиционирование. Ребенок начинает ощущать свое «я», когда он говорит: «Нет!» («кризис трех лет» по Л.С. Выготскому), а вовсе не когда соглашается с предложенным ему мнением. Именно поэтому должна существовать противопоставленность личности и социума, но не воинственная, а качественная, где социум рассматривается как среда обитания, не растворяющая личность в себе, но и не конфликтующая с нею. Морено понимает это и настаивает на этом, тогда как советская система с этим, напротив, боролась.

Для советской психологии «надстоящие» (стоящие над личностью) социальные отношения были первичной данностью, тогда как Морено сохраняет логическое представление о том, что социальные связи не могут взяться ниоткуда и организовать что бы то ни было. Есть нечто, что является основой для социальных связей, и это «нечто» следует понимать, в зависимости от контекста, или как принцип, или как индивидуальность, причем и как индивидуальность человека, и как индивидуальность его отношений с другими индивидуальностями. Собственно же сами связи – отношения – образуют лишь видимое бытие. А потому мир бытия (видимое бытие) есть не само бытие, а только воплощение бытия. Но если мы не видим основы бытия, отрицаем ее, мы не видим и собственно человека, его сущности, а лишь «человека в отношении», человека в его социальных связях.

Отсюда очевидно, что видимое бытие не есть изначальная реальность, а нечто явленное на основе этой изначальной реальности. И поэтому нет ничего странного в позиции Морено: «Играть означает Быть, а Быть означает Играть». «Игра», таким образом, заручается здесь неким метафизическим смыслом, это своего рода «отношение» к жизни в самом что ни на есть философском его понимании, и оно, такое понимание, дает простор индивидуальному бытию, и поэтому Лейц цитирует следующие строки В. Ландесена как характеризующие принцип терапии Морено: «Играть – означает освобождаться от препятствий, чинимых действительностью, стоять над вещами, распоряжаться ими по своему усмотрению, царствовать, быть господином, быть свободным».

Здесь очевидна интимная связь позиции Якоба Морено с главными идеями Константина Сергеевича Станиславского. Не углубляясь сейчас в проблематичный для самого Станиславского вопрос о возможности или невозможности одновременного формирования у актера «внешнего и внутреннего самочувствия», сошлемся лишь на выводы, фактически синонимичные положениям Морено: «Пусть все внимание артиста направится на „предлагаемые обстоятельства“. Заживите ими искренне, и тогда „истина страстей“ сама собой создастся внутри вас».

Возвращаясь к идее, озвученной В. Ландсеном, и в целом к философии Морено, необходимо вспомнить описанные нами выше экзистенциальные «живые понятия». Морено исследует интеракции и называет их «сферой между индивидами», чем фактически дублирует, но уже через опыт, экзистенциальную идею Мартина Бубера, его «живое понятие» «Между». Морено говорит об «акциональном голоде», что соотносит его с идеями Мартина Хайдеггера об «экзистенциальном ужасе» и «тоске Ничто». Философия по сути вдохновляет и дополняет теорию Морено. И хотя психодрама развивалась в период психоаналитической революции, она и сейчас воспринимается как чрезвычайно современная, даже «новомодная» система, несмотря на то что ее «возраст» на самом-то деле почти рефлекторно вызывает почтение.

Секрет «долголетия» теории Морено – в философской основе творчества автора. Морено и сам был философом, и учение его оказалось насквозь пронизано философией.

Тут можно было бы и закончить с этой частью, посвященной Морено, но, зная о том, что далее мы будем говорить о Фредерике Пёрлзе и о его интуитивно найденном «центре», нельзя не упомянуть об этом же открытии у Морено, но, правда, «перевернутом». Пёрлз будет говорить о «центре» внутри человека, а вот что мы видим у Морено: «Политика, театр, кино и радио – не что иное, как танец выжившего из ума золотого тельца, который заглатывает человечество. И эта самая ужасная, самая смертоубийственная война из всех войн почти уже началась. Где же спасение? Единственным средством против эпидемии снова является „Я“. Нельзя укрыться за пределами „Я“, только внутри. И тот, кто хочет выбраться из этого лабиринта, должен пройти его до конца. „Я“, осмысленное до конца, выводит из этого лабиринта наружу, к центру» (курсив наш. – А.К., А.А.).

«Центр», таким образом, согласно Морено, находится снаружи, к нему необходимо стремление, он гарантирует спасение. Как четко, последовательно, методологически точно Морено реализует системный научный подход с точкой обзора в социуме. И разумеется, его «центр» оказывается снаружи! У Пёрлза, который помещает точку обзора в конкретном человеке, «центр» определен «внутри». Но путь к «центру» – путь спасения, как для того, так и для другого. Загадка, ошибка, терминологическая путаница? Нет. И ведь именно этот термин – «центр» (впрочем, как и понятие «отношения», данное нам Морено вне конкретного содержания, а лишь как некий «акт») позволяет обоим авторам приблизиться к открыто-системной модели личности. А тот факт, что вне зависимости от своей «локализации» «центр» приводит и Морено, и Пёрлза к одинаковым результатам, не может нас не заинтересовать, не так ли?

Якоб Морено создал прецедент практически открыто-системного научного построения с основанием в точке обзора – социум. Надо отметить, что человеку, и особенно западному человеку, ближе и естественней иная точка обзора, укорененная в индивидуальности. Именно поэтому, а еще и потому, что Морено слишком обогнал время, к тому же был очень философичен, его плохо понимали. Да и сейчас его интеллектуальное наследие воспринимается подчас очень узко – на уровне техник (роли), психологических методик (социометрический метод) или психотерапевтических технологий (групповая психотерапия). Тогда как в его работах, в его взгляде на предмет психотерапии и сущность человека скрыт огромный и удивительный потенциал. Не многим исследователям удавалось создать открытые системы с точкой обзора в социуме, выдержав эту линию от начала и до конца. Впрочем, «откопать» этот клад вне принципиально новой методологии невозможно, а сам Морено методологического инструментария, способного развернуть его философский взгляд на психологию и человека, к сожалению, не создал.