Глава третья. Постпсихоаналитическая ситуация (третий этап)

Технологизация психоаналитической теории

Допсихологический, иначе говоря, донаучный этап развития психологической мысли завершился с появлением психоанализа, после психоанализа наступил третий этап развития психологии – этап шумного многоголосия. Здесь мы наблюдаем некий переход от «очень» закрытой системы к чему-то новому. Древо психоанализа распадается на отдельные ветви. Ощущение, что рассыпалось бисерное украшение. Перед взором предстает огромное множество разнообразных систем и системок, каждая из которых ищет свое решение, свой выход…

Показательным примером психоаналитического кризиса стал Эрик Берн – успешный психоаналитик, который объявил о создании им новой теории – трансактного анализа. Методологический разбор показывает, что на самом-то деле ничего принципиально нового с появлением трансактного анализа в психологии не случилось. Подход остался прежним (системным), осталась все та же злополучная механистичность в объединении разнородных производных. Но вместе с тем появилось и нечто совершенно новое, уникальное – системный подход приобрел «человеческое лицо» (причем этот «штамп» – психоаналитический подход «с человеческим лицом» – здесь парадоксально уместен). «Я» признается безусловным компонентом всех элементов его модели (системы) личности, что, в общем-то, методологически является большим достижением в сравнении с психоанализом, – система Берна состоит из, если так можно выразиться, однородных элементов. «Родитель», «Взрослый» и «Ребенок» Эрика Берна, несмотря на то что они остаются все теми же «супер-эго», «эго» и «ид», все же являются составляющими собственно личности: это «родитель во мне», это «взрослый во мне», это «ребенок во мне» (или это «я-родитель», это «я-взрослый», это «я-ребенок»).

Эрик Берн расстается с фрейдистской метафизичностью, однако приобретает еще большую «технократичность» – перед нами технология, а не наука, от чего, конечно, страдает и практика. В качестве примера подобной «техничности» рассуждений трансактного анализа можно привести понятие «заражения». «Предрассудки» Берн объясняет «заражением» – смещением части Родителя в область Взрослого. А бред, по его представлениям, это такое же «заражение», но уже Взрослым Ребенка. Другим примером из множества примеров берновской «технократии» является его представление о «патогенезе» психических расстройств, где причиной последних объявляется «испорченная монета» в монетном столбике жизненных событий. Причем, «если травмы носят одинаковый характер и повторяются с какой-то определенной последовательностью, вся стопка будет наклоняться в одну сторону, пока не обрушится… если травматизм носит разнообразный характер, стопка будет наклоняться то влево, то вправо и держаться вертикально очень устойчиво».

В чем же показательность примера Берна? Представитель закрыто-системного научного подхода начинает свою карьеру с психоанализа («Введение в психиатрию и психоанализ для непосвященных», 1947 г.). В пятидесятых Берн обращается к человеку с попыткой увидеть в нем игру его собственных состояний («Трансактный анализ и психотерапия», 1961 г.). Он создает систему человека с роботоподобной структурностью – жесточайший конструкт, то есть по сути увеличивает жесткость закрыто-системного подхода. Но заканчивает свою творческую деятельность Эрик Берн созданием изумительного психологического образа человека, выведенного им с помощью чистейшего частного научного познания («Игры, в которые играют люди. Психология человеческих взаимоотношений», 1966 г.)! Чем не парадокс?! И этот парадокс характеризует целую эпоху психологического знания, которая была порождена кризисом системного подхода в области науки о человеке, кризисом, продиктованным амбициозностью психоанализа, провозгласившего себя истиной в последней инстанции и не справившегося с этой высокой миссией.

Действительно, психоанализ по «социальной» случайности называется «первой силой» психологии, он стал своего рода религией со всеми необходимыми объектами веры, атрибутами и прочее. Он словно бы перечеркнул всю психологию, основанную на частном знании, бывшую до него. Но стоило психоанализу хоть на йоту сдать свои позиции, и частный подход поднял голову. И именно он обусловил дальнейшее развитие психологии, которая, надо сказать, изменила своей психотерапевтической направленности, хотя о полноценном вступлении гуманистической психологии на «социальную» сцену говорить еще рано. На самом деле частного подхода в психологии много больше, чем может показаться на первый взгляд. Само по себе постулирование понятия целостности на самом деле ничего не меняет в частности частного познания. А о том, чтобы познание стало по-настоящему системным, мало говорить, его еще нужно таким делать.

Частный подход и новый взгляд на системность

Раз уж зашла речь о гуманистическом направлении, скажем несколько слов о Абрахаме Маслоу. Почему здесь и почему про Маслоу? Традиционно считается, что гуманистическое направление насквозь системно, а Маслоу его основатель. Но тут или одно, или другое… Безусловно, талантливая личность Маслоу действительно оказала огромное влияние на развитие психологической науки. Маслоу внес большой вклад в дело противопоставления идей гуманистического направления психоанализу и бихевиоризму. Но подход, так же как, например, и у Берна, был почти исключительно частный. Это не позволило Маслоу как исследователю перешагнуть пределы опыта и перейти в сферу строгих закономерностей. Кроме того, узость темы – фактически одна только самоактуализация – не позволяла ему системно подойти к человеку.

Как Маслоу проводил свои исследования и в чем состоял его метод? Он подвергал анализу безусловно талантливых людей, которые соответствовали, по его определению, «самоактуализированным» личностям; были в выборке Маслоу и его современники, и исторические персонажи. В 1970 году он публикует работу, в которой излагает результаты своих исследований и приводит пятнадцать характеристик самоактуализированных людей. Среди этих характеристик: «постоянная свежесть оценки», «демократическая структура характера», «сопротивление аккультурации, трансцендирование любой частной культуры». Очевидно, что о системности подхода особенно говорить особенно не приходится.

Те восемь тенденций (изложенные А. Маслоу в его последнем труде о «человеческой природе»), которыми должен заручиться человек, чтобы достичь состояния самоактуализации, действительно весьма интересны. Несомненная наблюдательность Маслоу позволила ему создать этот перечень важных черт, характеризующих развитие личности. Но опять же – без всякой системности, без представления о человеке как о целостной структуре. Кроме этого кажется неправомерной попытка переносить особенности, подмеченные у таких людей, как, например, Авраам Линкольн и Альберт Эйнштейн, на жизни и судьбы людей, которые, безусловно, куда менее талантливы и иначе одарены от природы. С другой стороны, где критерий, который позволил бы определить, чем обусловлена талантливость или даже гениальность человека (например, у Бенедикта Спинозы, который также был в этой «выборке») – личностными качествами или же особенностями мышления и сознания? То есть где критерий, который определит – социально или же, например, генетически детерменированы те или иные «личностные характеристики»?

Впрочем, Маслоу пробует себя и в системном научном познании – это если вести речь о предложенной им иерархии фундаментальных потребностей. Но и здесь системный подход реализуется не применительно к человеку, а в отношении потребностей. В отношении же человека это все то же частное познание.

При всех безусловных достижениях Абрахама Маслоу в его исследованиях выявляются определенные и весьма существенные просчеты, которые являются методологической ошибкой, – «экстраполяция выводов и позиций, полученных в результате частного научного познания, в сферу системного». То есть перенос неких частных по происхождению закономерностей в область системы «человек».

Даже отечественная психология, которая так много говорила о своей системности, основываясь на марксистско-ленинской философии и диалектическом материализме, даже она осуществляла хотя и весьма замысловатый, но именно частный подход. Что такое представление о «деятельности», если мы ни слова не говорим о «бездеятельности» или «абсолютном покое» (первая теорема закрыто-системного познания)? Что означает заявление, что «все есть деятельность», как не экстраполяцию частного положения на область системного? И дело не в «парностях» и «противопоставлениях», нет. Дело в «системности», которая не может возникнуть на таком фундаменте, как одностороннее, частное представление, на частности, которая никак не может дать необходимой «целостности».

Перейти от колоссальной совокупности частных знаний о «бесконечном человеке» к системному представлению о нем – задача почти неразрешимая. Но такой титанический труд проделывает Сергей Леонидович Рубинштейн, создавая работу «Основы общей психологии» (1940 г.), в которой он предстает перед нами как потрясающий феноменолог. Да, там нет по-настоящему целостной личности, но уже есть система «сознания». Пусть это лишь часть будущей системы человека, но уже настоящая система. С.Л. Рубинштейн ощущает невозможность ответить на вопрос о человеке только через сознание и добавляет понятие «деятельности», и в этом его следующий шаг в истории отечественной психологии – к системе через синтез, словно говорит С.Л. Рубинштейн, но в рамках того же частного подхода. Он один из тех немногих истинных ученых, который не допускает самой главной методологической ошибки – честно выдерживая частный подход относительно человека, он вместе с тем, причем имея на то полное право, закладывает через «единство сознания» основы для будущей целостности, системности теории самого человека.

Алексей Николаевич Леонтьев, напротив, настойчиво будет строить систему человека, личности, исходя из понятия «деятельности», подразделяя и преобразовывая структуру последней. «Что такое личность? – задается он вопросом в своих методологических тетрадях. – В обычном, житейском понимании это – то, что управляет отдельными процессами деятельности». Далее в этом же тексте А.Н. Леонтьев уточняет: «Личность есть связь и иерархия деятельностей, определяемых не биологически, но исторически». Но каких-то серьезных различий между «деятельностью, определяемой исторически», и «деятельностью, определяемой биологически» в связи с понятием «личность», с одной стороны, и феноменом «человека» – с другой, А.Н. Леонтьев не делает. Хотя и считает свое понятие «деятельности» системообразующим, обладающим свойством некой фундаментальной целостности.

Впрочем, сейчас уже сложно понять, где советские психологи говорили от себя, а где с точки зрения вмененного им марксизма. Но так или иначе, когда в обществе отсутствует представление о ценности человека, его жизни и ее качества, единственно возможным вариантом для исследователя было строить знание о человеке с частных позиций, чтобы вопрос этой «ценности» деликатно расплылся в представлениях автора о творчестве, гении, таланте и проч. Именно так и поступал С.Л. Рубинштейн. Но несмотря на этот частный подход, С.Л. Рубинштейн достигает потрясающих результатов благодаря тому, что жестко устанавливает точку обзора, помещая ее в человека.

Феномен системы «сознания» очень важен методологически еще и потому, что, кроме «примера системности», он дает нам пример многоплановости системного единства. Эта целостность является целостностью по всем осям и координатам. Не хотелось бы говорить об этом вскользь, поскольку это очень серьезный, отдельный и объемный вопрос, но вот лишь один пример. С.Л. Рубинштейн пишет: «Сознание конкретного реального индивида – это единство переживания и знания» и далее: «Сознание – единство субъективного и объективного». Многоосевая целостность – вот настоящая проверка на единство, и работа С.Л. Рубинштейна выдерживает ее полностью.

В этом контексте нельзя не сказать о Льве Семеновиче Выготском. Величайший гений психологии сознательно использует целую «батарею» осей координат, а именно: организм, общение, смысл и культура. Причем каждая из этих осей рассматривается им самостоятельно, однако они в его теории сопряжены друг с другом на каждом из уровней. Гениальное предвидение Льва Семеновича настолько близко к действительной открыто-системности, что остается только удивляться, как, исходя из частных знаний того периода, в отсутствие всей полноты знаний о том, что скрывает человеческое бессознательное, какое влияние могут оказать системы отношений на развитие отдельно взятой личности да и других знаний более позднего периода можно было достичь такого высокого уровня методологической системности.

Видится три принципиальных момента, которые могли это обусловить. Во-первых, это культурологический аспект (не секрет, что Л.С. Выготский пришел в психологию из литературоведения – литература же предлагает потрясающие открытые системы). Во-вторых, колоссальная, смелая и роковая для 30-х годов XX века ставка на методологию – работы Л.С. Выготского по «психологической причинности» по сути являются глубокой попыткой разобраться в точках обзора, их отношениях, в социальных допущениях, найти методологически выверенную точку обзора в индивидуальном человеке. Все это поистине восхищает. И наконец, третье, самое, быть может, странное объяснение – гениальность автора, научное мышление Л.С. Выготского «имманентно» целостно, и этим фактически все сказано.

Л.С. Выготского умер, не дожив и до сорока лет, разумеется, его потенциал был использован далеко не полностью. Но короткий отведенный ему жизненный срок, «колдовство» Марксовой диалектики и реакционные действия тех, кто заручился ее поддержкой, – все это препятствовало и рождению новой методологии, и новому взгляду на человека.

Итак, после того как фрейдовский баркас системности в психологии дал трещину, с одной стороны, поднял голову «эмпиризм», а с другой – системность перестали афишировать. Всплески системности в первой половине XX века не увенчивались успехом, а вот развитие всех частных направлений приветствовалось. После темного занавеса человеческого нутра, который приоткрыл психоанализ, мало кому еще хотелось рыться в «грязном белье». Популярность обрели подходы бихевиорального толка и когнитивная психотерапия. Устав от допущений, неопределенности и психоаналитической бездоказательности, бихевиоризм взял своеобразный реванш. Ученые отказались вообще думать о личности, назвали голову «черным ящиком» и сосредоточились на механизмах научения. Когнитивисты избавились от «личности» по умолчанию, переместив акцент на сознание, мыслительный процесс. Личность как производное социальных отношений позабылась, как будто потерялась. Впрочем, бихевиоризму было нетрудно подвергнуть анафеме «личность», потому что уже психоанализ дезавуировал феномен «личность», насытив последний инстинктами, влечениями и так далее. Когнитивистам и вовсе ничего более не оставалось, как перейти к практике мышления, вместо того чтобы рассуждать о его причинах, укорененных в личностных структурах.

Частный подход расцвел во всей своей красе. Рост технических средств и информационных программ позволил проводить огромные по масштабу эксперименты с колоссальными выборками, сложнейшими математическими расчетами. Уже и вся наука двигалась в этом направлении, накапливая эмпирические знания в ущерб системности подхода. Наконец, появилось странное по своей незаинтересованной обреченности убеждение, что человек – это нечто, чего в индивидуальном его бытии познать совершенно никак нельзя, но можно «понять» и «запротоколировать» ряд его сторон. Мол, можно описать его, используя мудреные понятия характеров, темпераментов, типов с бесчисленным количеством эмпирически подобранных типологий и так далее. Можно приписать ему многие характеристики, выстроить законы его поведения, рассчитать его интеллектуальную пригодность… и что этого будет вполне достаточно.

Да, человек индивидуален, а «чужая душа потемки», и никому-то не нравится, когда ему «в душу заглядывают», даже если заглядывают с благими намерениями. Вместе с тем ведь остается и другой путь: можно успешно выполнять социально-экономический заказ – профессионально-психологический отбор, психологическая оценка разного рода больных, прогнозирование социальных и семейных отношений, бизнес-консалтинг. Были созданы сотни шкал и типологий, человека уже можно даже «распять» на этих шкалах. Однако, несмотря на столь широкомасштабное наступление по всему фронту, мы не можем ни помочь отдельно взятому человеку, ни понять, как он будет действовать, как вести себя в конкретной ситуации. И – а это, наверное, самое обидное – мы до сих пор не понимаем, что есть человек. Но что такое психология без ответа на этот основной вопрос?

Самое страшное – это иллюзия целостности. Можно называть интегративный подход целостным, но ведь это не сделает его менее интегративным. Впрочем, иллюзию целостности таким образом создать можно. Она, с одной стороны, даст нам ощущение того, что мы достигли всего принципиально возможного и теперь можем, никуда более не торопясь, лишь «углублять свое знание в частностях». Это, разумеется, полностью исключает возможность нового, непредвзятого, оригинального взгляда. А с другой стороны, иллюзия целостности фактически развязывает нам руки – мы теперь якобы все знаем, личность являет собой направленность, приобретенный опыт и индивидуально-психологические особенности, поэтому мы сейчас все измерим, от IQ до сексуальных претензий, а потом… Личность, подобно пожарному брезенту, растягивается и натягивается множеством рук между множества точек, и все ждут, что кто-то сейчас откуда-то прыгнет, но никто почему-то не прыгает.

А тем временем, чтобы не тратить его даром, в отсутствие того, кто должен, как мы выразились – «прыгнуть», создается бесчисленное множество частных закономерностей, формулируется такое несметное количество терминов, что в результате эту вакханалию результатов научного познания просто невозможно синтезировать, с ней невозможно работать. В случае же частных теорий на какой-то из позиций делается упор, брезент растягивается неравномерно и рвется! Как «заиграет» некая установленная для всех людей закономерность у индивидуальной конкретной личности, мы не знаем. А иллюзия целостности есть, и мы выносим решение.

Может показаться, что мы сгущаем краски, но совершенно очевидно, что единого представления о человеке в науке до сих пор нет, а человек един. Никто не работает в рамках какой-то одной психологической теории, поскольку все «практики» понимают, что одной теории, одного взгляда и средств – недостаточно. Распространено парадоксальное, фактически общее мнение, что каждый специалист, работающий с человеком, должен в результате этой работы создать свой собственный, пригодный только для него некий индивидуальный образ-модель человека, а также систему понятных ему – этому специалисту – принципов работы с пациентом (клиентом). Что в таком случае психологическое и психотерапевтическое образование, становится непонятно. Да и потом, это достаточно странно – проводить эксперименты на людях (а получается, что каждый специалист должен будет поставить их по нескольку сотен), которые в общем-то обратились за помощью, – настоящие живые люди с настоящими проблемами, которые нуждаются в помощи уже здесь и сейчас.

Разрыв практики с теорией достиг в психологии удивительного размаха, словно ничего и не связывает рассуждений о человеке с самим человеком и психологической помощью ему. А задача психолога, конечно, не в одной только оценке состояния человека и использовании батареи психологических тестов, его задача – это оказание фактической помощи в сохранении самого дорогого, что есть или было когда-то у человека, – радости жизни. Не проблема рассчитать по Кетеллу психологический тип. Вопрос «Как жить?» (а в нашей нынешней ситуации он зачастую звучит уже почти в классической формулировке: «Жить или не жить?») – это не тип, это конкретная, требующая профессионального действия ситуация. Но нет ни приложимой к практике теории, ни отработанного в деталях метода работы, ни эффективного образования. Где уж тут сгущать краски?

Кроме всего прочего, положение в психологии еще и существенно осложнено все нарастающим технократизмом: техники, превалирующие над теорией, – это проблема, как и всякие лекарства в отсутствие серьезного этиопатогенетического исследования и правильно установленного диагноза.

Сейчас же происходит манипуляция подходами, их результатами. В норму вошла неопределенность, а то и фактическая подмена терминов, понятий. Мы перестали следить за тем, идет ли речь о действительных исследованиях или об их профанации. Яркие слова – бессознательное, архетипы, комплексы и так далее по списку – затмили собой реально существующие человеческие ситуации, индивидуальности, а авторам этих понятий показалось, что они не исследователи и не помощники человека на его собственном индивидуальном пути, но некие хранители человеческих душ и великой всезнающей науки о них. Точки обзора оказались факелами в руках затейливых «фокусников» от психологии. Социальные допущения стали не дополнением, а настоящей основой для ряда теорий. Индивидуальное благополучие пациентов (клиентов) было принесено в жертву социальному. Личность, так и оставшаяся загадкой, перестала быть интересной. И разумеется, в такой ситуации, при таком отношении к науке и практике и главное – к самому человеку, обратившемуся за помощью, стали рождаться психологические монстры, или, даже лучше сказать – своеобразные психологические зомби, подобные учениям Дейла Карнеги и Рона Хаббарда.

Разумеется, указанные психологические «зомби» не лишены интересных и заслуживающих внимания мыслей. Но те воззрения, которые были положены в их основу, не считая всевозможных методологических ошибок, оказались подчас просто бесчеловечными. Кто-то может сказать, что это не научные направления популизма и не стоит уделять им пристального внимания и вообще все не так страшно. Совершенно верно, но недооценивать того колоссального влияния, которое оказывает подобная литература, нельзя. Она опаснее любых шаманов и колдунов, ныне столь популярных, потому что эти теории наукообразны. Возникают пусть и псевдонаучные, но системы, им верят психически и интеллектуально сохранные люди. Кто-то может возразить, что, мол, авторы ратуют за системность, а когда им ее преподносят на блюдечке с золотой каемочкой, они привередничают. Нет, речь идет о настоящих, глубоких и серьезных методологических ошибках, о которых нельзя умалчивать.

Ошибки же эти похожи на преднамеренные. Не утруждая себя изучением личности, эти направления постулируют ее имманентную целостность и, подобно неокантианцам, умалчивая, правда, об этом, говорят о невозможности познания человека – этой «вещи в себе». Далее заключается, что раз познать человека невозможно, то необходимо просто интегрировать эту непознаваемую систему в социальное бытие. Хотя как интегрировать «то, не знаю что» во что бы то ни было, непонятно. И тут-то меняется точка обзора, меняется подход. Подход становится частным и распространяется на социальные связи, которые, конечно, с успехом познаются, а далее предоставляются личности как некая директива к действию. А «чем» она будет это «есть», никому не понятно, тут уж, что называется, кто во что горазд. То есть фактически полученный материал брошен в пропасть «неразгаданной души человеческой», что напоминает в своей основе наполнение воспаленного воображения Родиона Раскольникова идеями наполеоновского величия.

В результате всего этого получается примерно следующее: человеку подается на этом самом «блюдечке» то, чего он так страстно желает, – признание целостности его личности, системности и «поэтому» (хотя и непонятно – почему?) величия по отношению ко всему остальному. Остальных можно теперь (с таких-то позиций) назвать «серой массой», что может показаться жертве учения весьма лестной характеристикой. Ощущение собственного образа становится более весомым, а при желании, особенно когда такой стиль поведения приводит к конфликтам в социальном окружении, можно будет ощутить себя «обиженной и оскорбленной» личностью, что также придаст бытию некий оттенок благородного и патетического трагизма: «Я все о них знаю, я старалась, я… а они!..»

Итак, форма провозглашенной системности индивида (с этим можно лишь согласиться, поскольку личность действительно и система, и, несомненно, индивидуальность) не наполняется никаким действительным содержанием, а насыщается инструкциями по манипуляцией социумом («серой массой»). Другая же точка обзора незаметно для человека помещается в социум, где авторы таких теорий умело подмечают то, какой человек нужен этому социуму, и в данном случае реализуется уже частный подход. Человек, по результатам такого исследования, нужен сговорчивый, послушный, лишь в меру инициативный, прилежный, улыбчивый и так далее. После этого точка обзора вновь перемещается в пустую форму индивидуальной человеческой системности, и личности говорят: «Вы же знаете, что вам надо, например, от этого человека? Вы можете достичь всего, чего хотите, если будете говорить с ним так, чтобы он почувствовал себя значительным. Похвалите его, ведь это ему так нравится, улыбайтесь ему, и у вас все получится!»

Такие авторы предлагают игнорировать индивидуальность другого; если ты знаешь, что тебе нужно, ты просто должен использовать средства достижения этого. В конце концов, ты же имеешь право: «Ведь вы же индивидуальность, вы целый мир и вам надо!» После этого, правда, например, Карнеги говорит: «Только не подумайте, что я учу вас льстить, просто будьте искренни». Действительно, Карнеги не заинтересован в том, чтобы мы думали, что мы льстим, в этом случае возникнет противоречие: с одной стороны, мы нечто воспринимаем как «серую массу», а с другой – наше величие, которое должно перед этой «серой массой» лебезить. Но, простите, как можем мы быть искренними, если нас вовсе не интересует тот, с кем мы вступаем в отношения? Как мы можем быть искренними, если нас занимает только то, что мы хотим получить от своих собеседников?

Умелые манипуляции – «как приобретать друзей и оказывать влияние на других людей». И мы потеряли человека, форма не наполнилась содержанием. Ловко уловленное желание почувствовать себя индивидуальностью и потребность общества в «законопослушных» гражданах – излюбленный Карнеги метод манипуляции, и мы получаем блистательную теорию, где нет обиженных и царствует одиночество. И действительно, на что обижаться, если все в равной степени обижены? Все перетасовано несколько раз, а карты оказались краплеными. Не везет же прежде всего самому человеку. Не везет по той простой причине, что все сложилось в пользу его одиночества, которое, впрочем, было у него еще и до обращения за психологической помощью, а теперь стало привычным и усвоенным.

Вот что пишет замечательный исследователь Эверетт Шостром в предисловии к своей блестящей работе «Анти-Карнеги, или Человек-манипулятор»: «Трагедия нашей жизни в том, что современный человек в результате своего бесконечного манипулирования потерял всяческую возможность выражать себя прямо и творчески и низвел себя до уровня озабоченного автомата, который все время тратит на то, чтобы удержать прошлое и застраховать будущее. Да, он часто говорит о своих чувствах, но редко их испытывает. Он любит поговорить о своих тревогах, но честно повернуться к ним лицом и попытаться от них избавиться он не может. Современный человек пробирается по жизни ощупью, используя целый арсенал слепых масок и уклончивых заявлений, и понятия не имеет о том, как богат и красочен реальный мир».

Очень точные слова. Скептик же может отметить, что это «просто слова», но именно поэтому, чтобы избежать подобной оценки, мы формулируем методологические ошибки данных псевдонаучных направлений, полагая, что серьезный разбор этих «течений» в области психологической мысли возможен и необходим. Методология – это не только инструмент создания теории, но средство санации, способ поставить заслон для подобных ошибочных, а подчас и по-настоящему вредных теорий.