Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Реален только наш психологический опыт. Реален и в этом смысле истинен. Что может быть истиной, если реальность ошибается?… И всегда надо помнить о том, что составляет реальность, доверять своему психологическому опыту, следовать ему. Только нужно убедиться, что он пришел изнутри, а не из-вне-изнутри.
Изнутри никогда не приходит содержание, содержание всегда из-вне. Если вы носитесь с идеей Бога, дьявола или жареной картошки – это пришло из-вне-изнутри. Если вы испытываете религиозное чувство безотносительно идеи Бога или радуетесь вкусу жареной картошки – это психологический опыт.
Мир поистине сложен, но организация индивидуальных человеческих миров даст ему фору.
Человеческий мозг склонен все упрощать. Конечно, проще принять, что все мы примерно одинаковы. Тогда не нужно задумываться над тем, кто ты есть, а тем более над тем, кто перед тобой. Это трудно просто постоянно удерживать мысль, что твой собеседник думает и чувствует иначе, не так, как ты. Это даже как-то странно принимать в расчет, что он основывается на каком-то ином, своем и совершенно не известном нам опыте, что руководствуется ценностями и целями, которые мы не разделяем или разделяем, но лишь отчасти, и о которых, вполне возможно, нам никогда не доведется узнать. Принимать все это в расчет – накладно, но необходимо.
Другая голова – это абсолютно другой мир. Желание взять и пересадить в чужую голову какую-то нашу, личную идею (мысль, соображение) – желание наивное и даже нелепое в каком-то смысле. Любые попытки осуществить его приведут к появлению мутантов. По крайней мере, без искажений тут точно не обойтись. И поэтому нам ничего более не остается, как заставить себя привыкнуть к этой мысли – другие люди мыслят иначе, и не просто иначе, но еще и по-другому, то есть другим способом. Если не привыкнем, будем вечно набивать себе шишки. Привыкнем, тогда узнаем, что такое уважение. А после придет и самоуважение, что немаловажно.
Наше мышление диалогично, и это заставляет нас думать, что то, что мы думаем, может быть с легкостью воспринято другим. Ну, разумеется, для этого нам придется сформулировать нашу мысль в словах… Наивные.
Весь фокус в том, что сами себя мы понимаем прекрасно. Вот я читаю то, что только что написал, и понимаю. Прекрасно понимаю. Но, стоп, секундочку… Я понял то, что написал до того, как написал, или после? Вероятно, до, то есть прежде, чем написать. Иначе, мне придется согласиться с мыслью, что я наделен даром автоматического письма, а до такого безумия я, к счастью, пока не докатился. Да, а вот нужные слова, чтобы выразить свою мысль, я нашел сразу? Нет, конечно, не сразу, я перед этим думал…
Вот в этом, собственно, и разгадка нашего фокуса. Мы понимаем себя до, прежде, загодя слов. И это всегда так! Сначала мы лишь ощущаем свою мысль, ухватываем ее суть и лишь вслед за этим формулируем ее в словах. И в этой, словесной форме, мы ее, разумеется, прекрасно понимаем. Но ведь в нас говорит то наше дословесное понимание, та, пойманная нами за хвост суть мысли, а не понимание этих слов, которые теперь ее обозначают. Вот поэтому мы и не можем, не в силах проверить, проконтролировать понятность для другого своей мысли, выраженной в слове.
Ирония в том, что и у нашего слушателя или читателя нет никаких сомнений в том, что он понял нас правильно. Слова-то ему понятны…
Когда, оценивая процесс нашего взаимного общения, я говорю, что ни один человек не понимает другого, я не являюсь ни утопистом, ни пессимистом, ни тем более фантастом.
Мы, конечно, понимаем друг друга. Но лишь настолько, насколько мы можем понять. Сколь бы святые ни рассказывали нам о святости, мы никогда не поймем, о чем они толкуют. Испытаем, тогда поймем, а пока не испытаем… даже и не уговаривайте.
Мы понимаем речь другого, исходя из своего понимания слов, которые он использует. Мысль, высказанная другим, выражена в понятных нам знаках, но неизвестных нам значениях. Помнится, один просил другого: «Принеси мне самое красивое яблоко!» Тот принес. А первый возмутился: «Ну я же просил желтое!»
Да и если бы только в этом была проблема взаимопонимания… Однако же, главное, мне думается, в другом. Главное, чтобы один человек не обижался на другого только за то, что тот не в силах его понять. Впрочем, если хотите почувствовать себя бесконечно одиноким, тогда, пожалуйста… обижайтесь.
Осмельтесь не думать, что вы должны выбирать.
Я знаю одного прекрасного философа, который просто требует от каждого из нас постоянной готовности к выбору и более того – к категоричности выбора. Но разве в отсутствие нашей готовности выбора не произойдет? Нет, рано или поздно это обязательно случится, даже если вы и вовсе не умеете думать, не то что принимать решение. Право, превратить выбор в идола – пустое занятие.
Выбор – это распутье, и что бы вы ни выбрали – вы выберете путь. Полагать, что вы, подумав, способны сделать правильный выбор, значит мнить себя пророком и прорицателем будущего. Если так, то – пожалуйста, лично я – пас. Мы даже не можем быть уверены в том, что видим перед собой все пути. Вернее обратное – мы можем быть уверены, что не видим всех путей. А какой интерес выбирать из малого?…
Выбор можно сделать лишь по наитию, по внутреннему ощущению. Выбор – это ответ на зов, свидетельство того, что нас по-настоящему ждут. Если же вы не чувствуете этого зова, какой смысл думать о выборе? Это все равно, что заказывать в ресторане изысканные блюда, не имея возможности их оплатить. Вы все еще считаете, что есть хоть какой-то смысл «думать о том, что вы должны выбирать»?…
Мне бы следовало повиниться… и, признаюсь, я делаю это часто. Я слишком требователен к жизни. И хотя нет ничего более глупого, абсурдного, нелепого и… неоригинального, но я бываю требователен к жизни. Важно, как мне кажется, понять главное: требование к жизни преграждает путь к ней, то есть лишает меня самой жизни. Именно в этом и глупость, и нелепость.
«Что вы хотите от жизни?» На этот вопрос есть лишь один ответ: «Жизни!» А там все приложится, сложится, в общем, там будет все, что будет, и только это представляет собой ценность, потому как оно есть. Не выдумано, не придумано, не надумано, а есть.
Если же начались требования, то, можно не сомневаться, мы вошли в зону отсутствия. Иначе бы требовать не пришлось. Требование всегда мое, от меня, а мир – он сам по себе, он не имеет к моим требованиям ровным счетом никакого отношения. И, как показывает практика, не хочет иметь.
Я могу потребовать от мира предоставить мне зеленую чайку и белый уголь. Такое требование, впрочем, кажется нам абсурдным, но как только речь идет о тех требованиях, которые мы предъявляем к другим людям, тут абсурдность наших требований теряет для нас всякую очевидность.
Причем, мы обычно даже не осознаем, что предъявляем окружающим требования. Нам кажется, что речь идет не о требованиях, а о каких-то «совершенно очевидных вещах». У нас нет никаких сомнений: «Они должны поступить так-то!» А то, что всякое «должны» – это требование, это нам в голову не приходит.
И вот так требуешь, раздражаешься. Тебя отсылают, ты обижаешься. А спроси себя: «Брат, ты чего взъелся-то так? Ты чего от них хочешь?» Задумаешься и поймешь – а ведь сам не знаешь. И даже не требуешь, точнее, требуешь, но не требуя, то есть требуешь чего-то, но чего – сам не знаешь… Как теперь понять, чего требуют они?
Но есть святые люди – они не требуют, они ждут. Ждут – а чего? Угадать не сложно. Я очень люблю их и благодарен им. Я первый ничего не должен требовать от жизни, чтобы в моей жизни больше было таких людей. Впрочем, как возможно требовать не требовать?…
Вы можете мне не верить, но пережитое не нуждается в изменении. И вы легко поймете это, если научитесь искренне радоваться настоящему.
Настоящее – место нашего жительства. В нем мы находимся всегда, поскольку нет ничего, кроме настоящего. В настоящее у нас всегда есть контрамарка. Справедливости ради, впрочем, надо отметить, что в нас есть строгий контролер, который напрочь не верит нашей контрамарке. Это наше сознание.
Сознание развернуто во времени. Оно то выкидывает нас в прошлое с его прежними невзгодами, то перебрасывает в будущее с его неопределенностью. Но контрамарка есть у каждого из нас, просто надо найти другого, беспристрастного, билетера.
Что же тогда прожитое? Это то, что было настоящим тогда, это были наши чувства – тогда, это были наши мысли – тогда, наши радости и беды, наши потери и победы, восхищения и разочарования… тогда.
Все это было тогда. Было как было, и все это сделало нас такими, какие мы есть. И если кто-то скажет мне, что он сам себе не нравится, я ему просто не поверю.
Человеку может не нравиться его внешность, он может быть недоволен своим социальным положением, стеснен финансами и не удовлетворен половой жизнью, фрустрирован из-за невозможности самореализации, наконец. Но быть недовольным собой – это извините.
Прошлое – это то, что сделало нас самим собой, оно не трудилось над нашей внешностью и благосостоянием, все это дело событий, а не прошлого. Однако же, если бы изменились эти события, мы бы уже перестали быть сами собой. И теперь представьте себе, что вы бы потеряли то, чем каждый из нас так дорожит!
Прошлое не нуждается в изменении, настоящее нуждается в прошлом, а жизнь требует будущего. Таково правило.
Иногда меня спрашивают о каком-то факте из моей биографии: «А ты не жалеешь, что это было в твоей жизни?» Забавный вопрос. Как вообще об этом можно жалеть?!
Знаете, что я отвечаю? Я говорю: «Я не жалею ни о чем, что случилось. Я жалею лишь о том, что не произошло». Многие, особенно те, кому пришлось испытать тяжелые минуты, сетуют на меня за такие слова. Я готов понять и принять эту безутешность, проявить сочувствие…
Но я непреклонен в этой своей позиции. Мы не можем понять значимость того или иного события в нашей жизни. Ведь нам неизвестно, что именно сделало нас лучше, честнее, красивее, глубже, ярче, светлее, чище, тоньше. Мы не знаем, что именно сделало нас такими, какие мы есть… А в самокритику я не верю, она плод идеалистических конструкций, которым нет места в реальной жизни, а если чему-то нет места в реальности, то как можно ей верить?…
Я жалею о многом, что не случилось. Но это не жалость пассажира, опоздавшего на поезд. Это сожаление человека, который не успел, не смог, разделить с кем-то его радость и помочь в горе. В этом сожалении есть какая-то светлая ностальгия с интенцией в будущее… А что может быть ценнее движения, толкающего нас в жизнь? В жизнь, где ценность жизни и человеческих отношений превыше всего…
Я не жалею о том, что случилось, я сожалею лишь о том, что не произошло.
Цените то, что имеете. В мире нет более вещей, которые бы стоили так дорого.
Это был дождливый, ветреный, даже, мне кажется, промозглый осенний вечер. Мы гуляли в старом парке и много говорили. Радость от встречи с дорогим человеком, наверное, самая большая радость. Но вот в приятном потоке нашей беседы появился вопрос: «Но как знать, что имеет действительную ценность?»
«Как знать?… Как знать?…» – засуетились мысли. Но вдруг, осознав ложность их намерений, я прогнал их. Я смотрел вдаль, взгляд пошел вдоль золотистой аллеи, я увидел ветви, склонившиеся к нам ветви, я залюбовался спокойной, едва заметной игрой света, услышал звуки дождя, шелест листьев у нас под ногами. Легкий порыв ветра коснулся моего лба, и я почувствовал руку в моей руке… Если бы мне предложили в тот момент райские кущи за пределами этого парка, я бы просто не поверил в них, а если бы и смог поверить, то все равно, наверняка, не отказался бы от того, что уже имел – в себе и для себя.
Позже я задавался этим вопросом довольно часто и в разных ситуациях. И в какой-то момент я понял, что истинные ценности универсальны. Оказалось, что это очень короткий и, вместе с тем, весьма примечательный список. Теперь, когда я знаю это. И если мой разум вновь заполняется навязчивыми идеями, желающими увести меня в дебри рассуждений о «большей» и «меньшей» ценности, я знаю, как с этим справиться: я перечитываю этот список, и все становится на свои места. Универсальные ценности всегда рядом с нами, но не только в этом их истинная ценность.
Цените универсальные ценности. Они всегда с вами. И в мире нет других ценностей, и нет более вещей, которые бы стоили так дорого.
Зная, что прошлого уже нет, а будущего еще нет, причем вполне возможно, что никогда и не будет, я отношусь ко времени самым посредственным образом. Просто тиканье часов, ничего больше. Но все же я уверен и настоятельно говорю об этом: все надо делать вовремя. Вовремя!
Меня часто упрекают в том, что я спешу жить. Но как можно жить иначе?… Если нечто случается сейчас, а все случается именно сейчас, на это и ответить нужно сейчас. После на сейчас не ответишь. Ждать, выбирать, сравнивать, предполагать, строить прогнозы, рассчитывать, прикидывать, намечать, оценивать, прицениваться, надеяться на то, что что-то изменится, что-то решится и выбор будет очевиден… – всё верх безрассудства. Это нелепая надежда на то, что ты умнее Судьбы, Бога, Мира, и еще черт знает кого.
Решаться на решение вовремя – значит, входить в событие. Мир делает нам подарок, предлагая себя. С нашей стороны было бы верхом неприличия отказать в ответ на это щедрое предложение. Если он предлагает нам со-бытиё, значит, он нуждается в нем, а без нас какое может быть со-бытиё у мира? Так не отказывайте ему, для него не существует завтра – или сейчас, или никогда!
Решайтесь на все вовремя!
Не бойтесь думать, что «завтра» не будет. Бойтесь думать, что оно обязательно настанет.
От того, думаете вы или нет, что «завтра» может и не быть, ничего не меняется, если оно настанет, оно настанет, если не настанет – что вы сможете с этим поделать. Но вот, если вы думаете, что оно настанет обязательно, вы можете позабыть жить «сегодня», а оно – наше «завтра» – действительно, может не настать.
На самом деле в жизни очень мало вещей, которых следует опасаться, иногда мне кажется, что мы боимся только самих себя, это ведь мы, а не кто-то другой, думаем о плохом, когда предполагаем плохое.
Я уважаю «принципы» других. Но большинство людей, которые ограничивают свои желания и внутренние интенции этими «принципами», неосознанно полагают, что «завтра», возможно, эти принципы у них изменятся, и тогда они более не станут ограничивать себя, заживут настоящей и полной жизнью.
Ах, если бы они только сознавали это, я бы не отчаивался. Тогда бы я знал, что они не обманываются. И еще я знал бы, что у них действительно есть шанс отказаться, наконец, от этих ограничивающих их принципов. Но нет, все ждут «завтра»!
«Мы оставим это до завтра», – говорят они.
А я кричу им: «Опомнитесь, завтра может не настать!»
Но они не слышат, и я молча добавляю: «Будьте внимательны к своим чувствам, они говорят с вами о вас».
Я знал таких людей, которые в силу своей психической организации не были уверены в том, что они – это они. Они и в самом деле понимали, что они не доверяют себе. Остальные же, хоть они и «здоровы», живут в неведении… Страдание первых было неизбывно, но я полагаю, что и, те и другие страдают в одинаковой мере.
Вот почему я в тысячный раз повторяю то, что сказал, говорю и не устану повторять: «Не бойтесь думать, что “завтра” не будет. Бойтесь думать, что оно будет обязательно».
Попробуйте жить в мире, состоящем из «приходящего».
Если вы живете в мире, где все «стоит», все замерло, вы непременно отождествляете себя с этим. Для человека он сам есть всегда, и потому мы отождествляем себя с самим собой, почти не замечаем разительных перемен в себе и боимся смерти. Для нас тягостна любая потеря объекта отождествления, ностальгия такой потери не светла, как память о лучших минутах, она с неприятной оскоминой.
Если же вы думаете, что живете в мире «проходящего», на самом деле, не понимая того, вы живете в мире «уходящего». Это жизнь с постоянными потерями, с отсутствием интереса к тому, что есть, поскольку какой может быть интерес к тому, что может в любой момент уйти и уйдет? Причем, как мы почему-то уверены, уйдет именно тогда, когда мы поистине им заинтересуемся, увлечемся. В народе это называют «законом подлости».
Жить с ощущением «приходящего» – значит жить в постоянно новом мире, жить с естественным интересом (ведь новое не нуждается в рекламе для того, чтобы быть интересным). «Приходящее» невозможно и потерять, поскольку, если мы что-то теряем, это уже не «приходящее», а мы живем в «приходящем». «Приходящее» можно по-настоящему ценить, но не оценивать и не прицениваться, как в магазине. Мы сами – «приходящее».
Попробуйте жить в «приходящем»… и у вас получится.
Интеллект ценен для человека, но человек неправильно понимает его ценность.
Когда интеллект мешает нам? Когда речь заходит об удовольствии. Можно дать голову на отсечение – в нашей культуре человек с высоким и интеллигентным (во вне-моральном смысле) интеллектом обречен на потерю способности к удовольствию. Удовольствию, для настоящего удовольствия, следует посвятить себя полностью, без остатка, но готов ли такой человек, пусть даже и на время, отказаться от своего интеллекта? Нет, мало того, подобно скальпелю хирурга, он рассекает тело удовольствия, превращаясь в скальпель патологоанатома.
Мне приходилось общаться с людьми, которые обладали прекрасным умом и высоким интеллектом, но в какой-то момент поставили его в стойло, а сами отправились за удовольствием. А так же с теми, которые сделали свой интеллект средством для достижения нехитрого удовольствия, оседлал его с весьма определенной целью. На выходе, поверьте, все это представляло собой весьма жалкое зрелище, которое, мне кажется, следовало бы назвать трагедией и которое заслуживает самого искреннего сострадания.
Печальная новость? Удовольствие и интеллект несовместимы? Не совсем так. Нам даны инструменты, вопрос – как ими воспользоваться. Ум, интеллект – это путь к удовольствию, причем, вовсе не обязательно глубоко интеллектуальному. Если он пролегает через внутреннее ощущение целостности и свободу, тогда да. А так… нет. Этот путь потребует большого труда, будут искания и сомнения, будут и минуты отчаяния. Но если помнить о цели и ощущать собственную ценность, то успех будет достигнут.
А уму… Ему следует отвести, причем самым категорическим образом, место инструмента. И тогда радость наполнит ваши удовольствия, а удовольствие станет радостью. Странно, но эта невинность почему-то постоянно воспрещается нашим старомодным по духу интеллектом.
Интеллект ценен для человека, но понимает ли он его ценность?…
Обратитесь к человеку, посмотрите на него с искренней детской заинтересованностью, постарайтесь почувствовать его… Вы поймете, что он чувствует, о чем он думает, как он переживает. Вы узнаете, чего он действительно хочет и на что надеется. Только не пытайтесь делать конечных, финальных, резюмирующих выводов, вы обязательно ошибетесь.
И проблема не только в постоянных изменениях. Проблема в другом. Тот человек, которого вы пытаетесь понять, даже в идеальных условиях, даже в условии самой изощренной и мощной поддержки, не знает себя самого. Мы путаемся в собственных желаниях, производим парадоксальную активность, испытываем переживания, объяснить которые решится только очень ограниченный человек.
Что мы знаем о человеке? Есть или был ли в мире хоть один философ, который бы утвердительно рассказывал о человеке? Нет, такого философа не было. Хотя попыток, смею вас заверить, попыток таких было множество. И это не случайно, потому как каждый человек – это огромный и ни с чем не сравнимый по сложности, неповторимости, уникальности мир. Его сущность – неизъяснимость.
Человек постоянно движется, он – сама жизнь. Фиксируя, останавливая его, мы сразу его теряем. Поэтому с убежденностью мы можем говорить только одно: всякий человек – это сложная, неповторимая индивидуальность. А разве этого недостаточно?…
Легко осознать, что нас тяготят не сами факты, но наше отношение к ним.
Если к своим горестям мы относимся как к испытаниям, которые посланы нам для нашего же роста, горести ли они? Если мы ощущаем свои беды как развлечения или осознаём их необходимость, естественность, закономерность, беды ли это? Если мы воспринимаем страдание как проходящие моменты жизни, можно ли считать их страданиями? Если тягость дней мы ценим за то, что они позволяют нам осознать прелесть наших радостей в иные минуты, то, что есть, – «тягость»?
Важно осознание. Но добиться того, чтобы это осознание перешло в реальное, непосредственное, наше индивидуальное мироощущение не так-то просто. Вся духовная работа, духовная практика имеет своей целью достижение такого отношения к тому, что без нее мы называем злом.
Впрочем, есть золотые правила отношений, которые обеспечивают это осознание без медитаций, епитимий, сыроедения и отшельничества вместе с монашеством. Вы можете принять их, а можете не принимать, это, в конечном счете, не выбор принципов, а выбор мира – «злого» или «доброго».
Вот эти правила: в отношении с другими мы должны быть сильными, то есть не просящими, а дающими; в отношении с миром событий – мы должны быть спокойными, то есть не требующими, а принимающими; и наконец, мы должны доверять себе, то есть ценить самого себя в самом себе… Вот, в принципе, и все.
Фрейд не был Колумбом бессознательного, до него в эту «Америку» плавали и не раз. Фрейд придумал свое бессознательное – это чистая правда. Великий и талантливый выдумщик.
Проблема в том, что, зная, что бессознательное есть, существует, имеется в наличии, мы не можем знать бессознательного, поскольку познанное, а тем более осознанное «бессознательное» уже не является бессознательным. Впрочем, эта очевидность традиционно остается вне рамок нашего рассмотрения, мы думаем о бессознательном, а там хоть трава не расти. И мы ведь даже представить себе не можем, насколько жутко мы извратили свое «бессознательное», выдернув его на поверхность сознания! Но бог с ним.
Меня интересует другое, нечто более важно и иное в своем существе. Меня интересует неосознанное. Например, все мы стремимся к защите, эмоциональной поддержке, стабильности… Но разве человек, который считает себя «сильным», может думать, что он нуждается в защите? Нет, он не согласится, даже не уговаривайте! А если уточнить: социум тоже не нужен, блага цивилизации и тому подобное? Нужно? А чем это не защита? А кто из нас не нуждается в нежности, заботе и одобрении? Все. Если же вы знаете человека, который утверждает обратное, просто дайте ему это. Он не только не откажется, но и добавки попросит! То же самое и со стабильностью. Даже самый бесшабашный непоседа не обойдется без хотя бы одного знакомого ему человека, хотя бы из прошлого…
Но, не осознавая этих своих естественных и элементарных желаний, а то и безрассудно отрицая их, мы достигаем подчас обратного: незащищенности, потому что те, кто мог защитить нас, отвернутся от нас, если мы откажем им в возможности нас защищать; мы спровоцируем агрессию и непонимание, если мы не позволяем другому любить нас; мы станем жертвой собственного страха и неопределенности, если мы не доверяем нашей собственной сущности.
Вы знаете, чего вы хотите? А вы знаете теперь, что нужно делать, чтобы добиться желаемого?
Я очень люблю любимых мною людей… Это замечательное чувство, и я не знаю лучшего. Но мир устроен сложнее, чем нам бы того хотелось, и умнее, чем мы можем себе это представить…
Мы ведь расстаемся, расстаемся часто и подчас надолго. Тягостное чувство тоски, такое «скучание», что ли, – знакомо каждому. Но именно в эти минуты проценты радости будущего взаимного общения набегают с особенной быстротой. Быть может, это и нужно ценить в разлуке? Хотя для нас в такие периоды более естественно проявлять недовольство, злиться на всё и вся. Эта естественность в основе своей все-таки искусственна. Нам кажется естественным надевать на ярком солнце темные очки, но ведь это вовсе неестественно – носить на глазах черные заглушки.
Мир устроен сложнее, чем нам бы того хотелось, и умнее, чем мы можем себе это представить. Безрассудно пытаться понять сложность его устройства. Бессмысленно желать сейчас того, что будет позже, – только расстраиваться. Если вы не можете быть рядом с тем, с кем страстно желаете быть, будьте с вашими чувствами о нем… и он скоро объявится.
Мир устроен сложнее, чем нам бы того хотелось, и умнее, чем мы можем себе это представить.
Вопрос о смысле жизни озадачивает. И в этом нет ничего странного, ведь мы прекрасно живем и без этого вопроса. Это с ним сама его жизнь становится человеку в тягость. И сколько светлых голов разбилось об этот вопрос! Не сосчитаешь.
Человек постоянно чего-то ищет, и этот поиск – искание его собственной сущности, точнее, возможности ее проявления. Поиски творцов увенчиваются творениями, но они люди, которым вряд ли пристало искать проявление человеческой сущности в камне, красках, знаках и прочих подобных материалах. Так что даже такие страстные искатели себя, как гении, остаются ни с чем, вопрошая: «Зачем Я?», «Какова моя цель?»
В чем же способна проявить себя наша индивидуальная сущность? Это «нечто» должно быть тропно нашей сущности, чувствительно по отношению к ней. Наша индивидуальность должна быть сопоставима с этим «нечто», иначе она или реализуется не полностью, или будет расходовать себя попусту.
Буква ложится к букве, слово к слову, мысль мыслится, чувство чувствуется чувством… Так и наша индивидуальность раскроется лишь в индивидуальности Другого. Встреча двух истинных индивидуальностей не может не породить на свет новую индивидуальность, ибо возникающее между такими индивидуальностями отношение неповторимо, индивидуально и ново!
Чем больше таких счастливых встреч, тем полнее жизнь. Лишь вечно пустое бессмысленно, поскольку никогда не может быть наполнено. Истинно же наполненное, исходящее, исполнено смыслом.
Итак, вы помните, чем следует наполнять жизнь?…
В наших отношениях с другими людьми заложено странное, невидимое глазом противоречие…
Все люди нуждаются в поддержке и ждут ее от отношений с нами, но… Но мы ведь тоже нуждаемся в такой эмоциональной поддержке и помощи! Мы ждем ее, мы ищем, жаждем и не находим. А она и есть та панацея, которая убивает одиночество, мучащее – так или иначе – каждого из нас.
Что делать? Мы нужны другим сильными – это золотое правило отношений. И тот, кто знает об этом, должен делать первый шаг – нести душевную поддержку другому. И это единственный шанс, рано или поздно, самому получить искомую помощь.
Что ж, вы теперь знаете.
Мы нужны другим сильными. В этом нет ничего странного, неестественного или эгоистичного.
В жизни и без того слишком много напастей, сложностей и проблем, чтобы кому-то еще недоставало постоянно находиться рядом с духовно слабым человеком. Физическая немощь – мелочь, в сравнении с духовной слабостью. Нет ничего хуже постоянного причитания, требований, жалоб, обвинений и обид.
Нельзя быть в одиночку сильным – это сила отчаяния. Жить с этим тяжело, да и не нужно. Берегите тех, кто готов быть лидером. Ободряйте силу другого, но следуйте за ним с ощущением собственной силы, иначе вы станете грузом, тянущим его назад. И тогда все, что вы делаете, вы делаете вместе, и уже не имеет значения, кто делает первый ход.
Мы нужны другим сильными… даже будучи ведомыми.
Я много говорю об «отношениях»…
Всякий из нас мечтает найти человека, с которым было бы просто хорошо, просто хорошо – комфортно, радостно. Всякий из нас… Всякий из нас стремится к поддержке, помощи, мы хотим, чтобы нас не осуждали и не оценивали, чтобы нас не только принимали такими, какими мы есть, но еще и радовались тому, что мы именно такие, какие мы есть, а не какие-то там другие.
Мечтая любить, мы часто называем такие отношения словом – «любовь». И все ждут. Вот так сядут у околицы или выставятся в окна, промеж наличников, и ждут. Лица напряжены, глаза остекленели, впереди даль уходящая. Ждут… Еще ничего, если б даль была «приходящая», так нет ведь – «уходящая»!
Впрочем, тут я соврал – не ждут. Точнее, не просто ждут, а мечтают и ждут! А как тут увидишь, если не смотришь, а думаешь? Надобно смотреть, надо вглядываться. И пытаться не только увидеть, но и ощутить видимое. Причем и обмануться тут тоже никак нельзя, а то некоторые начинают себя разглядывать… Ждут другого, а разглядывают себя – ну, нормально это?!
Труд видеть – самый тяжелый, ведь нужно просто видеть, а не выбирать. Откуда вам знать заранее, что следует выбрать? Мы же все выбираем, выбираем и ждем, ждем и выбираем. Спросишь, бывало, у такого «ожидающего»: «Чего ждешь-то, приятель?» – «Как чего?! – отвечает. – Знамо, чего!» – «А чего знамо-то?»… И вот тут пустота. Забыл, пока ждал.
Труд по достижению счастья не в том, чтобы трудиться, это ведь не пашня и не завод металлургический, труд в том, чтобы трудиться необычно, по-другому. Ищете вы не хлеб насущный и не металл в разлив, а счастье, и лопата для этого не подойдет.
Много плюсов, когда вместе живут два человека. Но минусов почему-то всегда оказывается больше.
По ряду причин, подчас, почти не зависящих от пары, их отношения могут разрушаться – приобретать оттенок стеснения, неискренности, вынужденности, зависимости. Как тюрьма, честное слово! И когда я задумываюсь над всем тем хаосом сложностей, которые возникают в итоге такого «житья», когда я вижу множество прекрасных людей, достойных красивой и полноценной жизни, страдающих от тех уз взаимных обязательств, которые они на себя взяли, вольно или невольно на ум приходит вопрос: «А стоит ли такая овчинка выделки?»
Но странно другое. Подчас оба готовы отказаться от своей доли, причитающейся им по «договору», и не страшатся «неустойки» за неисполнение обязательств, но что-то держит их вместе, не дает разойтись. Что это за странная сила? Чтобы ответить на этот вопрос, надо понять, зачем вообще люди с такой настойчивостью ищут себе пару?
Говорят, что это необходимо, чтобы быть понятым. По ряду более чем веских причин, я склонен думать, что один человек вообще никогда не поймет другого. Просто не может. И количество того, что он утаит – сознательно или неосознанно – от другого, несравнимо больше того, о чем он поведает. Это естественно, если речь идет о человеке случайном, но если мы говорим о том, с кем отведено прожить жизнь?…
О том, что другой нам нужен, мы понимаем, когда нам плохо. Это «плохо» может прийти ниоткуда, нам может казаться, что оно вызвано огромным числом неудач, которые неизменно сопровождают нас в жизни. Когда мы были маленькими, мы в таких случаях бежали к маме… Что вы от нее ждали? Понимания?… Разъяснений? Совета? Защиты? И того, и другого, и третьего. Но… Нет, неправильно. Мы ждали только одного, мы ждали, когда же, наконец, ее рука с легкой тяжестью опустится на нашу детскую голову и нежный голос прошепчет: «Все будет хорошо…»
От близкого человека мы ждем сострадания.
Проблема не в том, что мы не научены сочувствовать или не умеем сочувствовать, или неловко сочувствуем, проблема в том, что мы не умеем принимать сочувствия, к нам обращенного.
Парадокс в том, что, постоянно ожидая сочувствия (не зря же мы постоянно жалуемся на свои несчастья), мы, получая его, открещиваемся от него, как от нечистой силы! Страх сочувствия нам – это страх нашей гордости, страх утратить установку – «Я сильный, я все могу! Я со всем справлюсь!»
Право, это хорошая установка, но это только установка, а истинную силу может дать нам только ощущение поддержки. Оно же, такова его природа, произрастает лишь из сочувствия, ведь в этом механизм сущностного отношения между людьми. Ну и, кроме того, это ведь разные вещи – наши представления о себе и обращенное к нам сочувствие. Совсем разные.
Какие отношения между нами могут быть более честными, нежели сочувствие? Так чего мы в таком случае боимся?
Со-чувствуйте! И сами, и с другим…
По большому счету, каждый достоин жить так, как он хочет и как он живет. Сомнение в данном контексте вызывают лишь два слова – «хочет» и «живет», а в остальном все абсолютно правильно.
Всякие суждения одного человека относительно другого представляются мне пустыми, хотя, несомненно, они много говорят об оценщике. Что такое это суждение? Зачем оно нужно? На что? Взять на себя роль правды, закона, общественного мнения… Но ведь ни один из нас – ни то, ни другое и ни третье. А какой смысл тогда в осуждении? Этот «праведный» гнев, «искреннее» негодование и «святое» возмущение – крики толпы на базарной площади. Право, нет ничего левее правоверного.
Если вас что-то тяготит, откажитесь, уйдите, прервите, откажите, но не осуждайте. Это право каждого жить так, как он хочет и как он живет. И у вас есть на это право! Воспользуйтесь своим правом, чужое вам и не нужно, оно – за-не-надо-бностью. Да, если человек живет не так, как хочет, или не знает, чего он хочет, – это беда. Но он нуждается в помощи, а не в осуждении. Уместно ли читать нотации заблудившемуся в лесу? Или, может быть, лучше указать ему дорогу? Если же мы не можем указать ее, имеем ли мы право на осуждение? А после того, как мы укажем ее, какой смысл осуждать?
Истинная, сущностная мораль, живая этика – рождается только и всегда между двумя – тобой и им. Осуждая, ссылаясь на некую абстрактную мораль, ты уже не один на один, это ты и еще кто-то с тобой на одного. А двое на одного… Некрасиво, правда?
Вот почему общественная мораль так часто ведет себя аморально.
Чем ближе и роднее тебе человек, тем легче нам манипулировать. И тем тягостнее, тем горше так поступать.
Едва заметная черточка на вашем лице, малюсенькая интонационная пауза, сделанная в какой-то момент, чуть-чуть изменившийся тон вашего голоса, да и многое другое – все это рычаги манипуляций близкими нам людьми. Все это превращает наши манипуляции в дело простое и незатейливое, а самое неприятное – еще и подчас спонтанное.
Но нет ничего более тягостного, чем ранить, не осознавая того, что ты ранишь, обижать, не понимая, что обижаешь, принижать, не понимая, что принижаешь, ущемлять, не понимая, что ущемляешь… Отношения подобны айсбергу, ведь нашему наивному сознанию видна лишь малая толика действительного. И когда такая манипуляция становится для них нормой – это порочный круг: мы озлобляемся, возникают непреодолимые преграды, а дальше все – разрушение.
В отношениях с по-настоящему близкими для вас людьми доверьтесь чувству, поступайте так, как велит вам не то что сердце, а самые-самые сокровенные ваши желания. И ни в коем случае не разлагайте ваши отношения с другим человеком на элементы. А если уж случилось… то расскажите ему все, раскайтесь. И только тогда, даже если и были эти манипуляции – «невинные» и непреднамеренные, – они потеряют всякую силу. Помните: главное – это отношение, то, что между вами.
Берегите тех, кого вы любите.
Относительно нехорошо лишь принимающее одиночество, всякое же иное неизбежно губительно.
В современном мире – шумном, летящем на бешенной скорости – только сумасшедший не почувствует себя одиноким. Формальность и множественность наших отношений с окружающим миром толкают нас к пропасти одиночества, а то словно отторгает нас от мира.
Человек урбанизированного мира – зол. «Всему есть предел», – говорит он, потому что мир давит на него. Говорит и прячется. Но отшельничество не делает его счастливым. Еще больше он жаждет тепла и поддержки, нежели человек прежнего мира. Но на какую поддержку и помощь мы можем рассчитывать, находясь за бетонными стенами нами же воздвигнутого одиночества? Одиночество – это, своего рода, perpetuum mobile, оно себя само воспроизводит, провоцирует и продвигает.
Но человеку чуждо одиночество, он страдает от этого, поэтому он злится на мир, который понуждает его к одиночеству. Но ведь именно в этом мире, и только в нем, есть то, что может спасти нас от одиночества. Если же мы дадим себе слабину, позволим себе разозлиться на мир за наше страдание, одиночество уже никогда не покинет нас, ибо злое одиночество, как и злая собака, никого не подпустит к хозяйской «запретной зоне». Одиночество должно стимулировать нас к открытости – вот в чем его миссия, если мы поймем это, только в этом случае от него будет какой-то толк.
А правда ли говорят, что ничего не бывает зря?…
Психологическое одиночество губительно. Оно вызывает обиду и заставляет ненавидеть. Тут все логично – мы ощущаем себя брошенными, а там уж – спасайся, кто может.
Оно отрывает плохое там, где вообще нет этой дефиниции «плохое-хорошее». Оно возвышает, не зря же существует целый религиозный институт отшельничества. Впрочем, всем этим оно засасывает нас и так глубоко, что насколько мы возвышены, уже не имеет ровным счетом никакого значения – больше просто не с кем сравнивать. Оно делает человека аморальным, потому что живая этика, без питательной среды человеческих отношений, умирает. А умерев, начинает разлагаться, подвергая деструкции все вокруг, а ближе всего к живой этике – сущность человека. В этом, собственно, и опасность.
Нас «отлучили в одиночество» еще в раннем детстве, когда мама впервые сказала нам: «Нет», в тот самый момент, когда папа сказал нам: «Надо». Как возможно, чтобы любимые так с тобой поступили?… Это настолько сильное, настолько глубокое противоречие, что ни осознать, ни понять его малыш просто не в силах.
Невозможно это сделать и теперь, потому что мы не помним ничего, кроме своего одиночества. И хотя с тех пор мы ищем тот счастливый мир, из которого нас изгнали, вернуться в него уже невозможно – мы забыли, какой он. То, что разбилось тогда, никогда более не обретет целостности. Теперь мы сами должны погибнуть, чтобы возродиться для новой жизни, в которой изгнание из Эдема не будет значиться как факт нашей личной биографии.
Радость бытия с другим – противоположно одиночеству. И нет для человека ничего более ценного, чем испытать эту радость. Умрите, чтобы воскреснуть, чтобы открыться, расправьте плечи и встречайте Другого. Мир полон людей, которые жаждут того же, покажитесь им, покажите им, что вы готовы. Сделайте первый шаг!
И как только это случится, гоните свое одиночество прочь, не объясняйтесь с ним и не давайте ему времени на раздумья и сборы. Тут нечего думать! Гоните прочь и закрывайте за ним дверь. И это вовсе не значит, что теперь вам придется всю жизнь удерживать подле себя этого Другого, это значит только одно – вы выгнали свое одиночество.
Когда двое любящих устраивают свои отношения, ими руководят самые замечательные чувства и порывы, ибо нет ничего более прекрасного, чем теплые и нежные отношения между двумя, и нет ничего более важного тех отношений, которые уничтожают одиночество.
В общем, учитывая все это, нет ничего странного в том, что наши влюбленные готовы и даже рады положить на алтарь этих своих отношений самое дорогое, самое ценное и личное, что у них есть. И первое, чем кто-то из них жертвует в этом благородном порыве, – свобода. «Милый, я твоя навеки!» (звуки фанфар) И не знает такой человек, что, ограничивая собственную свободу, он ограничивает свободу другого, то есть не одаривает его, а скорее, обедняет.
Если я несвободен, как может ощущать свободу близкий мне человек? Он чувствует себя ответственным, обязанным… Степени свободы всегда конгруэнтны. И если, например, мужчина в браке полагает, что он свободней своей жены, он горько ошибается: то, что он делает вне брака, – изменяет, она делает внутри брака и другими средствами. Одно только подозрение – это самая настоящая измена, измена любви, измена отношениям. Чтобы изменить, ни любовник, ни любовница не нужны. И подчас такая измена даже страшнее…
Несвобода другого – это наша собственная несвобода, это наша зависимость. Экзюпери очень метко подметил, что мы ответственны за тех, кого приручили, только не уточнил, что мы сами приручены прирученными.
Надо уметь различать свободу и возможность реализации желаний, ведь первое несравненно дороже второго, а не разобравшись, можно и перепутать.
Ощущение свободы много большее, нежели фактическая свобода, воплощенная в действии. История знает великих мира сего, которые обладали возможностью реализации фантастических проектов: Александр Македонский, Петр Великий, Наполеон… Но были ли они счастливы?…
Но мне известны люди, которые из-за немощи и болезней, своего социального положения и в силу этических императивов не могли претворить в жизнь и самого малого, но будучи внутренне свободными, ощущая свою внутреннюю свободу, как свободу, были счастливейшими людьми на Земле.
Мы неправильно понимаем свободу. Мы почему-то думаем, что свобода – это право и возможность делать все, «что только душе угодно». Но насколько это правильно? Эти представления вызваны тем, что мы постоянно ограничиваемы. Ограничение порождает ограниченное мышление.
Помните, что рано или поздно немощность настигает всех; свобода как возможность реализации наших притязаний покидает нас, и если мы зависимы от нее, не будет предела нашему разочарованию в жизни.
Слышал, что богатеи замораживают себя в надежде на воскрешение… Они напоминают мне мамонтов.
«Свобода – это самое большое счастье, но это и тяжелая ноша» – так говорят. И если все мы неким своим внутренним чувством явственно осознаем суть первой части этой фразы, то относительно второй уверенность нам отказывает.
Свобода – это возможность реализации всех наших желаний. Разве мы хотим чего-то, что не является предметом наших желаний? Нет. Но если так, разве может нас ограничить недоступность того, чего мы не хотим? Тогда, что есть наши желания?…
Обычно то, что мы называем «желаниями», – лишь банальный набор запросов: хочу машину, квартиру, дачу, жену и любовницу. Но подобного рода «желания» порождены не нашей сущностью, а массой внешних наслоений, которые есть в нас, но которые не являются нашими. Истинные наши желания, выражаясь на техническом жаргоне, зашумлены.
Верните себе соответствие своим сущностным желаниям, и вы найдете себя самого. А они ведь постоянно и настойчиво напоминают о себе. Вот вас что-то толкнуло, дернуло сказать, сделать, почувствовать… Поймайте свои ощущения этого момента, сам момент и все, что из-вне и изнутри сделало его возможным и связано с ним.
Достичь свободы с теми желаниями, которые порождены внешними по отношению к нашей сущности образованиями в нас, невозможно. Будь то материальные запросы или прихоти сексуального свойства. Содержательный мир противоречив, а потому и свобода в нем иллюзорна. И проститься с попытками обрести ее лучше раньше, чем позже.
Лишь правильное понимание того, что стоит за словами – «свобода – это соответствие самому себе» – есть способ обрести истинную свободу. Трудности этой свободы в том, чтобы найти себя, это непросто. Но зато радость этой свободы не нуждается ни в презентации, ни в рекламной кампании.
Себе невозможно изменить. Попробуйте объяснить себе, что это может значить – «измена самому себе», и вы поймете, что у вас это никогда не получится, даже если вы очень того захотите. Вы можете изменить обещанию, убеждениям, вере, даже сомнению, чему угодно, но ведь мы – это не наше обещание, не наши убеждения, не наша вера. Вы вчера – это «вы вчера», «вы вчера» – это не вы сегодня. Потому как время – это время, но вы-то – это не время.
Не бойтесь сделать того, что другие назовут: «Он изменил самому себе». Ведь их образ «вас» – это «их образ вас», но это не вы. Но бойтесь не сделать этого тогда, когда это нужно будет сделать. Впрочем, и этого бояться, наверное, не надо, поскольку, если это произойдет, значит, не могло не произойти, причем всё с такой же неизбежностью и однозначностью, как неизбежно и однозначно то, что вы не можете изменить самому себе. То, что мы принимаем решения и определяем свои поступки, не значит, что мы определяем себя, ведь мы – это не наши поступки.
Кому, как не нам самим знать это, не правда ли?…
Многие мои высказывания, возможно, звучат пессимистично… Но ни капли не бывало! Это гимн оптимизму!
Я радуюсь тому, что нам никогда не дойти до конца, никогда всего не понять, всех не полюбить… Я радуюсь этому, ведь это так естественно! Это «никогда» является словно бы продолжением меня, словно бы движет, толкает, зовет, манит, живет во мне и делает мою жизнь осмысленной, полной смысла.
Мне хочется, чтобы по моей кончине меня кремировали. Казалось бы, это так ужасно: поглощающее безумство пламени и дальше – ничего… горка пепла. Но когда я сейчас смотрю на огонь, я любуюсь им. Когда-нибудь он нежно обнимет меня, обнимет и укачает, мягко, как младенца. И я ведь не буду чувствовать боли, но зато буду с тем, чем всегда так любовался, что всегда так любил.
Сама по себе мысль не может быть пессимистичной. Они светлые, как дети, как дети они плачут только в плохих, незаботливых руках, они плачут, когда им плохо. Не делайте мыслям плохо.
Задумайтесь – почему некоторые мои слова кажутся вам пессимистичными?
Когда я рассуждаю о религиозных первоисточниках, меня иногда обвиняют в богохульстве. Что мне следует на это ответить? Соглашаться?… Я не согласен. Но что-то, конечно, в этом есть… Я богохулен в отношении идеи бога.
Мое религиозное чувство (я имею в виду то чувство, с которым мы относимся к любому высшему из нас авторитету) – это мое религиозное чувство и не более того. Оно не вызвано Богом и имеет к Богу такое же отношение, как и любая другая вещь в этом мире. И оно вовсе не означает, что Бог есть, и оно, я надеюсь, не является Богом.
Идея Бога – это лишь наша собственная, неосознанная из-интеллектуальная проекция наших собственных религиозных чувств. Верхом самомнения, мне представляется, считать, что Бог может быть описан нашими религиозными чувствами, а тем более что Он исчерпывается ими. Но какова тогда вообще ценность идеи бога?
В мире идей, как известно, на всякий тезис с неизменностью приходится антитезис, а потому количество доказательств существования Бога давно сравнялось с количеством опровержений этого самого существования, а все вместе они, мне кажется, уже давно приблизились к бесконечному множеству.
Признавая идею Бога, вы ее отрицаете, в этом, собственно, диалектика, от которой никуда не уйти, если вы играетесь идеями. Впрочем, она вполне безобидна, но не пропустите истину за этой мышиной возней интеллекта. Истину, которая живет не сама по себе, как многие почему-то думают, а лишь в отношении с нами и в наших отношениях.
Кто теперь обвинит меня в богохульстве?
Обычно спрашивают: «Вы верите в Бога?» Я спрашиваю иначе: «Насколько вы Его любите?» Хорошие люди часто плачут в ответ, но это хорошие слезы.
Я желаю Вам так плакать…
Войти с помощью соц. сетей: