Два дня он сидел дома и томился тоскливой неизвестностью. «Конфигурации пространства» сложились так, что в них не осталось места ни для чего хорошего. Делать было абсолютно нечего. Даже в школу не пойдешь, потому что суббота и воскресенье. Впрочем, он и в понедельник на занятия не пошел, тошно было. Мама Эма и Лев Геннадьевич ушли на работу, а через час мама Эма вернулась: оказывается, ей позвонила секретарь местного суда и велела в два часа явиться вместе с сыном к судье.

Было еще четыре часа томления…

Мама Эма велела ему надеть школьный костюм и рубашку с галстуком.

– Зачем?! Такая жара…

– Делай, что говорят!.. От внешнего вида часто зависит исход дела…

Внешний вид с галстуком не помог.

В кабинете, совсем не похожем на зал суда, без всяких слушателей и свидетелей, женщина-судья с утомленным подкрашенным лицом с ходу объявила свое решение:

– Возраст не позволяет привлечь обвиняемого в злостном хулиганстве Владислава Переметова к уголовной ответственности. Хотя следовало бы, с учетом того, в чей портрет попал камень, когда пробил стекло…

– В чей? – сказал Кабул. И подумал: «Неужели в Регента?» Он представил плоское лицо с усами, похожими на приклеенную к верхней губе сосиску. В Империи, где с давних пор не было императора, Регент являлся главой государства. О нем говорили с почтением, его слова считались бесспорными. Его портреты висели повсюду… Но там, за стеклом витрины, Кабул не видел никакого портрета!

– Хочешь сказать, что не знаешь, в кого бросал?!

– Я не бросал!

– Эмилия Борисовна, это похоже не просто на хулиганство, а на экстремизм. Взрослые за такие дела отвечают по всей строгости. Но он до таких мер пока не дорос. Все, что в моих силах, это направить вашего приемного сына в приют-распределитель для малолетних правонарушителей. Сроком на месяц.

– Да, но… почему же… – залепетала мама Эма.

– К сожалению, это единственная разрешенная нам мера, – перебила судья. – На спецшколу он пока не тянет. Скажите спасибо гуманным законам. Иногда чересчур гуманным… Владислав, тебе понятно решение суда?

– Нет, – сказал Кабул.

Она поморщилась:

– Что тебе непонятно?

– Все! Почему нет справедливости?! Ведь я не разбивал стекла!

– Как же не разбивал? Ты подписал протокол с признанием! Вот она, бумага! И показания твоих одноклассников. И объяснение сотрудников милиции!

– Они все врут!

– Они все врут, а ты один говоришь правду. А твоя подпись на протоколе?

– Они даже не дали мне его прочитать! Сказали: подписывай или тюкнем и закопаем на свалке!

– Какая фантазия, – с коротким зевком сказала судья. – Впрочем, дискуссия бесполезна, решение принято…

– Я требую адвоката!

– В таких делах адвокаты излишни…

– Вы все заодно!

– Мы заодно с правопорядком… Эмилия Борисовна, я сначала хотела, чтобы вы взяли направление и сами отвезли Владислава в приемник. Но я вижу, что он во взвинченном состоянии и лучше отправить его туда с нашим сопровождающим. А вы сегодня привезете ему туда туалетные принадлежности, смену белья и учебники… Впрочем, школьный год уже кончается…

Сопровождающим оказался пожилой старшина внутренней службы – совершенно штатского вида, несмотря на погоны.

– Ну что, пойдем, голубчик? – и легонько взял Кабула за плечо. Кабул стряхнул его руку.

Мама Эма нелепо чмокнула Кабула в заросшее темя.

– Владичек, я приеду, я привезу… мы скоро увидимся. Мы про все договоримся… Ты не волнуйся…

Все это было так противно и стыдно – ее лепет, ее суетливость и виноватость. И то, как она легко оставила его здесь, в неволе…

Вышли на улицу, старшина снова взял Кабула за плечо.

– Уберите пальцы-то, – сказал Кабул. – Если боитесь, что сбегу, наденьте наручники.

– Нет у меня наручников, – миролюбиво объяснил старшина, но плечо отпустил. – А бежать тебе некуда. Поэтому не делай глупостей, ладно?

– Буду, – пообещал Кабул. – Потому что я вас ненавижу.

– Меня-то за что? Я несу свою службу, вот и все…

– Каждый несет свою службу. Кто пацанов тащит в тюрьму, кто руки ломает студентам на митинге… – Кабул вспомнил кадры в Интернете про события на Актерской площади в столице.

– Я, голубчик, никому рук не ломаю. Стар уже…

– Ага! Был бы помоложе – ломал бы…

– Хочешь на мне душу отвести? Давай. Только я в твоих несчастьях не виноват. Мое дело маленькое…

«А ведь и правда, – подумал Кабул. – Он-то ни при чем…»

Поехали в трамвае. Народу было немного, но давила духота. Кабул сдернул галстук, сунул в карман пиджака. Он стоял, прижимаясь лбом к стеклу. Проплывали бетонные улицы с чахлыми деревцами. Вдали медленно смещались над крышами громады Центра-Сити с непомерно высоким Зубом. Кабул смотрел на это глазами человека, которого везут на казнь. Солнце было в серой дымке. Конфигурации смещались, ломались, выстраивались в гигантские кубы, которые слипались друг с другом, не пропуская чистого воздуха и ясного света… Усилием воли Кабул раздвинул эти глыбы, появилась в них светлая щелка:

«Мама…»

«Да, мой хороший… Плохо тебе, малыш?»

«Да, мама… Еще как плохо!»

«Но, если очень плохо, дальше будет лучше…»

«Ты ведь все равно у меня есть, да?»

«Всегда-всегда…»

С виду детприемник показался обычным школьным зданием, только решетки на окнах нижнего этажа (ну да где их нет теперь?). Может, где-то и был забор с проволокой, но Кабул его не заметил. Внутри торчал барьер, за ним тетка в камуфляжной куртке. Здоровая такая. Пропустила старшину и Кабула без промедления. Они оказались в кабинете с табличкой «Зам. начальника». Замом оказалась женщина, вполне похожая на несердитого школьного завуча. Взяла у старшины конверт с бумагами, вынула их, просмотрела, покивала. Старшине сказала:

– Спасибо, Иван Ильич, вы можете идти… – А Кабулу велела: – Подойди сюда.

Он подошел, сунул в карманы кулаки.

– Вынь руки из карманов.

– Зачем?

– Затем, что здесь такие правила, – терпеливо объяснила замначальница.

Стараясь говорить спокойно и вежливо, Кабул объяснил:

– Посудите сами. Я ведь не просился к вам. Почему я должен выполнять ваши правила?

Она сказала прежним тоном:

– Потому что сейчас ты здесь. У нас свой режим. Ты обязан ему подчиняться.

– Почему?

– Потому что совершил злостное хулиганство и…

– Я не совершал!

– Выходит, и твои одноклассники, и милиция, и судья врут?

Он даже удивился:

– Конечно, врут! Разве не ясно?

– Мне ясно, что ты тертый калач. Вынь руки из карманов.

– Нет.

Он уже ничуть не был домашним мальчиком Владиком Переметовым. Был теперь Кабулом, и только Кабулом – с прежними интернатскими ухватками, которые вспомнились через два года. Но не только! Еще он был мальчиком, у которого, несмотря ни на что, есть мама. Замначальница этого не знала. Да если бы и узнала, не смогла бы понять.

Она пообещала все тем же благожелательным тоном:

– Владик Переметов. Боюсь, что свое пребывание у нас тебе придется начать со штрафного изолятора.

– Давайте, – кивнул он. – А кончить можно крематорием. Он у вас тоже есть?

– Я смотрю, ты ничего не боишься…

– Уж смерти-то никак не боюсь, – сказал Кабул. Потому что сейчас не боялся в самом деле. Впереди не было ничего. Была только мама, но Кабул знал, что она не покинет его и там.

Замначша глянула с интересом.

– Ты не знаешь еще, что бывают вещи хуже смерти.

– Вы и это умеете? – с пустотой в груди спросил Кабул. – Как в книжке «Остров сокровищ», да? «Через полчаса, кто останутся в живых, позавидуют мертвым…»

– Ты и в самом деле «сокровище»… Ну, ладно… – Она взяла трубку одного из телефонов: – Кто у нас там дежурный?.. Денис? Пригласи ко мне Дмитрия Дмитриевича!

Потом они ждали минуты две. Кабул смотрел на улицу сквозь зарешеченное окно. Кулаки из карманов так и не вынул.

Появился Дмитрий Дмитриевич. Худой, темноволосый, симпатичный, с полоской черных усиков.

– Слушаю, Анна Леонтьевна…

– Дима… Дмитрий Дмитриевич. Вот новичок. Из тех, кто полагают себя узниками совести…

– Показать, как он не прав?

– Нет, пока не надо. Скоро явится его мамаша, привезет вещи. Мало ли что… Пока просто оформите его, определите в третий отряд…

– Слушаюсь, Анна Леонтьевна… Идем, узник совести, будем вписывать тебя в обстановку…

Спорить было глупо. Кабул обошел красавчика Диму (так он назвал его про себя) и вышел в коридор.

– Надо говорить «до свиданья», – напомнила ему вслед Анна Леонтьевна.

– Обойдетесь, – сказал он через плечо.

Красавчик Дима дал ему оплеуху – не сильную, но звонкую. Кабул не удивился, он ждал чего-то такого. Отлетел к стене. Выпрямился и сказал в темные с поволокой глаза:

– Теперь я знаю, зачем буду жить.

– Зачем? – заинтересовался Дима.

– Затем, чтобы везде и всегда изничтожать таких, как вы…

– Не доживешь, – весело пообещал Красавчик. – Марш вперед… – Он рывком направил Кабула вдоль коридора и скоро впихнул в комнатку, где пахло одеколоном. И стояло кресло – вроде зубоврачебного. А у стеклянного столика возился со звякающими инструментами грузный дядя в белом халате – лысый и улыбчивый. Обрадовался:

– А, клиент!

Кабул ужаснулся заново. Если он чего и боялся пуще смерти, так это зубных врачей. Вообще-то он к боли был терпелив, но зубы… Однако Красавчик Дима сказал:

– Папа Юзя, привет. Обработай новосела под картошку.

Кабул ужаснулся пуще прежнего. Понял, что ему готовят. Рванулся назад. Красавчик Дима ухватил его за плечи, спиной прижал к своей груди. Не сказал, а промурлыкал:

– Тихо, тихо, крошка. Будешь трепыхаться, ампутирую письку… – И стиснул так, что не охнешь.

Лысый папа Юзя ласково пригляделся:

– Надо же, во фраке. Красивый пацанчик. Ты, Дима, смотри, не очень с ним, а то опять заговорят насчет… этого всего…

– Папа Юзя, ты о чем! Я чист, как твои стерильные ножницы…

– Гым… Мальчик, сними пиджачок…

Кабул рванулся опять. Не даст он, чтобы его «под картошку»! Совсем рехнулись, гады!

Но его скрутили быстро и ловко – специалисты же! Пиджак улетел в угол, а мальчишку крепко притянули к спинке кресла скрученной в жгут простыней. А плечи и грудь накрывать ни простыней, ни салфеткой не стали – обойдется и так, не велика персона. Лязгнули «стерильные» ножницы, длинные светлые пряди (которыми Владик Переметов тайно гордился) полетели на складки отглаженных брюк. Потом пошла в ход беспощадно холодная машинка. Зеркала не было, но Кабул ощущал, какой маленькой, беззащитно голой становится его голова.

Он заплакал. Но это не означало, что он сдался. Он еще упирался, когда его привели в подвал, заставили раздеться при толстой деловитой тетке, впихнули в душевую кабину, пустили сверху струйки противно-теплой воды. Потом выдернули обратно, кинули перед ним на лавку жесткое полотенце с черным клеймом и пятнистый сверток.

– Вытирайся. Одевайся.

В свертке были длинные черные трусы, серая майка и камуфляжная роба – штаны до колен и рубаха на два размера больше, чем надо.

– Где моя одежда?!

– Получишь, когда пойдешь на волю, – густым басом разъяснила тетка.

– В кармане был мобильник!

– А бумажника с валютой не было? – ехидно спросил Красавчик Дима.

– Ворье… – сказал Кабул и получил по загривку. Впрочем, не сильно. А затем повели его в медицинский кабинет.

– Раздевайся! – велела молодая врачиха с густой завивкой.

– Зачем?

– Ты что, совсем тупой? Медосмотр! Сюда со всякой заразой не берут…

– И не надо!

– Раздевайся!

– «Одевайся, раздевайся»! Я вам нанимался, что ли?

– Кандидат в психушку, – решила врачиха. – Сейчас воткну куда надо пару кубиков успокоительного, станешь шелковый!

«Себе воткни», – собрался ответить Кабул, и все поплыло перед глазами. Конфигурации пространств опять сместились, защемили его между многотонными глыбами. Стало темно…

Он не знал, раздевали его или нет, осматривали или не стали. Очнулся на клеенчатом топчане с ощущением полной пустоты – и в голове, и в теле. Пустота зябко дрожала. Глыбы пространства растаяли, превратились в липкий кисель. Кто-то сказал:

– Ничего особенного, обычный слабенький шок. Наглец порядочный, а нервишки жидкие. Бывает… – Кажется, это завитая врачиха.

Красавчик Дима подал голос от двери:

– Там его маман пришла. Можно ее пустить сюда? А то дитя вдруг свалится в коридоре…

Кабул быстро сел на топчане.

Мама Эма возникла на пороге. С круглыми глазами.

– Владичек! Что они с тобой сделали!.. Как вы смели так изуродовать ребенка?!

– Стандартная стрижка, – с зевком объяснил Красавчик Дима. – Здесь режимное учреждение, а не элитная гимназия.

– Я… обращусь в прокуратуру!

– Лучше прямо в ООН, – посоветовал Красавчик Дима. – Результат будет тот же…

– Вы… вы изуверы!

– Гражданка Переметова, не устраивайте истерику, – посоветовала врачиха. – Это дестабилизирует состояние ребенка.

– Мама Эма, они меня били! И украли мобильник!

Врачиха сообщила:

– Мальчика никто не трогал пальцем, это запрещено. Такие жалобы – обычная реакция новичков, чтобы вызвать сочувствие…

Красавчик Дима добавил:

– А мобильник можете получить в кабинете у начальника. Воспитанникам иметь при себе телефоны запрещено.

– А как же… а если что-то сообщить, спросить…

– Разрешена переписка. И свидания раз в неделю. В какой именно день, вам уточнят…

– Мама Эма! Ну, обратись куда-нибудь! Есть же детский фонд, правозащитники какие-то! Я же ни капельки не виноват!

– Да-да… Я конечно… Я завтра же с утра…

– Вам пора, гражданка Переметова, – почти ласково напомнил Красавчик Дима. – Мы еще не окончили оформлять новичка, это хлопотное дело. Попрощайтесь…

– Владичек… – Она шагнула к нему, всхлипнула.

– Мама Эма, обратись на ТэВэ! В передачу «Справедливость»!

– Да-да… я обязательно…

Красавчик Дима тихонько засмеялся.

– Вот твои вещи… – Мама Эма положила на топчан рядом с Кабулом пластиковый пакет. Коротко прижала его остриженную голову к животу и, пятясь, отступила к порогу. Он качнулся следом, но закружилась голова. Мама Эма что-то еще говорила с порога, но Кабул не слышал. Потом закрылась белая дверь…

Кабулу дали посидеть еще минут десять, чтобы очухался. Потом велели обуться. Носки и полуботинки остались у него свои, и он взял их в руки, как самые родные вещи. Всхлипнул и сжал зубы. Красавчик Дима вывел его в пустой коридор и передал высокой худой даме с горбатым носом:

– Диана Яковлевна, вот, велено в ваш отряд. «Месячник» по направлению суда. За битье витрин в центре города…

– Не бил я! – с новой яростью рванулся Кабул. – Штурмбаннфюрер! Ну, ударь снова!..

– Видите, какой фрукт…

– Дмитрий Дмитриевич, оставьте нас, – светским тоном потребовала Диана Яковлевна. Он удивительно быстро исчез, а она вдруг наклонилась к Кабулу и проговорила с бархатистой ласковостью:

– Конечно, не бил. Я сразу поняла. Это безобразное недоразумение…

После всего, что случилось, Кабул совершенно не ждал сочувствия. И теперь всей душой метнулся к этой женщине – такой суровой с виду и такой… вот… Неужели здесь правда есть люди?

– А тогда… что делать?

Она положила руку на его щетинистую стрижку.

– Да, пожалуй, ничего. Месяц пройдет незаметно. И ребята здесь неплохие. Думаешь, ты один попал «ни за что»? В жизни столько горестей…

– Но я… так не могу… просто ждать. – Месяц впереди казался чудовищной бесконечностью. Да еще помноженной на несправедливость!

Кажется, Диана Яковлевна поняла его.

– Раз в неделю здесь появляется омбудсмен…

– Кто?!

– Уполномоченный по правам детей… Ты имеешь право обратиться к нему. Постарайся изложить все так, чтобы он поверил… По-моему, он понимающий человек. На должности недавно, но кое-кому уже помог… Когда приедет, я вас сведу… А пока пойдем, надо тебе устраиваться…

Она сводила его в кладовую, дала там ему тюк с матрасом, подушкой и постельным бельем. Повела на третий этаж. Попадались навстречу коротко стриженные мальчишки разного возраста. Говорили: «Здрасте, Диана Як-на» и даже улыбались иногда, а на Кабула смотрели настороженно.

Пришли в обширную комнату, здесь стояли десятка два кроватей (две из них пустые, без матрасов, остальные гладко застелены). Несколько пацанов сидели на табуретах у стола или на подоконнике. Похоже, что здесь, как и в интернате, сидеть и валяться на постелях не разрешалось. Мальчишки разом вскочили.

– Здравствуйте, молодежь! – все тем же бархатистым голосом приветствовала их Диана Яковлевна. – Вот, новый житель… – Потом вполголоса пообещала Кабулу: – Скоро увидимся… – И быстро вышла. Оставила его один на один с этими… с кем?

Кто они были, какие?

Ну, по годам примерно такие, как и он, Кабул. Человек шесть. Все, конечно, тоже с головами «под картошку». Кое у кого сумрачно-внимательные взгляды. А у других ухмылки, но слабенькие. Все в одинаковом балахонистом камуфляже.

Один, с длинной шеей и глазами-щелками на круглом лице, угрюмо спросил:

– Откель?

– Чего? – тем же тоном отозвался Кабул и бросил тяжелый сверток на голую сетку кровати. Она загудела и сильно запахла ржавчиной.

Длинношеий спросил понятнее:

– Откуда свалился? Бесприютник или с криминалом?

Кабул не сразу понял, а когда сообразил, о чем речь, у длинношеего лопнуло терпение:

– Совсем тупой, да? А че, парни, оформим ему прописочку!

Кабул знал, что такое «прописочка». Быстро огляделся. Кровати были старые, с железными прутьями в спинках. Некоторые прутья держались жидковато. Кабул яростно ухватил один, дернул на себя. Тонкий стержень оказалась в кулаке. Длинношеий откачнулся. Остальные не двигались и смотрели со скучными лицами. Прошло несколько секунд. Наконец насупленный мальчишка (чуть пониже Кабула), с темной стрижкой-щетинкой и синим блеском глаз, сказал неожиданно тонким голосом:

– Опять ты начал наезжать, Ниппель. Тебе Пантелей сколько раз объяснял: мы здесь все одинаковые, не скреби на других…

– А че мне Пантелей… – забубнил длинношеий Ниппель. – Это обычай такой…

– Он тебе сделает «обычай», – пообещал кто-то издалека. Другие молчали. Лишь один – круглолицый веснушчатый мальчонка – подошел к новичку.

– Тебя как звать?

– Кабул…

– Имя такое или кликуха?

– И то, и другое… – Кабул начал вставлять на место стержень. Веснушчатый помог ему. И сказал:

– А я – Арсений. Давай покажу, как постель застилать.

– Я умею…

В интернате застилали так же, «конвертом», заправляя сложенное одеяло в окантовку простыни.

Ударил резкий звон. Кабул даже подскочил.

– Это сигнал на построение, – объяснил Арсений, когда стало тихо. – Потом поведут на ужин.

В просторной рекреации (тоже похожей на интернатскую) построились квадратом около сотни мальчишек и девчонок. Все в пятнистой одежке. Кабул встал в шеренгу между Арсением и молчаливым съеженным пацаненком. Подошла Диана Яковлевна.

– Я смотрю, ты уже вписался в коллектив…

Кабул хотел сказать, что никуда он не вписался и ужинать не будет, а объявляет бессрочную голодовку. По крайней мере, до той поры, когда появится этот «ом-бум-дум… – как его? – смен…» Однако услышал маму: «Не надо, сынок. Береги себя. Тебе понадобятся силы…» И он послушался маму, пошел в столовую. Тем более что есть захотелось вдруг ужасно…