Тенька узнавал про жизнь Кабула не сразу. При первой встрече Кабул рассказал только главные моменты, а уж потом – иногда Теньке один на один, а порой при Витале, при Шурике и Егорке – добавлял разные события и случаи. Но потом все это Теньке запомнилось как один длинный и связный рассказ.

Говорил Кабул не очень охотно, однако и не отмалчивался. Понимал, что не надо таиться от людей, которые хотят ему помочь. А бывало, что улыбался открыто, хорошо так, словно зажигался у него в душе фонарик. Или наоборот – вдруг застревал в его горле комок и наворачивались капли среди ресниц. Тогда остальные понимающе опускали глаза.

…Однажды Кабула посадили в «ящик». Так называлась каморка, в которую отправляли провинившихся. Убогая, с обитыми фанерой стенами. Не совсем карцер, без решеток и холода, но тесная и – главное – нестерпимо скучная. Не было в ней ничего, кроме широкой дощатой лавки. Сильно провинившихся узников здесь раздевали догола – чтобы сильнее ощутили свое ничтожество, – но Кабулу оставили одежду, потому что вина его была не так уж велика (по сравнению с провинностями других). На него во время репетиции хора наорала Анна Даниловна (в скверном настроении была – видать, дома полаялась с мужем). А Кабул сказал, что больше не будет петь. Аннушка заорала снова, отвела его к старшему воспитателю Юрию Юрьевичу и велела «принять меры». Тот был настроен добродушно и велел:

– Иди в столовую убирать посуду и вытирать столы, Кобзон несчастный…

Но Кабул был обижен крепко и ответил, что пусть Аннушка сама вытирает столы, раз такая горластая, а он не обязан. После чего был схвачен за шиворот и отведен в эту вот внутренность фанерного кубика. С обещанием, что будет сидеть здесь без еды «до полной потери голоса».

Он посидел, позевал, прошелся глазами по надписям, которые щедро украшали голую фанеру. Арестанты, как правило, оставляли здесь свои имена и даты отсидки. Владик отыскал свою прежнюю роспись: «Кабул 20 января 2008 года. Да здравствуют крылья свободы!» Это написал он, когда посадили первый раз (не надолго, на три часа, за то, что после отбоя читал с фонариком под одеялом книжку «Приключения Карика и Вали»). Сейчас Кабул достал из щели за фанериной карандашный огрызок и нацарапал на свободном месте: «Кабул, 15 мая 2008 г.». А чуть в сторонке: «Аннушка дура». После этого он ощутил в душе облегчение. Сел на «нары», отодрал от щиколотки засохшую болячку, отвалился к стенке и стал вспоминать планету «Земляника», на которой водятся красные кони. Планета придумалась у него – еще давно – сама собой, и кони на ней были добрые: длинногривые и губастые…

Через час лязгнула снаружи щеколда, и появилась практикантка Вера. Хорошая, кудрявая и веселая. Таких вот молоденьких студенток иногда посылали в детдом из педучилища на практику. Ребята к ним буквально прикипали, но практика заканчивалась быстро, и девушки исчезали. У многих от этого была большая грусть (а иногда и слезы).

– Привет, жертва режима! За что тебя сюда?

– За Аннушку. Петь заставляла, а я не стал.

– А почему?

– Потому что вопит слишком громко… Если бы только на меня, а то и на Вовку Винтика, а он еще маленький, сразу в слезы… Я и говорю: «Пойте тогда сами про наше солнечное детство…» А она меня к Юрьичу…

– Трудная у тебя жизнь, Владик… – Она никогда не говорила ему «Кабул».

– Обыкновенная, – сказал он. – У всех такая…

– Ну… да. У всех, кто в детдомах…

Вера принесла с собой берестяной баульчик. Теперь открыла его и достала маленький термос, кружку и салфеточный сверток. Кружку поставила на скамью, налила из термоса горячий какао. В свертке оказалась большущая ватрушка с творогом.

– Подкрепись, узник, ужин тебе, видимо, не светит…

Кабул вцепился в теплую ватрушку зубами, глотнул какао. Да, бывают в жизни радостные моменты. Между двумя глотками он сказал сквозь жеванье:

– Вера, спасибо… А тебе не попадет, что ты сюда, ко мне…

– А я не боюсь. На меня много не поорешь. – И стала вдруг не улыбчивой, а серьезной, со сведенными кучерявыми бровями.

Кабул доглотал из кружки, собрал на ладонь крошки и бросил в рот. Подышал, помолчал. Снова дотянулся до щиколотки, пальцем промокнул росинку крови на месте оторванной болячки.

Вера пригляделась.

– Подожди-ка… Что у вас тут за привычка расчесывать царапины…

Она достала из баульчика косметичку, а из нее кружевной платочек и пузырек с духами. Пропитала ими тонкую ткань. Прижала ее к алой точке на ноге Владика.

– Щиплет?

– Не-а…

– Это плохо. Должно щипать, чтобы убилась вся зараза…

– Ой, щиплет… маленько…

– Вот и хорошо… Владик, а можно задать тебе один вопрос?

– Хоть сто! – благодарно сказал он и незаметно придвинулся к Вере. От нее пахло духами и чем-то еще непонятно-хорошим. Возможно, густыми кудряшками прически.

– Слушай, Владик, а ты всегда жил в детдомах? Без родителей? – полушепотом спросила Вера.

– Всегда… – Кабул уперся подбородком в обтянутое хэбэшной штаниной колено.

– И… совсем не помнишь маму и папу?

– Я даже не знаю, кто они. Мне говорили, что в дом малютки меня принесли почти что новорожденного… Вроде бы родители погибли под обстрелом, но как их звали, узнать не удалось…

Вера взяла его за плечо.

– Я тоже росла совсем без мамы. Она умерла при моем рождении…

– Ты детдомовская?!

– Нет, я жила с отцом…

– Это все же не интернат, – умудренно заметил Кабул. Среди ребят – и в малышовом детдоме, и здесь, в интернате – часто велись разговоры: кто совсем сирота, а кто не совсем, и если «не совсем», то у кого, где и какие есть родители. Те, у кого они есть, были счастливцами. Например, если даже мать спилась, а отец в тюрьме, все равно оставалась хоть капельная надежда: вдруг в будущем все наладится? Вдруг они однажды появятся и скажут: «Пойдем домой…» Ходили даже слухи, что где-то когда-то такое случалось…

– Да, конечно, – согласилась Вера. – Папа хороший. Это замечательно, что он есть… Но самое замечательное, что однажды он сказал мне простую и… такую очень прочную вещь…

– Какую? – шепнул Кабул и почему-то встревожился.

– Вот такую. Он сказал: «Верочка, несмотря ни на что, у тебя все равно есть мама…»

– Как это? – выдохнул Кабул.

– Я тоже ахнула: «Как это?» И даже перепугалась: может, решил жениться? И тогда – мачеха? А он объяснил… Хочешь, я это объясню тебе?

Владик понял, что сейчас откроется небывалая тайна.

– Да… да, я хочу…

– Тогда по порядку… Человеческая жизнь главным образом состоит из прошлого. То, что ожидается в будущем – его еще нет. Не было. А то, что сейчас, – оно очень моментальное сейчас. А самое большое в жизни – то, что уже было. Ну, недаром же, когда человек думает о жизни, он обязательно вспоминает, какая она была… А раз была, значит, есть… Понимаешь меня?

– М-м… – осторожно сказал Кабул.

– Ну, посмотри. Вот вчера вам читали «Руслана и Людмилу» поэта Пушкина. Эта книга есть сейчас. Но если бы раньше не было Пушкина, никогда не было бы книги. Значит, он тоже есть – всегда… Если бы не было мам, не было бы меня и тебя… А раз мы есть на свете, они тоже есть. Их можно вспоминать и можно… представлять живыми, будто они рядом…

Теперь Кабул понимал. Он сказал с трудом:

– Тебе… хорошо. У тебя, наверно, фотки сохранились. И ты знаешь, как ее звали… зовут… А у меня что?

– А у тебя… а тебе известно, что она все равно была, значит, есть. Ну, пусть не знаешь имени и не видел лица. Но ты можешь представить. Пускай даже не очень ясно, а будто в сумерках, полутень. Словно она подходит сзади и гладит по голове: «Владик, это я…»

Короткий, как удар, плач едва не рванулся из него. И тогда было бы не остановить. Но Кабул в последний миг сдержался. Закусил губу и совсем крепко прижался к Вере.

Распахнулась дверь, и возникла воспитательница. Наталья Зиновьевна.

– Иванов!.. Ой, Вера… Вера Олеговна, а вы здесь… зачем? Вы… как-то странно обнимаетесь и…

– Не странно, а по-приятельски. Провожу доверительную воспитательную беседу. Чтобы мальчик не спорил со старшими…

Она переглянулась с Кабулом, и оба хихикнули про себя. Наталья Зиновьевна покивала:

– А! Это хорошо… Иванов, иди, надень чистые брюки и рубашку, там пришли люди, которые хотят с тобой познакомиться…

Это что за новости?.. Кому нужен детдомовский пацан Иванов? Кабул даже струсил и чуть не сказал: «А че я сделал?» Но жизнь научила, что задавать лишние вопросы (особенно такие тупые) не следует: нарвешься на какую-нибудь неласковость…

Оказалось, что бояться не следовало! Наоборот! Случилось чудо! Оно иногда случается в малышовых детдомах, но в таких вот, которые для школьников, это очень редкое событие. Недели две назад интернатский хор выступал перед работниками кондитерской фабрики «Сладкая радуга» (которые считались шефами детдомовцев), и там на светловолосого певца Владика Иванова положила глаз супружеская пара. («Море, ты слышишь, море! Твоим матросом хочу я стать…») Это были начальник цеха Андрей Кириллович и старший бухгалтер Эмилия Борисовна. Переметовы… И вот теперь:

– Владик, нам очень понравилось, как ты поешь… – И это означало, конечно: «Мальчик, ты вообще понравился нам». – Ты не против, если мы пригласим тебя в гости?

Конечно, он был не против! Такое событие в однообразии интернатской жизни!

В доме у Переметовых оказалось замечательно! Во-первых, потому что это был настоящий дом. Вернее, отдельная трехкомнатная квартира. Не интернатские спальни с рядами одинаково застеленных коек и запахом хлорки – еле заметным, но неистребимым. Во-вторых, сами Переметовы оказались замечательные. Правда, Андрей Кириллович – сдержанный такой, все время думающий о чем-то своем, но добрый. Он дал Кабулу большущий морской бинокль (Кабул чуть не уронил), сказал:

– Можешь посмотреть с балкона, видно полгорода.

И правда, вид был удивительный: широченные улицы, высотки, эстакады… Кабул впервые понял, в каком громадном городе он живет…

А Эмилия Борисовна, то есть тетя Эма, прямо источала теплоту и ласковость:

– Владичек, тебе нравится у нас? Пойдем, я угощу тебя ананасом, малыш… А хочешь поиграть за компьютером? Андрюша, покажи Владику, как включать этот агрегат…

Так он оказался у компьютера, от которого никто не прогонял. В интернате-то посидеть перед монитором и клавиатурой удавалось не часто, там всегда паслись старшаки, а у мелких занятия по информатике бывали только изредка, через пень-колоду…

Он давил клавиши почти наугад, удивляясь радостному цветному беспорядку, который возникал на экране. А тетя Эма подходила со спины, обнимала его за плечи.

– Играй, играй, Соловушка. Мы рады, что тебе хорошо…

А потом еще раз в гости, еще…

– А хочешь пожить у нас недельку? Мы втроем съездим к нашим друзьям на дачу в Орехово…

Еще бы он не хотел! Плохо было одно: после таких праздников приходилось возвращаться в интернат… Но вот наступил день, когда возвращаться стало не надо.

В общем-то, к этому все и шло:

– Если ты согласен, то можешь жить с нами всегда. Будешь нашим сыном…

Он ткнулся лицом тете Эме в мягкую грудь. От шелкового платья пахло, как от клумбы…

– Ты можешь говорить мне «мама»… – не то разрешила, не то попросила Эмилия Борисовна.

Тогда он отодвинул лицо. Стал смотреть вниз.

– А можно… я буду говорить «мама Эма»?

– Д… да, конечно… Конечно, Владичек. Но почему не просто «мама»? Разве я не гожусь?

Он прошептал, вдыхая клумбовый запах:

– Тетя Эма, но у меня ведь есть мама…

Она отодвинулась, будто от толчка.

– Это… почему есть? Она где? Нам ничего не говорили…

– Да никто и не знает… Я не так объяснил. Она есть, потому что она была. А раз была, значит…

Значит, нельзя отказаться от нее. Получилось бы, что он сломал в себе главную, необходимую для жизни прочность.

Растолковать все это спокойно и понятно он не умел. Стал говорить сбивчиво и один раз даже всхлипнул.

Тетя Эма, кажется, не обиделась. Взяла Владика за щеки, повернула к себе его лицо.

– Глупышка ты… Хорошо, пусть будет, как ты хочешь… – И громко окликнула мужа: – Андрей! Имей в виду, я теперь мама Эма!

– Поздравляю! – отозвался Андрей Кириллович из другой комнаты.

Он не стал для Владика Иванова «папой Андрюшей». Всегда держался немного в стороне. Может быть, потому, что усыновление (или опекунство, или патронат – непонятно, как это назвалось) оформили только на Эмилию Борисовну. У нее никогда не было своих детей, и она признавалась знакомым, что «млеет от неожиданно свалившегося материнства».

А Кабул млел от домашнего существования. То, что для других мальчишек было обыкновенной жизнью, ему казалось чудом. Все в новинку и в радость: и приборка в квартире, и возня со стиральной машиной, и походы с мамой Эмой в магазины и на ближайший рынок. И заботы на кухне, когда надо что-то пожарить и подогреть к приходу мамы Эмы и дядя Андрея со службы… Он был послушен во всем. Он даже не стеснялся, когда мама Эма купала его в ванне, со счастливой покорностью отдавал себя в ее мягкие руки, радостно погружался с головой в пену.

– Спа… буль-буль… сите… тьфу… тону…

…А вечером под пахнувшим, как свежее сено, пододеяльником он рассказывал о своей жизни маме.

Как и обещала Владику практикантка Вера, мама часто приходила из полутьмы, останавливалась у постели, невесомо трогала его волосы. Тихо радовалась его счастью.

– Будь умницей, слушайся маму Эму, она хорошая…

– Ага… ты тоже хорошая…

– Я просто мама…

Владик теперь знал, что и маму зовут Вера. Он понимал, что на самом деле ее могли звать по-другому. Когда он вырастет, он устроит всемирные поиски, все разузнает про маму и вернет ей настоящее имя. А пока она была Вера, потому что он верил…

В сентябре Владик пошел в пятый класс. Конечно, не в интернатскую школу, а в обычную, «по месту жительства». Однако интернатское прозвище просочилось за ним. Каким путем – непонятно. Такие слухи, как микробы, распространяются по воздуху. И стал он Кабулом из пятого «Г». Ну и ладно. Народ в классе оказался не очень-то дружелюбным, да Владик (он был теперь Перемётовым) иного и не ждал. Зато теперь за ним был его дом, и это придавало жизни уверенность, неприятности не пугали.

А они, эти неприятности, случились скоро. Артур Дымчиков с корешами решил пощупать новичка на крепкость характера. Привязался раз, другой (даже слезинку выбил, паразит). Кабул понял, что выход один – такой же, как в давнем случае с Дамой. Но для начала повел себя сдержанно:

– Че скребешь не по уставу, вонючка. Айда за гаражи, там покажешь, какой ты геракл…

И пошли. Только Кабул один, а с Артуряном целая ша́ра. Да Кабул и заранее понимал, что честной дуэли не будет. Сначала, правда, сошлись один на один, Дымчиков саданул Кабула ногой по колену, тот Артура – костяшками в подбородок. Артур отскочил и завопил:

– Он не по правилам, подлюка!

Все было по правилам, но что кролик объяснит шакалам? Четверо бросились спереди и с боков. У гаража валялась коряга от недавно спиленного клена. Кабул ухватил ее, завертел над головой. Торчащим сучком сбил с Артуркиной башки бейсболку.

– Идите на фиг, вонючки, изувечу!

Они отскочили. Один из четверых был поумнее других, выразился культурно:

– А с виду такая ин-тель-генция, прямо артист на скрипке… Отойдем, парни.

– Он чокнутый и недолеченный, – заявил еще один, чтобы скрыть испуг. А третий вспомнил:

– Правду говорили, что интернатский. Там все такие шизики. Айда, ребята, с психами не связываемся…

И ушли. Кабул бросил корягу, счистил с брючины след Артуркиного башмака и тоже пошел. Домой…

Дома было все хорошо. Праздничность первых дней в душе Кабула поутихла, жизнь стала привычной, однако ощущение счастливой прочности не оставляло Владика Переметова.

«Как ты живешь, сынок?» – И легкое касание пальцев на волосах.

«Мама, я нормально живу… Все хорошо… И хорошо, что есть ты».

«Я есть… И если даже что-то случится, ты помни, что я все равно есть».

«Да… Мам, а что может случиться?»

«Ничего. Это я так, на всякий случай…»

Ничего плохого и не случалось. Только всякие мелочи жизни. Ну, троечки по английскому или даже пара за диктант. Мама Эма повздыхает, назовет лодырем и обалдуем, пригрозит не пускать за компьютер, но на этом все и кончается. Правда, раза два и в самом деле не пускала. А однажды пообещала:

– Вот скажу дяде Андрею, чтобы вздрючил тебя как следует.

Он хихикнул:

– Мама Эма, ты лучше сама.

– Прекрасно! Неси веник!

Владик принес из кухни рисовый веник и торжественно вручил маме Эме. Она хлопнул его по спине, чихнула от пыли, бросила веник в угол, а Владьку толчком усадила на диван.

– Бездельник… – засмеялась и села рядом.

– Я не бездельник, а не-ор-га-ни-зо-ван-ный. Так наша ИИ говорит.

– Кто-о?!

– Инна Игоревна… А зато у меня примерное поведение.

– Ох уж…

– Да! Пиво не пью, клей не нюхаю, эротические картинки не собираю. И не курю…

– Спасибо и на том… Хотя вчера принюхалась к твоему пиджаку на вешалке, и показалось, что тянет от него табачком. А?

– Потому что у нас туалет такой! Как армейская курилка. Оттуда и первоклассники выскакивают, как из коптильни!.. А я курить не буду никогда… Ну, или до восемнадцати лет. Хоть чем поклянусь!..

«Мама, правда не буду курить. Честное слово…»

«Я верю, мой хороший…»

– Ты почему вдруг засопел и заморгал?

– Вспомнил, как там щиплет в глазах…

Он стал взрослее и сдержанней. Мама Эма не ласкала и не тискала его, как прежде, и уж конечно не купала в ванне. С дядей Андреем они были, как два приятеля-мужчины. Порой играли в шашки, порой вместе смотрели по телевизору футбол или автогонки. По правде говоря, это не очень интересовало Кабула, но он понимал, что надо воспитывать в себе мужские привычки… Но дяди Андрея часто не бывало дома. Он уезжал в долгие командировки. А когда возвращался, был озабочен и неразговорчив. Порой Владику казалось, что у мамы Эмы и дяди Андрея что-то не клеится в отношениях. Но он боялся думать про это, не хотел, чтобы пошатнулось благополучие…

Иногда приходило к Владику теплое воспоминание. С печалью и ноткой тревоги. Ему казалось, что у него не кончился важный разговор со студенткой Верой, которая объяснила ему про маму. Закрутили тогда события, отвлекли, а она через несколько дней закончила практику. Надо было бы разыскать ее, узнать адрес, повидаться хотя бы еще раз. Но радостная суматоха усыновления и переезда отодвинула эти мысли. Потом, уже осенью, они стали возвращаться, и Владик попросил маму Эму позвонить в интернат: нельзя ли узнать фамилию и адрес или телефон студентки Веры, которая была там весной на практике. Оттуда ответили, что «ничего не знаем»: завуч, которая ведала практикантами, уволилась, не найти концов. Мама Эма не поленилась, позвонила в педучилище. Там ответили, что да, направлялась в мае на практику второкурсница Вера Дукатова, но потом она покинула училище и уехала то ли в Краснодар, то ли в Красноярск, адрес неизвестен…

Вот и все. Осталось утешать себя, что она тоже есть, хотя и неизвестно где…

– А зачем тебе эта девушка? – ревниво спросила мама Эма.

Он ответил сдержанно:

– Так… хороший человек…