Глава 10. Наследственность
Почему мы похожи на родителей? Откуда мы получили эти черты?
Если поискать в интернете картинки по запросу «клон», вашим глазам предстанут всевозможные ужасы: двухголовые коровы, шестиногие собаки, одноглазые котята, люди-киборги и младенцы в колбах. Запрос «генная инженерия» откроет другие кошмары: светящихся в темноте котов, оскаленную клубнику, кровавые яблоки и помеси бурундуков с тарантулами. Такие картинки, вообще говоря, не имеют ничего общего ни с клонированием, ни с генной инженерией. Это либо фотомонтаж (например, клубника с клыками), либо естественные уродства (например, двухголовая корова).
В воображении людей клонирование и генная инженерия намного страшнее, чем в реальности. Клоны — это всего лишь генетически идентичные организмы. Они существуют с тех пор, как организмы начали размножаться. Все мраморные раки — это клоны своих матерей, равно как и браминские слепуны, пенангские чешуепалые гекконы и ящерицы-бегуны. Эти виды размножаются бесполо, то есть без участия генетического материала второго родителя. Их представители — клоны своих предков. Кроме того, однояйцевые близнецы тоже клоны, будь то коровы, котята или (о ужас!) люди.
Генной инженерией человечество занимается тысячелетиями. Технологии, позволяющие непосредственно переносить гены из одного генома (скажем, от рыбы) в другой (например, помидору), появились недавно, но с геномами других видов мы химичим испокон веков. Кукуруза не существовала бы, если бы люди не выращивали отобранные дикие травы, получая всё более налитые, питательные зерна. То же самое верно для яблок, апельсинов, клубники, миндаля, свиней, кур, лошадей и собак. Большинство организмов, которые мы выращиваем ради пищи, труда и в качестве компаньонов, подвергалось генной инженерии в форме селекционного разведения. Никто не приручал пуделей, бродящих по диким местам в поисках хозяина: эта порода была выведена из волков путем генной инженерии.
На генетике основаны технологии, которые в современном обществе вызывают самые противоречивые эмоции: клонирование, трудоустройство по генетическим признакам, генетический скрининг эмбрионов, генетическое исследование родословной, генетическая модификация бактерий для использования в промышленности, генная модификация злаков и скота, продажа генетически модифицированных продуктов питания. Большинство людей как в Соединенных Штатах, так и в других странах всего этого опасаются. При этом лишь немногие по-настоящему понимают, что такое гены и какую функцию они выполняют.
В недавно проведенном исследовании 82% американцев поддержали обязательную маркировку продуктов, полученных с использованием генной инженерии. Однако примерно столько же (80%) поддержали и обязательную маркировку «продуктов, содержащих ДНК». Если 80% общества не знают, что практически все продукты животного и растительного происхождения содержат ДНК, разве можно доверять их мнению в отношении генетически модифицированной пищи?
Откровенно говоря, генетика — сложная тема, и многих взрослых не учили ей в школе в достаточном объеме. Для проверки знаний в этой области попробуйте определить, истинны или ложны следующие утверждения:
1. Однояйцевые близнецы при рождении имеют одинаковые гены.
2. У человека в среднем половина генов такая же, как у его братьев и сестер.
3. Два представителя одной расы генетически более схожи друг с другом, чем два представителя разных рас.
4. Две женщины всегда генетически больше похожи друг на друга, чем мужчина и женщина.
5. В разных частях организма разные гены.
6. Отдельные гены прямо контролируют определенные виды поведения.
Рис. 10.1. Практика маркировки продуктов, не полученных из живых организмов (например, соли, пищевой соды и воды), как «не содержащих генетически модифицированные организмы (ГМО)» — это признак повсеместной генетической безграмотности
Большинство людей считают, что все шесть пунктов верны. В реальности верны лишь первые два, а остальные ложны.
Связь между генами и физическими чертами намного сложнее, чем может показаться. У человека приблизительно 20 тысяч генов, и их экспрессия происходит благодаря каскаду взаимозависимых биохимических реакций. Нет какого-то одного гена, который определяет расу и даже половую принадлежность, а генов, общих у двух людей одной расы и пола, исчезающе мало по сравнению с тысячами разных. Вообще, генетическое разнообразие в рамках одной расы обычно не меньше, чем между расами, поэтому большинство ученых считают расу социальным конструктом.
Отчасти людям не хватает знаний о генетике из-за плохого образования, но есть и другая причина — склонность человека к эссенциализму. Как уже отмечалось в предыдущей главе, эссенциализм — это представление о том, что наблюдаемые черты организма определяются его внутренней ненаблюдаемой «сущностью». Сущности считаются неизменными (тигр всегда останется тигром), однозначными (тигры в своей основе одинаковые), дискретными (тигры фундаментально отличаются от других животных) и врожденными («тигриная сущность» приобретается при рождении).
Дети верят, что рост и развитие организма определены его сущностью, но не знают, где именно она расположена — просто «что-то внутри». У взрослых же сущность ассоциируется с генами. Раз черты организма определяются генами, значит, гены — это вместилище его сущности. Однако подобная ассоциация порождает проблемы, поскольку большинство наших убеждений о сущностях к генам не применимо.
Гены не остаются неизменными: они мутируют под действием канцерогенов и из-за ошибок при копировании. Гены не однозначны: они участвуют в экспрессии множества потенциально различных черт. Гены не дискретны: они работают сообща с рядом других генов. И гены, хотя и передаются по наследству, меняются на протяжении жизни организма путем химической модификации (метиляции), из-за чего меняется их экспрессия.
Привязывание сущностей к генам порождает целый ряд неправильных представлений о поведении. Мы переоцениваем роль генов в формировании свойств, которые кажутся наследственными (ум, импульсивность, психические заболевания), и полагаем эти черты жесткими и запрограммированными. Мы слишком акцентируем непохожесть представителей разных социальных категорий, если считается, что эти категории заданы генетически (раса, половая идентификация, половая ориентация). Мы недооцениваем моральную ответственность преступников, если их поступки кажутся связанными с генетикой (наркомания, домашнее насилие, изнасилования). А еще нам не нравится пища, созданная путем трансгенной модификации — переноса генов от одного вида другому, — хотя доказано, что такие продукты безопасны.
Эссенциалистские трактовки генетической информации не только неточны и непродуктивны, но и сильно мешают правильной интерпретации. При этом эссенциализм — универсальная отправная точка для рассуждений о наследственности. Даже генетики когда-то были дошкольниками и видели в биологическом мире дискретные, неизменные сущности.
* * *
Эссенциализм совсем не так плох. Как уже отмечалось в девятой главе, он позволяет отслеживать идентичность организма в процессе изменений внешнего вида и среды, а также делать предсказания о появлении специфичных видовых черт. Но эта теория никак не объясняет передачу этих черт из поколения в поколение. Дети знают, что у родителей появляется потомство того же вида, наделенное специфичными для этого вида особенностями, но не знают, почему так происходит. Им непонятно, откуда у одних организмов берется врожденный потенциал, чтобы стать уткой, а у других — чтобы стать лебедем.
Иначе говоря, эссенциализм снабжает детей интуитивной теорией роста, но не теорией наследственности. Из-за этого пробела у них появляется несколько заблуждений, в том числе:
1) убеждение, что психические черты такие же наследуемые, как и физические;
2) убеждение, что сходство распространяется на социальные отношения, а не на репродуктивные;
3) убеждение, что организм может изменить видовую принадлежность, если достаточно сильно изменить его физиологию.
Начнем с первого пункта. Вспомните, что, по мнению дошкольников, у детенышей будут развиваться черты биологических родителей, даже если они выращены животными другого вида. Если сказать, что поросенок вырос в окружении коров, дети выразят уверенность, что хвост у него будет крючком и он будет хрюкать. Выращенный свиньями теленок, соответственно, должен мычать, и хвост у него должен быть прямым. В четыре года дети во всем мире отдают предпочтение биологическим, а не приемным родителям, но при этом не понимают, почему биологические родители так важны. Они не догадываются, что черты биологических родителей физически запрограммированы и эта программа передается потомству благодаря механизмам, которые действуют до рождения.
Непосредственно проверить, насколько дошкольники понимают процесс передачи черт, довольно сложно, но можно действовать косвенно, предлагая эксперименты о чертах, которые не запрограммированы в организме и поэтому не передаются от родителя ребенку до рождения. Психические качества хорошо подходят под это описание. Они передаются по наследству — дети обычно разделяют взгляды, ценности и обычаи своих родителей, — но это достигается путем обучения, а не передачей генетического материала при зачатии. Физические же черты есть уже при рождении, а психические — формируются воспитанием.
Психолог Грег Соломон и его коллеги рассмотрели эту возможность. Они предлагали детям от четырех до семи лет сценарии усыновления, аналогичные историям коров и свиней, но главными героями на этот раз были люди. Вот пример: «Жил-был король. У него не было детей, но ему очень хотелось иметь наследника. Поэтому он стал путешествовать по своему королевству и однажды встретил пастуха, у которого детей было много. Король решил усыновить маленького ребенка и вырастить его как собственного сына. Пастух согласился, и король взял мальчика к себе. Король любил приемного сына, а тот любил короля. Ребенок вырос во дворце и стал принцем».
Рассказав эту историю, Соломон спрашивал, на кого будет внешне и психически похож принц — на короля или на пастуха. Детям говорили, например, что у короля зеленые глаза, а у пастуха — карие, и интересовались, какие глаза будут у принца, когда он вырастет. Еще были вопросы про волосы (курчавые или прямые), голос (высокий или низкий), рост (высокий или низкий), а также психические черты.
Дети старше семи лет различали эти характеристики и считали, что физически принц будет похож на пастуха (своего биологического отца), но психические черты получит от короля (приемного родителя). Дети в возрасте до семи лет склонялись в некоторых случаях к родному отцу, а в некоторых — к приемному, то есть их суждения были смешанными. При этом не наблюдалось последовательного соотнесения биологического отца с физическими чертами, а приемного — с психическими.
Таким образом, дети до семи лет не проявляют понимания, почему потомство похоже на родителей. Убеждения в существовании врожденного потенциала в этой ситуации было мало, так как и биологический, и приемный родитель принадлежали к одному виду, а физические и психические черты специфичны для вида.
В последующем исследовании Соломон привел еще более веские доказательства того, что первые ожидания детей в отношении наследственности не являются четко биологическими. В данном случае ученый сопоставлял физические черты не с психическими, а с совершенно произвольной чертой — цветом рубашки. Сценарий усыновления был следующий: «У этой пары — мистера и миссис Смит — есть маленькая дочка. Она родилась из живота миссис Смит. После появления на свет она стала жить вот с этими людьми, мистером и миссис Джонс. Девочка постоянно жила с ними. Они заботились о ней: кормили, покупали ей одежду, обнимали и целовали ее, когда ей было грустно. Они очень ее любили, а она любила их. Они называли ее “дочка”, а она их — “мама” и “папа”. Теперь она подросла. Вот две фотографии девочек. Можешь сказать, на какой из них она?»
Рис. 10.2. Маленькие дети смотрят на наследование примерно так, как показано на этой иллюстрации. Они не различают черт, передаваемых физически и передаваемых социально
В одном из вариантов у Смитов была светлая кожа, а Джонсов — темная, и детям предлагали решить, какого цвета кожа будет у девочки, родившейся у Смитов и воспитанной четой Джонс. В другом варианте цвет кожи был одинаковый, но при этом Смиты носили красные рубашки, а Джонсы — синие. В данном случае детям надо было определить, какую рубашку будет носить девочка — красную или синюю. Формально на второй вопрос нельзя ответить однозначно, однако дошкольники в исследовании Соломона так не считали. Они всегда вставали на сторону биологических родителей (Смитов), полагая, видимо, что цвет рубашки наследуется так же, как цвет кожи.
Учитывая детскую убежденность в том, что цвет рубашки передается по наследству, было бы неуместно приписывать им биологическое понимание наследования цвета кожи и вообще любой физической черты. Они не видят различий между чертами, приобретаемыми биологически и социально.
Это верно независимо от того, как ребенок контактирует со свойствами, приобретаемыми социально. Например, дети, которые очень рано начали учить иностранный язык из-за переезда в другую страну или на занятиях с погружением, на своем опыте испытали передачу характеристики (язык) посредством общения и могли бы уяснить разницу, но этого не происходит.
Последовательно двуязычные дети (выучившие сначала один язык, а затем другой) проваливают задачи на усыновление точно так же, как их одноязычные сверстники, но проявляют при этом уникальную особенность. Вместо того чтобы в обоих случаях вставать на сторону биологических родителей или непоследовательно колебаться, они в основном выбирают приемных родителей. Понимание социального происхождения языка явно подталкивает их к убеждению, что все черты, в том числе цвет глаз и характер волос, передаются социально. Культурный релятивизм у них доходит до крайности.
* * *
Другой контекст, в котором у маленьких детей проявляется отсутствие биологической теории наследственности, — это родство. Родственные отношения — врожденные, как физические черты. «Титул» сына положен от рождения, его нельзя получить со временем. Мужчина становится сыном в момент появления на свет и тогда же может приобрести другие «звания», например родного брата, двоюродного брата, племянника.
Эти титулы по своей сути биологические и размечают отношения между членами одной семьи: кто у кого родился, кто чей потомок, у кого с кем общие предки. Однако дети изначально понимают термины родства совсем не так и интерпретируют их только с точки зрения социальных отношений.
Конечно, социальные аспекты родства более заметны, чем биологические. Дети очень редко своими глазами наблюдают рождение младших братьев, сестер и кузенов, во всяком случае в обществах, где роды проходят в больнице. Ни один ребенок не видел рождения старших братьев и сестер — родных или двоюродных, не говоря уже о появлении на свет родителей, дедушек и бабушек. Дети, таким образом, окружены людьми, обозначенными как «брат», «дядя» или «двоюродный брат», и придумывают собственные социальные объяснения этих ярлыков. Дядя становится другом мужского пола примерно в возрасте родителей, а брат — другом мужского пола приблизительно схожего возраста. Подразумевается, что два брата живут в одном доме, а дядя — в другом. С братом должны быть общие интересы, а с дядей — нет. И так далее.
Когда Тедди только исполнилось четыре года, мы заметили, что он начал называть самых близких друзей «братьями». В то время у него еще не было братьев и сестер, но ему отчаянно хотелось их иметь, особенно братика, и он не хотел ждать, пока родители его «найдут». Особенно охотно он считал своими братьями двоюродных братьев. Их было трое: Мэтт и Чарли на несколько лет старше него и Кевин на несколько лет младше. Я обратил внимание, что Тедди называет братьями только Мэтта и Чарли, и спросил почему.
Я: У тебя есть братья?Тедди: Да! Мэтт и Чарли.Я: А разве они не двоюродные братья?Тедди: Нет, просто братья.Я: А Кевин?Тедди: Кевин ребенок!Я: То есть маленькие дети не могут быть братьями?Тедди: Нет, не могут.Я: А почему?Тедди: Потому что они только пьют из бутылочки и играют в свои игрушки.Я: Раз Кевин не твой брат, то кто он тогда?Тедди: [Пауза] Он мой двоюродный брат!
Примерно в тот период, когда Тедди решил, что «брат» — это «мальчик — близкий друг», он услышал разговор, который поставил под сомнение такое определение. У нас было семейное торжество, и один из двоюродных дедушек Тедди назвал другого двоюродного дедушку братом. Тедди удивился и решил разобраться:
Тедди: КТО твой брат?Двоюродный дедушка: Дэн. И твой дедушка Стив тоже мой брат. Мы все братья.Тедди: [Широко раскрыв глаза] А как вы об этом узнали?!
Согласно определению Тедди, трое взрослых мужчин не могли быть братьями, потому что они не подходят по возрасту. Значит, они как-то разгадали тайную связь между ними, которая, по ощущению Тедди, объединяла их между собой так же, как его с собственными братьями (которые, вообще говоря, были двоюродными).
Конечно, термины, обозначающие родство, не всегда используются в биологическом смысле. Взрослые часто обозначают ими и социальные отношения: братья по оружию, студенческое братство, сестры милосердия, святой отец, Дед Мороз, дядя Сэм, чужой дядя. Но взрослые, в отличие от детей, прекрасно понимают, что это просто метафора.
Это хорошо показало одно из исследований. Детей в возрасте от пяти до десяти лет просили представить себе «нестандартного» родственника, например дядю, которому всего два года, или сестру-близняшку, которая живет в другой семье. Им рассказывали о двух ситуациях: в одной были воплощены социальные, но не биологические черты родственной роли, а в другой — биологические, но не социальные. Вопрос заключался в том, могут ли эти люди быть родственниками. Например, ребенку говорили о гипотетическом дяде: «Этот мужчина по возрасту примерно как твой папа. Он любит тебя и твоих родителей, приходит в гости и дарит подарки, но не родственник твоим родителям. Он не брат твоей мамы или папы, ничего такого. Он может быть дядей? Теперь представь, что у твоей мамы много разных братьев: некоторые очень старые, а некоторые совсем молодые. Одному из них всего два годика. Он может быть твоим дядей?»
Маленькие дети категорически отрицают, что малыш может быть дядей, но соглашаются, что дядей может быть неродственный друг семьи. Вообще говоря, даже девятилетние дети более склонны считать дядей близкого друга семьи, чем маленького брата матери. Рассуждения, подталкивающие к такому выводу, явно небиологические:
Ученый: Может этот малыш быть дядей?Ребенок: Нет… Он маленький, ему всего два года.Ученый: А сколько лет должно быть дяде?Ребенок: Примерно двадцать четыре, двадцать пять.Ученый: А если ему два года, он может быть дядей?Ребенок: Нет. Он может быть двоюродным братом.
Двоюродных родственников дети явно считают универсальной категорией. Если член семьи не вписывается в социальные критерии дяди или брата, значит, он двоюродный брат. Вообще, в этом убеждении есть доля истины. С биологической точки зрения все мы дальние родственники. Если углубиться в прошлое, наши генеалогические древа сходятся, и, если проследить достаточно поколений, всегда можно найти общего предка с совершенно чужим на вид человеком. Даже мы с тобой, дорогой читатель, родственники. Может быть, я и тридцатиколенный, да еще в другом поколении, но все равно родственник. Этот факт часто не замечают даже взрослые со зрелыми, биологически обоснованными теориями родства.
* * *
Третий контекст, в котором проявляется отсутствие у маленьких детей биологической теории наследственности, как будто сошел со страниц романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро». Это межвидовое преобразование. В книге ученый пытается превратить животных в людей, хирургически меняя их анатомию и физиологию: сбривает им шерсть, удаляет хвосты и когти, меняет форму морды и лап, обучает новым жестам и инстинктам.
Но все попытки в конце концов терпят поражение. Изменение внешних черт не способно изменить внутреннюю природу зверей — их сущность. Человек, приехавший на остров доктора Моро, наблюдает результаты его экспериментов и описывает их следующим образом: «Несмотря на свою человеческую внешность, лохмотья одежды и все их грубое человекоподобие, каждый из них имел на всем своем существе печать чего-то животного, проявлявшегося в движениях, в манере держаться, в каком-то смутном сходстве со свиньей, в безусловной печати звероподобия».
Своей антиутопией Уэллс хотел показать, что животная природа очень жесткая и стойкая. Это звучит правдоподобно для взрослого, но не для ребенка. Дети полагают, что свойства вида наследуются, но при этом их можно изменить. С их точки зрения, детеныш свиньи приобретет все характерные особенности свиньи. Даже если поросенка воспитывали коровы, этого недостаточно, чтобы его изменить (этот вопрос был рассмотрен выше). Но хирургия на такое способна.
Дети никогда не видели, чтобы кто-то хирургически превращал животных из одного вида в другой, но интуиция подсказывает им, что произойдет в таком случае. Мы знаем это из работ психолога Франка Кейла. Ученый просил детей в возрасте от пяти до десяти лет представить себе эксперимент в стиле доктора Моро. Вот пример: «Допустим, врачи взяли енота, сбрили с него шерсть, покрасили в черный цвет, а вдоль спины провели белую полоску. После этого они сделали операцию и встроили ему мешочек с вонючей жидкостью, как у скунса. Теперь это животное — скунс или енот?»
Дети младше семи лет обычно считают, что животное стало скунсом. Некоторые убеждены в этом довольно твердо:
Ребенок: Из него сделали скунса.Ученый: А почему ты думаешь, что это скунс?Ребенок: Потому что он выглядит как скунс, пахнет как скунс, ведет себя как скунс и издает звуки скунса. [ОБ ЭТОМ РЕБЕНКУ НЕ ГОВОРИЛИ.]Ученый: То есть он стал скунсом, хотя его мама и папа были енотами?Ребенок: Да.Ученый: А он может быть скунсом, если его дети — еноты?Ребенок: Да, может.
Дети руководствовались теми же предположениями не только в случае енотов, напоминающих скунсов, но и в случае «превращения» зебр в лошадей, львов в тигров, коз в овец, мышей в белок и кур в индюшек. При достаточно сильном изменении черт дети признают, что видовая принадлежность животного тоже изменилась.
Не все вмешательства считаются равноценными. Хирургия и индуцированные внутренне изменения, например уколы и таблетки, с точки зрения ребенка, способны изменить вид, а переодевание — нет. Если спросить ребенка о еноте в костюме скунса, он не согласится, что енот превратился в скунса, даже если им показать картинку, на которой животное выглядит в точности как скунс. Дети не привязаны к одному лишь внешнему виду: предыстория имеет для них большее значение. Внешние изменения считаются имеющими отношение к видовой принадлежности, только если они отражают более глубокие внутренние изменения.
Когда эссенциалистские рассуждения ребенка о видовой принадлежности встраиваются во взрослую теорию наследственности, он начинает отвергать возможность межвидовых превращений, так как теперь понимает биологические причины, из-за которых это не может произойти.
Рис. 10.3. Маленькие дети полагают, что енот останется енотом, даже если переодеть его в скунса. Однако если применить хирургию, енот, по их мнению, должен стать скунсом
Ниже приводится беседа между ученым и девятилетним школьником о возможности превращения козы в овцу:
Ребенок: Они все перемешали, поэтому… это будет отчасти овца, а отчасти коза.Ученый: Допустим. Но объясни подробнее: почему ты думаешь, что это будет частично овца и частично коза?Ребенок: Ну, потому что она родилась козой, а потом ей вкололи витамины, и это могло… не знаю… изменить ее внутри.Ученый: А если тебе надо определить, она больше овца или больше коза, что бы ты придумал?Ребенок: Я бы посмотрел, какие у нее родятся дети.
Этот ребенок связывал видовую принадлежность с наследственностью и считал ее врожденной. Вопрос, может ли коза превратиться в овцу, перестал для него сводиться к беспочвенным рассуждениям. Он стал эмпирической проблемой, которую можно разрешить путем разведения.
Может показаться странным, что маленьким детям предлагали эксперименты, взятые из мрачного романа. Однако на самом деле вдохновением для психолога были не произведения Уэллса, а труды Жана Пиаже. Как вы помните из второй главы, Пиаже придумал не слишком удачную задачу на сохранение, в ходе которой детям показывали физические преобразования, меняющие внешний вид вещества, но не его массу (например, раздавить глиняный шарик в лепешку). Задача Кейла на преобразование видов — это биологическая задача на сохранение. Чтобы правильно решить ее, нужно понимать, что вид животного сохраняется при изменениях его внешности, но не при изменении внутреннего строения (ДНК).
И хотя дети всех возрастов могут решить задачу, если изменение поверхностное, с более тонкими случаями они начинают справляться только с девяти лет — позже, чем в случае стандартных задач на сохранение материи. Сохранение видов явно дается сложнее, чем сохранение массы. «Градиент» способностей был обнаружен не только у детей, но и у взрослых с болезнью Альцгеймера. Когда из-за деменции больные начинают терять концептуальные знания, они утрачивают понимание сохранения видовой принадлежности раньше, чем понимание сохранения материи. То есть они сначала соглашаются, что бритье, окрашивание и хирургические изменения енота перемещают его в другой вид, и только после этого — что переливание воды из низкого широкого цилиндра в высокий и тонкий меняет ее объем. Идеи, появившиеся в процессе развития последними, часто отбрасываются первыми.
* * *
Заблуждения маленьких детей относительно передачи психических черт, значения родственных связей и определения видовой принадлежности указывают на то, что начальные представления о наследственности не являются строго биологическими. У детей есть мнение по этим вопросам: они не просто пожимают плечами, когда им предлагают мысленные эксперименты. Просто эти идеи основаны не на биологии, а на эссенциализме. Каким же образом в таком случае дети усваивают истинно биологическую теорию? Оказывается, для этого нужно просто узнать, как происходит размножение. Пикантных подробностей не требуется: достаточно информации, что дети развиваются из яйцеклетки в утробе матери.
Когда моей дочке Люси было четыре с половиной года, у нее были любопытные идеи о том, откуда берутся дети. Она знала, что они выходят из «маминого животика», но еще не разобралась, что это значит. Основной ассоциацией с животом была еда, поэтому она предполагала, что мама должна съесть ребенка, чтобы он попал в нужное место. Однажды она объяснила это моей жене следующим образом: «Сначала я была живая, а потом умерла, и ты меня съела. Я была у тебя в животе, а потом ты меня отрыгнула».
Мы пытались объяснить Люси, что ее никто не ел и она образовалась из яйцеклетки внутри организма матери, но эта информация не удерживалась. Через несколько недель после рассказа о поедании детей у нас состоялся следующий разговор:
Люси: А можно мне посмотреть на картинку яйца, из которого я вылупилась?Я: Люси, ты не вылупилась из яйца. Ты появилась из маминого живота.Люси: Я знаю! Я была в яйце ВНУТРИ маминого живота. Мама ела много яиц, и в одном из них была я. А потом я вышла, вылупилась.
Дети обычно узнают биологические подробности размножения к девяти-десяти годам и к тому времени уже способны понять, почему одни аспекты идентичности организма — физические черты, родственные роли и видовая принадлежность — зафиксированы от рождения, а другие — нет. Исследования изменения представлений о наследственности после того, как ребенок узнал о «жизненных фактах», выявили далеко идущие последствия этой информации. Например, психолог Кен Спрингер рассказывал детям в возрасте от четырех до семи лет три ключевых факта:
1. Зачатие ребенка происходит внутри организма.
2. В начале жизни ребенок — это эмбрион.
3. Дети превращаются из эмбриона в младенца в утробе матери.
Перед тем как узнать обо всем этом, дети придерживались ошибочных представлений о наследственности. Они думали, например, что у похожих на вид незнакомцев почти столько же общих черт, что и у непохожих родственников; что приобретенные черты (например, окрашенные волосы) наследуются как врожденные (например, курчавые волосы); что вредные для адаптации черты (например, слабое сердце) наследуются в меньшей степени, чем полезные (сильное сердце); и что родители могут решить, какие черты передать детям. Узнав три факта о зачатии и внутриутробном развитии, дети пересматривали свои убеждения. Они признавали, что непохоже выглядящие родственники имеют больше общего друг с другом, что приобретенные черты не наследуются, а вредные черты могут наследоваться так же, как и полезные. Более того, они начинали понимать, что родители передают черты своим детям физически — с помощью «крошечных частиц», которые переходят от матери ребенку еще до родов.
Этот набор идей представляет собой первую настоящую теорию наследственности. Следующий шаг ребенок делает, когда узнаёт о генах. В средней школе дети обычно уже знакомы со словами «гены», «генетический», «ДНК» и связывают их с наследованием признаков. Однако им еще не известна конкретная роль генов в этом процессе, не говоря уже об их физическом воплощении в организме.
Одни ученики полагают, что гены циркулируют в крови, подобно гормонам. Другие думают, что гены поступают с пищей, как питательные вещества. Некоторым кажется, что в разных частях тела разные гены — как разные клетки. Что касается функции генов, большинство детей в средних классах уверены, что они кодируют не белки, а черты. Связь между генами и чертами им кажется прямой: каждый ген содержит инструкции для отдельной, дискретной черты. Большинство взрослых тоже в это верят. Хотя черты определяются множеством генов, ложное представление о прямом соответствии между генами и чертами не оставляет места для мультигенных взаимодействий. Без белков нет механизма, соединяющего гены друг с другом в процессе роста и развития.
Таким образом, освоение теории наследственности — это двухэтапный процесс. Сначала эссенциалистские представления о врожденном потенциале должны уступить представлениям о переносе информации в виде черт, а те, в свою очередь, должны смениться молекулярным представлением об экспрессии и регуляции генов. Первый шаг происходит в раннем детстве, когда ребенок узнаёт основные факты о зачатии и беременности. Время второго шага не зафиксировано. Чтобы его сделать, требуется подробная информация о клеточных процессах, а большинство взрослых ее не получают.
А нужно ли среднестатистическому взрослому подробно понимать биохимические механизмы наследственности? Может быть, хватит и упрощенного представления, основанного на передаче черт? Оказывается, чтобы понять популярные описания генетических исследований, которых в наш век геномики публикуется все больше и больше, нужен достаточно высокий уровень знаний. С 2010 по 2011 год в New York Times вышло более 200 статей, связанных с генами, генетикой и ДНК. Исследователь образования Николь Ши проанализировала их с точки зрения необходимого багажа знаний и обнаружила, что читателям необходимо понимание следующих фактов из биохимии:
1. Ген — это инструкция для синтеза белка. Молекулярный язык этих инструкций един для всех живых организмов.
2. Белки выполняют в клетке определенные функции, например переносят другие молекулы и регулируют химические реакции. Функция белка зависит от его структуры.
3. Многие последовательности ДНК отличаются у разных видов (и у разных людей). Это объясняет, почему генетические различия приводят к различиям в морфологии.
4. Факторы воздействия среды могут вызывать мутации в генах или изменять их экспрессию.
Рис. 10.4. Это художественное изображение трех метаболических путей — цикла Кребса, цикла мочевины и цикла бета-окисления жирных кислот — дает представление о том, насколько сложны биохимические процессы. Эту сложность нужно осознавать, чтобы понять взаимодействия между генами и белками
Взрослые, считающие, что нужно обязательно маркировать продукты, содержащие ДНК, явно не понимают генетику и не могут принимать грамотные потребительские решения по связанным с генетикой вопросам, в том числе какие продукты есть, какие анализы делать и какие лекарства принимать. Это не единственная причина, по которой нужно быть грамотным в этой области. Понимание генетических принципов влияет и на то, как мы реагируем на информацию о связях между генами и поведением.
На каком-то уровне гены действительно влияют на все виды поведения, и ученые начинают уточнять связи между конкретными генами и действиями. Когда люди узнают о существовании таких связей, они обычно придают им непропорционально большое значение. Например, люди, которые верят в генетические объяснения ожирения, уверены, что меньше влияют на свой вес по сравнению с теми, у кого такие объяснения вызывают сомнения. Даже обычная статья в газете, связывающая ожирение с генами, подталкивает человека потреблять больше «мусорной» пищи, чем обычно. Существуют и другие проблемы. Женщины проходят стандартные тесты по математике гораздо хуже, если до этого прочли генетическое обоснование того факта, что мужчины лучше представлены в профессиях, связанных с математикой и точными науками.
Представления о генах отражаются на поведении сильнее, чем сами гены. Доказательства большей врожденной предрасположенности мужчин к математике слабые, в то время как социальные причины гендерных различий в этой области обоснованы значительно лучше. Забавно, что чем сильнее ученые уточняют границы влияния генов на поведение, тем больше информация о существовании хоть какого-то влияния делает людей фаталистами. Гены не предопределяют судьбу. Убеждения в отношении генов — могут, если им это позволить.
Назад: Глава 9. Рост
Дальше: Глава 11. Болезни
