2 года назад – день ясности
– Харди, лови! – раздался крик во внутреннем дворе тюрьмы Бютцов.
Харди подпрыгнул, поймал мяч, но сумел провести его лишь два метра в сторону корзины соперника. Дальше не прорвался. Тут же подскочили два охранника и стали оттеснять его.
Харди получил локтем по почкам и ботинком под колено. Он стиснул зубы, хотел бежать дальше, но в следующий момент мяч у него отобрали.
– Это был фол? – крикнул судья.
– Нет, – прохрипел Харди. – Все в порядке.
Игра продолжилась. Харди уперся локтями в колени, затем вытер пот со лба. Через десять секунд охранники забросили мяч в корзину.
Чертова игра! В свои сорок восемь он находился в хорошей форме, но охранники были в среднем на двадцать лет моложе членов его баскетбольной команды, которая состояла из заключенных. Они дали себе название «Бютцовские гранаты». Охранники играли и тренировались в свободное время и назвали себя «Бютцовский торнадо». Конечно, без фантазии, но они действительно, как торнадо, сметали все на своем пути.
Игра длилась еще десять минут, они проиграли «Бютцовскому торнадо» со счетом 58 к 69. Как всегда! Правда в этот раз были хорошие шансы на ничью. Но в итоге не важно, кто выиграл, а кто проиграл. Они целый час занимались на улице, выложились по полной и будут спать ночью лучше, чем обычно. Это был единственный смысл таких матчей – поэтому Харди и положил им начало.
Отсидев в этой тюрьме большую часть срока – восемнадцать лет, – он достаточно хорошо знал многих заключенных. И ему стоило лишь заикнуться, что он хочет создать волейбольную команду, боксерский клуб или команду по игре в настольный теннис, как желающие нашлись бы. За этими стенами спорт был его второй страстью, которая сохранила ему жизнь. Первой было чтение. После детективов о Джерри Коттоне в детстве, Лиззи помогла ему по-настоящему войти во вкус – Фицджеральд, Стейнбек, Фолкнер, Апдайк и Берроуз. Его шкаф в камере ломился от книг, их было так много, что он мог бы открыть в тюрьме собственную библиотеку. Возможно, он так и сделает незадолго до освобождения. Ему оставалось всего полгода… шесть месяцев… сто восемьдесят паршивых дней. Которые он отсидит на заднице.
Харди поймал мяч, зажал его под мышкой и направился к выходу.
– Хороший был матч, – сказал один из охранников и похлопал Харди по плечу.
– Да, хороший. – Харди сделал глоток воды из своей бутылки, чтобы смыть засохшую в горле пыль.
Вечернее солнце палило на потрескавшийся асфальт, из которого пробивались сорняки.
Харди хотел пойти дальше, но охранник остановил его.
– На этот раз ты подметаешь площадку, снимаешь корзины и относишь их на склад.
– Я? – Харди осклабился. Он издевается?
– Ты.
– Обычно это делают…
– А в этот раз ты. Указание майора Кислингера.
Харди посмотрел в сторону выхода. Там стояли сотрудники тюрьмы с дубинками, тазерами и газовыми баллончиками на поясе и проверяли выходящих заключенных. Некоторые из его товарищей уже прошли через металлодетектор и исчезли в здании.
Рядом с охранниками стоял майор Кислингер. Поставив одну ногу на деревянную паллету, упершись рукой в бедро, он лениво моргал на солнце. Выглядел непринужденно. И наверняка втайне наслаждался каждым силовым приемом против одного из заключенных.
– О’кей, – пробурчал Харди и бросил мяч одному из коллег. – Я приду позже.
Работа заняла более получаса, потому что Харди пришлось делать все одному, и, когда он наконец попал в душ, все давно уже ушли.
Раздача еды будет через полчаса, к ней он тоже опоздает. Хоть он и капитан команды – коллеги наверняка оставят ему одну морковь, шпинат и капусту.
«Старик, не забывай: еще полгода, и все это дерьмо останется позади!»
Закончив с душем, он подошел к своему шкафчику. Вода еще капала с волос, и он повязал полотенце вокруг бедер.
Раньше в душевых кабинах регулярно случались изнасилования, обычно педофилов. Харди видел это собственными глазами. Но с тех пор все кардинально поменялось. Сейчас более половины заключенных были из Восточной Европы или с Ближнего Востока. Конфликты стали другими – политическими и религиозными, но больше никаких изнасилований.
Харди ощутил холодный плиточный пол под ногами. Он достал из шкафчика свои брюки и надел их.
– Ты что-то припозднился, Харди.
Харди закрыл шкафчик и посмотрел в сторону выхода. Там стоял Кислингер. Он медленно направился к Харди, пристально на него смотря.
О’кей, вот к чему была та выходка во дворе. Кислингер хотел застать его одного.
– В чем дело, майор?
– Я хотел тебя похвалить, сказать, что ты проделал со своей командой отличную работу и провел хороший матч. Сказать, как здорово, что ты добровольно убрал и подмел весь двор. Но, очевидно, ты это как-то не так воспринял.
Харди уставился на Кислингера. Что за чушь?
– Видимо, ты подумал, что я хочу тебя спровоцировать. Слишком бурно отреагировал, и вот что получилось… – Кислингер наклонился, смачно сплюнул на собственный ботинок. Затем вытер рот. – Харди, ты плюнул мне на ботинок.
По какой-то причине Кислингер хотел до него докопаться. Харди лишь покачал головой и достал оставшиеся вещи из шкафчика.
– Извините, майор, этот номер вы можете проделывать с новичком, но не со мной.
– Харди! – заорал Кислингер. – Паскуда, ты плюнул мне на ботинок! Вытри это!
Харди проигнорировал приказ и надел футболку.
– Харди, я с тобой разговариваю! Немедленно посмотри на меня!
Харди обернулся и взглянул на Кислингера.
– Майор, мы оба не должны этого делать. Что вам нужно на самом деле?
– Да, мы не должны этого делать, но ты, очевидно, себя не контролируешь – Кислингер снял с пояса дубинку и приставил к груди Харди. – В последний раз говорю: вытри это!
– Да пошли вы!
В этот момент Харди увидел тень у входа. Там кто-то стоял. Вероятно, еще один охранник. Которого Кислингер захватил в качестве свидетеля и который подтвердит его версию, если что. Но Харди не даст себя одурачить.
Он проигнорировал дубинку.
– Майор, я подмел двор и принял душ. А сейчас, пожалуйста, я хотел бы пойти!
– Лишь после того, как ты извинишься и вытрешь плевок.
Харди посмотрел в сторону выхода. Похоже, там стояли даже двое мужчин, он видел их униформу. Наверняка они оказались там «чисто случайно» и станут такими же «случайными» свидетелями этого разговора. Ловко подстроено.
У Харди заходили желваки на скулах.
– Господин майор, я извиняюсь за неподобающее поведение, – громко и четко произнес он, присел на корточки и вытер ботинок Кислингера своим полотенцем. Затем поднялся и оделся до конца. – Теперь я могу идти?
У Кислингера дернулось веко. На такое этот ушлепок не рассчитывал.
– Ты считаешь – правильно, что ты выйдешь отсюда спустя восемнадцать лет?
– Это решает судья, не я.
– Что ты собираешься делать после освобождения? Снова продавать наркоту школьникам? Или поджигать дома с женщинами и детьми?
Харди не стал ввязываться в дискуссию. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Что бы сейчас ни последовало, он выслушает это, проглотит, не будет комментировать и потом забудет. Навсегда!
– Своих дочерей ты тоже снабжал наркотиками? Наверное. С семейной скидкой. По блату. Как и их мать, милую Лиззи. Ей ведь не приходилось для этого промышлять на панели, как другим? Я вижу реакцию в твоем взгляде. Что, твоя жена трахалась с другими, пока ты работал в своей лаборатории?
Харди закинул полотенце на плечо, запер шкафчик и сунул ключ в карман брюк. Он без эмоций взглянул на Кислингера. Кислингер всегда был груб с ним, с первого дня, но такого дерьма Харди еще не приходилось выслушивать.
– Харди, она трахалась с другими?
Харди пожал плечами:
– Возможно.
– Вот и я так считаю. – Кислингер ухмыльнулся. – Она ведь раньше тоже была в отделе по борьбе с наркотиками. И до конца поддерживала контакты с коллегами. Даже когда сидела дома с детьми. Я слышал, что больше всего она любила сосать. Была известна тем, что всегда все глотала. Тебя никогда не коробило, что она вот так просто глотала сперму твоих бывших коллег? – Он толкнул Харди дубинкой.
– Нет, никогда.
– А может, все-таки да? Возможно, ты поэтому поджег дом вместе с ней?
Харди сжал кулак в кармане… один… два… и снова разжал. «Соберись! Никаких приступов ярости! Эти времена прошли!»
– Прокурор меня уже обо всем спрашивал, но с тех пор столько времени прошло, я точно не помню.
Похоже, Кислингера ответ не удовлетворил. Харди буквально слышал, как в голове майора завертелись маленькие шестеренки, пока тот раздумывал, какие еще мерзости сказать. Но что бы ни последовало, Кислингер наткнется на гранит. За все это время Харди слышал в свой адрес кое-что и похуже.
– Врач сказал, что ты шизофреник и больной на голову. Отрицаешь, что это был ты. Хочешь, скажу тебе кое-что? – Кислингер сделал паузу. – Я тебе верю. – Он понизил голос: – Это сделал не ты. Твоя баба была обкурена в день своей смерти. Знаешь, что рассказывают о ней другие? На самом деле ты не поджигал дом. Это сделала она!
У Харди невольно участилось сердцебиение.
– На самом деле она уронила в постель окурок, от кото рого загорелся весь дом. Она была настолько обдолбана, что не могла даже позаботиться о дочерях. Они лежали рядом с ней в кровати и вдыхали дым. Она дала им успокоительное, чтобы не кричали. Они поэтому сгорели, Харди! Но ей было насрать. Когда проснулись, они начали звать мать, но та и пальцем не пошевелила.
«Не слушай его, Лиззи была хорошей матерью! Она любила девочек, как и я».
– А твоя женушка лежала в постели и, как говорят, ублажала себя дилдо.
У Харди дернулось веко.
– Но тебе, похоже, на все это насрать. Оно и понятно – это ведь были даже не твои дети…
Тут Харди ударил.
– Томас Хардковски, суд подробно изучил ваше дело, учел ваше примерное поведение последние восемнадцать лет, а также активное сотрудничество после происшествия в тюрьме, и вынес следующее решение. – Судья замолчала и принялась листать бумаги.
Харди сидел в зале суда. В первый раз, спустя восемнадцать лет, в костюме и галстуке. Рядом расположился назначенный судом адвокат, который сейчас наклонился к нему.
– Полагаю, нам дадут полгода, – прошептал мужчина.
Харди устало улыбнулся. Дирекция тюрьмы заявила на него, и дело дошло до административной ответственности и судебного разбирательства. Теперь он ждал приговора и знал, что тот будет не самым мягким.
– Ввиду тяжести правонарушения с нападением, применением физического насилия и нанесением тяжелых телесных повреждений майору Кислингеру, которому вы сломали челюсть, и в соответствии с судебно-психологической экспертизой в отношении вашего агрессивного поведения, ваш арест продлевается на восемнадцать месяцев.
Восемнадцать месяцев!
Сердце у Харди забилось где-то в горле. Он не оценивал свое положение так оптимистично, как его защитник, и рассчитывал месяцев на девять. Но полтора года!
Таким образом, Кислингер добился, чего хотел, – а психологическая экспертиза подлила масла в огонь. Но почему? Сам Кислингер был слишком глуп для подобной инсценировки. За ней стоял кто-то другой и лично дал Кислингеру такое задание. Просто нападение на майора с применением физического насилия считалось более тяжким преступлением.
– Вы меня слушаете?
Харди поднял глаза.
– Простите?
– Я сказала: тем самым ваш срок заключения продлевается и заканчивается 26 мая через два года, – повторила судья. – Кроме того, вам присуждается штраф в размере трех тысяч евро. В свою очередь майор Кислингер отказывается от иска о возмещении ущерба. Вы согласны с приговором?
Адвокат тут же наклонился к нему и зашептал в ухо:
– Господин Хардковски, мы можем подать апелляцию.
Харди помотал головой и громко сказал:
– Я согласен с приговором, большое спасибо.
– Нет! – зашипел адвокат. – Мы могли бы…
– Ничего бы мы не могли! Все в порядке. – Он посмотрел своему адвокату в глаза. – Это всего лишь два года, потом все закончится.
– Но…
– Мне нужно позвонить. В камере без охранника. Сможете это устроить?
Через два дня Харди вошел в белую комнату без окон, где стояли стол и стул. На стене висел старый черный телефон с диском.
Он набрал номер предоплаченного телефона, который ему назвал адвокат и который Харди выучил наизусть.
После пятого гудка ответили.
– Алло?
Харди прислонился головой к стене и с облегчением вздохнул. Было приятно слышать голос Антуана Томашевски.
– Привет, я остаюсь в тюрьме на полтора года дольше.
– Твой адвокат сказал мне, что ты напортачил.
– Кто-то не хочет, чтобы я вышел.
– Харди, это же…
– Послушай меня! Я не знаю, кто за этим стоит, но этот кто-то хочет, чтобы я оставался здесь как можно дольше.
– И почему?
– Чтобы я ничего не выяснил.
Антуан помолчал.
– А что ты хочешь выяснить?
– Ты сам отлично знаешь.
– Харди, ты уже много лет пытался прояснить это дело. Подумай о психиатрических экспертизах.
– Судебно-медицинских экспертизах, – поправил он Томашевски.
– Как бы то ни было, они лишь все ухудшили.
– Да, потому что в тюрьме у меня связаны руки. Но сейчас мне стало ясно, что тот, кто убил их, хочет, чтобы я оставался здесь как можно дольше.
– Тогда колись и расскажи все. Абсолютно все! Понимаешь?
– Ты отлично знаешь, что они угрожали убить меня, если я это сделаю. Здесь уже умерло несколько парней – и не всегда это были безупречные несчастные случаи. Поэтому я восемнадцать лет держал язык за зубами.
Антуан вздохнул.
– Тогда и дальше помалкивай. И тебе лучше прекратить поиски какой-то там правды. Порви с прошлым.
– Не поверишь, но именно это я и собирался сделать. Несмотря ни на что! Но после этого случая все изменилось. Когда я выйду через два года, обязательно найду того, кто стоит за всем этим.
– Они снова тебя спровоцируют и…
– В этот раз нет. Через два года я буду на свободе.
– О’кей, и зачем ты мне все это рассказываешь? Думаешь, что нам с Кристианой от этого легче?
– Ты должен кое-что для меня сделать.
– Харди, я…
– Только одну вещь! Затем ты выбросишь этот предоплаченный телефон, и больше никаких контактов. Обещаю!
– Хорошо, о чем речь?
– О событиях той ночи и пожаре якобы существуют акты БКА с грифом «конфиденциально». Там указаны фамилии всех тех, кто был вовлечен в дело. Ты должен раздобыть для меня эти документы.
– Каким образом?
– Подкупи кого-нибудь, кто занимался расследованием, или придумай что-нибудь еще.
– О’кей, я постараюсь достать для тебя эти документы, но не буду их читать, ты понял? Я не хочу иметь к этому делу никакого отношения! Когда ты выйдешь, я оставлю для тебя все в спортивной сумке. И мы будем квиты.
– Как я получу эту сумку?
– Она будет у одного из нас, на случай если со мной что-то случится. Мне нужно заканчивать, прощай.
