Особенно зимой было тяжело — истопники пьянствовали как назло в самые сильные морозы, и таскать в подвалы уголь и из подвалов шлак приходилось сестрам.

Стало намного легче, когда появилась «пещь Вавилонская» — огромный черный котел за забором: ржевские умельцы подсмотрели его где-то в Канаде и сделали такой же у себя на электромеханическом заводе. Стоит себе высоченный термос с длиннющей трубой прямо на улице, и никакой котельной ему не надо. Кидай туда бревна, какие поднимешь, чем сырее, тем лучше, два раза в сутки. Благодетели пожалели нас и сделали нам теплотрассу, это была уже почти цивилизация. Когда истопники исчезали, сестры поднимали бревнышки поменьше, и никакого шлака. Тоже нелегко, но уже совсем другое дело.

Лет через десять замаячил газ, он уже был нам обещан, но тут Владимир Владимирович Путин приехал на Рождество в Городню на Волге, где тоже батюшка мучился с дровами и углем. Тогда нам и рассказали, что сразу после Рождественских праздников в области быстро решили появившийся вопрос, и нашу оршинскую квоту определили туда.

Был бы кто другой, вряд ли бы я смолчала, но батюшка там — историческая личность. Это он был депутатом Верховного Совета во время расстрела Белого дома. Отказавшись, как теперь говорят, от персонального гуманитарного коридора, попросил даниловских монахов передать ему облачение и Святые Таины. Он там под пулями крестил и исповедовал весь Верховный Совет, пока не пришли и не сказали, что сейчас зайдет батальон «Альфа», который получил приказ всех расстрелять. Тогда батюшка позвал своего друга, тоже депутата, главного врача какого-то большого города, кажется Курска, поставил его на колени перед Священным Писанием и сказал: «Володя, пришла пора давать обеты. Обещай, что, если останемся живы, станешь священником».

Дверь открылась, вошли солдаты и объявили, что, несмотря на полученный приказ, они никого не будут расстреливать, а всех выведут из здания.

Их попросили: «Сначала женщин и детей».

С тех пор каждый год в первых числа октября бывшие депутаты Верховного Совета встречаются в Москве, они стали за эти годы совсем друзьями и, конечно, помогли своему отцу Алексею восстановить прекрасный старинный храм, построили гимназию для детей. Поэтому и Президент там оказался, и наша газовая квота туда уплыла поэтому.

Ну, значит, не судьба.

Так мы и мучились год за годом каждую зиму: кому снег и красоты, а мне — отопительный сезон.

А тут вдруг приходят сестры и докладывают, что приехали какие-то люди и просят согласовать бумаги на проектирование газопровода из одной соседней деревни в другую — мимо нас, по нашим полям.

Я сказала все что думала: «Подписывайте сами, и чтобы я этих людей никогда не видела!»

Они приехали вскоре к нам уже с готовым проектом на утверждение. Настроение у меня на этот раз было получше, я взглянула на проект — вот это да! Труба среднего давления посередине нашего поля вдоль реки.

— А если мы здесь коровник построим, и что, взлетим на воздух? Переносите трубу ближе к лесу.

Они, конечно, расстроились, но что делать, поехали работать. А вскоре опять оказались у нас. «Спасибо вам, — говорят, — мы ведь действительно ошиблись, не выдержали расстояние до Волги, все равно бы пришлось переносить трубу к лесу. А ведь знаете, матушка, у вас может быть газ. В Вышнем Волочке решили строить котельную, выделили 11 миллионов, а документы не готовы. Деньги точно уйдут обратно в бюджет. А вам как раз 11 миллионов нужно, чтобы газ в деревню провести, и документы у вас все есть. Если сумеете перенести эти деньги из одной строки бюджета в другую, можно еще все успеть».

Пришлось побегать по кабинетам администрации области: совещание там, совещание в Заксобрании, снова совещание в области. И перенесли денежки куда нужно, все согласовали, и осталось только ждать, когда появится газопровод.

Прошла осень, наступил декабрь, а ни одного метра газопровода так и не провели. Стало ясно — еще неделя, и все, и миллионы наши уплывут в бюджет, и не видать нам ничего, кроме своей «пещи Вавилонской» с мокрыми бревнами.

Вот тут я и прибежала к нашей Нонне Григорьевне, совершенно расстроенная: сделайте что-нибудь, помогите нам, ведь еще немного, и все пропало!

С Нонной Григорьевной Бродской мы познакомились в самом начале нашего тверского жительства, в далеком 1992 году.

Мы оказались тогда в разрушенном монастыре, где ничего не было пригодного для жизни, одни мечты. Вот кто-то нам и посоветовал — идите к энергетикам, у них есть деньги. Мы с матушкой Иулианией нашли здание «Тверьэнерго», прочитали на первой слева от входа вывеске «Главный инженер Девочкин Сергей Борисович», постучали и вошли.

Очень красивый, интеллигентный средних лет седой человек усадил нас за стол, выслушал нашу просьбу и сказал, что денег у тверских энергетиков, к сожалению, нет, но он все-таки постарается нам помочь. «Нонночка, — позвонил он по телефону, — к тебе сейчас придут от меня две девушки, только ты не удивляйся их внешнему виду. Им надо помочь, я тебя об этом прошу».

И мы отправились на Речной вокзал в «Тверьгражданпроект», где в маленьком кабинете на третьем этаже нас приветливо встретила наша Нонночка, тогда ей было меньше лет, чем мне сейчас. Мы как-то сразу подружились с ней, она пообещала сделать нам безплатно проект отопления единственного сохранившегося монастырского дома и за чаем рассказала немного о себе: «Я так люблю русские храмы, русскую природу, мой единственный сын живет в Израиле, но я никогда не уеду туда насовсем, я не могу расстаться с Россией».

Что-то это подозрительно, похоже, она крещеная, но как же точно узнать-то? И мы стали расспрашивать ее о том, как прошло ее детство. И она рассказала, что родилась и выросла в Одессе, и когда пред войной разогнали почти все монастыри, мама спасла бездомную монахиню Марину, и та стала няней маленькой еврейской девочки.

— Я же совсем не понимаю в детях, никогда не держала их в руках!

— Ничего, будем учиться вместе.

Марина безумно любила свою девочку, буквально не выпускала ее из рук.

— А Вы не помните, куда вы с ней ходили гулять?

— Ну как же, она всегда ходила со мной в собор…

— А не подводила она Вас к алтарю?

— Всегда, и мне там из маленькой золотой ложечки давали сладенького. У нас была с ней такая тайна от мамы.

— Тогда поздравляем, Марина Вас, конечно, крестила, только побоялась сказать об этом Вашим родителям. И водила к причастию каждый день.

Мы стали большими друзьями, вскоре покрестили и мужа Нонны Григорьевны, Владимира Ильича, потом их повенчали, а несколько лет тому назад вернулся из Израиля домой их сын — надо же было ему познакомиться по Интернету со своей будущей женой, которая, как оказалось, живет в Твери и никуда уезжать из родного города не собирается.

Тогда, в декабре, мне не пришлось больше никого просить нас выручать, Нонна Григорьевна обо всем договорилась, и работы на трассе все-таки начались. Она ведь всю жизнь проработала в Твери, можно сказать, главным теплотехником области, и все то поколение тверского руководства ни в чем не могло ей отказать, на наше счастье.

А когда Сергей Борисович Девочкин со своей супругой впервые приехал к нам в будущий Екатерининский монастырь, помню, он так и остался на улице — курить, — и мы пили чай с Валентиной Николаевной в тот раз без него. Он был некрещеным, и это была тема нашей первой встречи с его женой.

Потом мы стали частыми гостями в его кабинете, он помогал нам как мог, и через несколько лет мы узнали, что он все-таки принял святое крещение. А вскоре услышали, что он неизлечимо болен, — рак желудка.

Ему отрезали желудок по частям, операция за операцией, и как только ему становилось хоть немного полегче, он сразу приезжал к нам на Оршу со своей дачи в Лисицах. Стоял всю службу как свечка — усадить его было невозможно, причащался, а потом мы шли с ним завтракать. Завтраком его всегда было одно сырое яйцо, больше в его крошечном желудке ничего не помещалось.

Мы обычно приезжали к нему в больницу со священником, который его соборовал и причащал, и помню нашу последнюю встречу с ним в конце августа: на тумбочке в палате бутылка с крещенской водой, икона, жена читает ему Евангелие: «Больше ничего он слышать не хочет». Нам в тот раз предстояла неотложная поездка в Почаев с Владыкой. Вот мы и зашли к Сергею Борисовичу перед дорогой, а он стал прощаться с нами навсегда:

— Мы с вами уже не увидимся. Так я чувствую.

— Обязательно увидимся, приедем через две недели — и к Вам!

— Нет, матушка, больше не увидимся.

Прошла всего неделя, и он мне позвонил на Украину: «Матушка, я звоню, чтобы попрощаться с вами. Смерть дышит мне в затылок, но мы-то с вами понимаем, что это счастье».

Седьмого сентября его не стало.

Уже после смерти, уже с того света, он продолжал заниматься нашими электрическими делами, и его товарищи по работе все-таки подарили нам новый трансформатор, который он не успел выхлопотать для нас при жизни.

Этот огромный трансформатор простоял у нас целый год, безхозный, безплатный, ничей, мы никак не могли его оприходовать, а значит, и подключить к сетям.

И ровно через год, в день памяти Сергея Борисовича, 7 сентября, когда мы сидели после кладбища за столом в Лисицах среди его родных и сослуживцев, позвонили из «Тверьэнерго» — срочно приезжайте, появилась возможность узаконить ваш трансформатор, только именно сегодня, вчера было нельзя, а завтра будет поздно.

И электричество его друзья подключили нам безплатно, так что теперь на полдеревни хватит.

А на кладбище в Лисицах на месте прежнего, снесенного до основания Крестовоздвиженского храма теперь построена маленькая деревянная церковь, и после первой Литургии панихиду мы служили на могиле у Сергея Борисовича, а он радостно смотрел на нас из-под креста своего гранитного памятника.