39

Через два дня Пип в сопровождении своих измученных и смертельно уставших друзей спустился по сходням парохода, доставившего всех четверых в бухту Бергена. Короткий телефонный звонок, который позволил ему сделать ректор консерватории прямо из своего кабинета, все же хоть как-то помог Пипу предупредить родителей о появлении в их доме нежданных гостей. Потом торопливые прощания с друзьями, однокурсниками, преподавателями. Слова благодарности, бесконечные рукопожатия, дружеские похлопывания по спине, восторги по поводу его благородства и бескорыстия. Надо же! Везет друзей к себе на родину, спасает их в Норвегии.

– Я не смогу остаться в Лейпциге до конца семестра, – предупредил Пип ректора, обмениваясь с ним прощальным рукопожатием.

– Думаю, вы поступаете весьма разумно, – согласился с ним Вальтер Дэвисон и тяжело вздохнул. – Кто знает, что здесь будет завтра. А потому поторопись, мой мальчик. И обязательно напиши мне, когда вернешься домой.

Пип оглянулся на своих друзей. Все трое устало таращились на деревянные дома, выкрашенные в цвет карамели, протянувшиеся сплошной стеной вдоль всей береговой линии бухты. Молодые люди явно пытались приспособиться к новой для себя обстановке. Бо передвигался с большим трудом. Лицо его было сплошь в синяках. Он получил сильные ушибы, когда прыгал из окна, спасаясь от пожара. Пип подозревал, что у приятеля трещина или даже перелом в локтевом суставе. Элле кое-как закрепила его правую руку своим шарфом, привязав руку к груди. За всю долгую дорогу Бо ни разу не пожаловался на боль, хотя по его лицу было видно, как сильно он страдает.

Пип сразу же выискал глазами своего отца. Хорст стоял на причале, поджидая гостей. Пип направился к нему, широко улыбаясь.

– Папа! – радостно воскликнул он. Отец обнял его за плечи. – Ну как ты тут?

– Спасибо, все отлично! И мама тоже пребывает в полном здравии, – ответил Хорст, одарив доброжелательной улыбкой всех четверых. – А сейчас познакомь меня со своими друзьями.

Пип по очереди представил своих спутников Хорсту, и каждый из них с благодарностью пожал руку его отцу.

– Добро пожаловать в Норвегию! Рады приветствовать вас на своей земле! – с некоторым пафосом в голосе воскликнул Хорст.

– Папа! – тут же напомнил ему Пип. – Мои друзья не говорят по-норвежски.

– Ах, конечно, конечно! Тысячу извинений. Немецкий? Французский?

– Французский – мой родной язык. Но мы говорим и по-немецки, – сказала Карин.

– Тогда французский! – Хорст громко хлопнул в ладоши, как это делают дети, когда их что-то сильно обрадовало. – Разве можно упустить такой счастливый случай и не продемонстрировать нашим гостям мое безупречное произношение? – добавил он, улыбнувшись во весь рот, и тут же перешел на французский язык. Они мило поболтали обо всяких пустяках, направившись к машине Хорста.

Разговор продолжился и в салоне автомобиля, пока машина, петляя по извилистой дороге, поднималась в горы, покидая пределы Бергена и направляясь к Фроскехасет. Пип, слабо понимая французский, сразу же почувствовал себя лишним в этой оживленной компании. Сидя на переднем сиденье рядом с отцом, он изредка посматривал на него. Уже изрядно поредевшие светлые волосы зачесаны назад, годы наложили свой отпечаток на Хорста, черты лица слегка заострились, но общий благодушный облик остался прежним. Ведь его отец постоянно пребывал в самом что ни на есть хорошем расположении духа. Пип никогда не видел его без улыбки на лице. Сейчас Хорст отрастил небольшую козлиную бородку и усы и стал очень похожим на тех людей, которых когда-то изображали французские импрессионисты на своих портретах. Как и предполагал Пип, отец встретил его друзей с радостью. Пип почувствовал, как переполняет его сердце любовь к отцу, оказавшему столь радушный прием нежданным гостям.

Дома их уже поджидала Астрид, мать Пипа, как всегда, красивая и улыбчивая. Она сама открыла дверь и приветствовала гостей с тем же радушием, что и ее муж, но только уже на норвежском. И мгновенно обратила свой взор на Бо, который был настолько измучен болью, что уже не мог передвигаться самостоятельно и ковылял, опираясь на руку Элле.

Астрид в ужасе поднесла руку ко рту.

– Что с ним случилось? – спросила она у сына.

– Выпрыгнул неудачно из окна, спасаясь от огня. Их дом подожгли, – объяснил Пип.

– Бедный мальчик! – сочувственно воскликнула Астрид. – Хорст, отведите с Пипом девочек в гостиную. А вы, Бо, – она жестом указала на стул, стоявший в прихожей рядом с телефоном, – садитесь сюда. Сейчас я осмотрю ваши раны.

– Мама у нас дипломированная медсестра, – негромко пояснил Пип Карин, когда они вместе с Хорстом и Элле направились в гостиную. – Наверняка в обозримом будущем тебе еще предстоит выслушать историю любви моих родителей. Ведь мама влюбилась в моего отца, выхаживая его после операции аппендицита.

– Выглядит она моложе его.

– Так оно и есть. У них разница в возрасте пятнадцать лет. Отец любит повторять, что выбрал себе в невесты девочку. Ведь мама забеременела мною, когда ей едва исполнилось восемнадцать. Эти двое обожают друг друга.

– Пип…

Он почувствовал, как тонкие нежные пальцы Карин коснулись его руки.

– Спасибо тебе за все… от всех нас…

* * *

Вечером, уже после визита врача, который перебинтовал раны Бо и выписал ему направление в больницу, чтобы сделать рентген локтевого сустава и определить, не сломана ли кость, Элле и Астрид помогли Бо подняться наверх и уложили его на кровать в комнате Пипа.

– Бедный мальчик, – снова повторила Астрид, спустившись вниз, чтобы заняться приготовлением ужина, и Пип проследовал за ней на кухню. – Он совершенно обессилел. Отец рассказал мне кое-что из того, что творится сейчас в Лейпциге. Подай мне, пожалуйста, нож для чистки картофеля.

– Вот! – Пип подал матери нож.

– Получается, что они не столько гости, приехавшие познакомиться с Норвегией, сколько беженцы, спасающиеся от погромов.

– И то и другое, я думаю.

– И как долго они собираются здесь пробыть?

– Если честно, мама, не знаю.

– Они евреи?

– Карин и Элле – да, насчет Бо – не уверен.

– Трудно поверить в то, что в Германии могут твориться подобные безобразия. Однако приходится верить. Сегодня в нашем мире полно жестокостей. – Астрид вздохнула. – А что Карин? Как я понимаю, это и есть та самая девушка, о которой ты нам столько рассказывал, да?

– Да, – ответил Пип, ожидая продолжения. Но мать всецело сосредоточилась на чистке картофеля без каких-либо дополнительных комментариев.

– Энергичная девушка… И очень броская… С такой точно не соскучишься, – наконец обронила Астрид после затянувшейся паузы.

– Да, мама, она меня определенно вдохновляет. Благодаря Карин я столько всего узнал, – ответил Пип, словно оправдываясь перед матерью.

– Это именно то, что тебе надо. Сильная женщина рядом. Взять твоего отца, к примеру. Одному богу известно, что бы он стал делать без меня, – рассмеялась Астрид. – В любом случае я горжусь тобой, сын, за то, что ты вызвался помочь друзьям, оказавшимся в беде. Мы с твоим отцом постараемся помочь им, чем сможем. Хотя…

– Хотя что, мама?

– Хотя твое гостеприимство имеет и оборотную сторону. Придется тебе спать в гостиной на диване до тех пор, пока Бо не поправится.

* * *

После ужина на террасе с видом на прекрасный фьорд Элле отправилась наверх, посмотреть, как там Бо и поужинал ли он. Еду она подала ему на подносе прямо в постель. Посидев немного возле Бо, Элле пошла к себе отдыхать. Хорст и Астрид тоже объявили, что отправляются почивать. Пип слышал, как они негромко посмеивались между собой, поднимаясь по лестнице. Наблюдая за тем, как разгладились и просветлели лица девушек за ужином, он испытал новый прилив гордости за своих родителей, согласившихся приютить его друзей в Норвегии.

– Пожалуй, мне тоже пора, – сказала Карин. – Устала страшно… Но такой дивный вид. Не хочется уходить. Ты только взгляни! Уже скоро одиннадцать часов, а светло, как днем.

– И солнце завтра поднимется гораздо раньше тебя. Говорил же тебе, у нас здесь очень красиво.

Пип поднялся из-за стола и, подойдя к краю террасы, облокотился на деревянные перила. Такая своеобразная граница между домом и могучими соснами, которыми поросли склоны гор, сбегающих к самой воде.

– Не просто красиво! Дух захватывает от такой красоты. И вообще от всего… Не только от природы. И гостеприимство твоих родителей, их доброта и участие… У меня эмоции просто зашкаливают.

Пип осторожно обнял Карин, и она тихонько расплакалась у него на плече. Но то были слезы радости и облегчения.

– Скажи, что мне никогда не придется уезжать отсюда.

И Пип с готовностью, слово в слово, повторил пожелание Карин.

* * *

На следующее утро Хорст повез Бо и Элле в местную больницу, где Бо диагностировали смещение локтевого сустава и сложный перелом со смещением кости. Тут же провели операцию, чтобы вправить кость. Следующие несколько дней Элле провела в больнице, безвылазно дежуря возле постели Бо. А Пип в это время постепенно знакомил Карин с красотами Бергена.

Он сводил ее в Тролльхауген, дом Эдварда Грига, который располагался совсем рядом с их домом и в котором сейчас организовали Мемориальный музей композитора. Карин пришла в полнейший восторг от небольшого домика, укрывшегося высоко в горах, почти на самом берегу фьорда, где маэстро сочинил многие свои произведения.

– Ты тоже заведешь себе такую хижину отшельника, где будешь творить, когда станешь знаменитым, да? – шутливо поинтересовалась у него Карин. – А я буду приносить тебе на обед сладости и вино, и мы сможем заниматься любовью прямо на полу.

– Ну знаешь ли… Тогда я стану запираться от тебя на замок. Ты же не хуже меня понимаешь, что композитора нельзя отвлекать, когда он работает, – подначил он в ответ.

– Что ж, тогда мне придется завести любовника, который постарается скрасить мое одиночество, – хитровато улыбнулась Карин и повернулась, чтобы тронуться в обратный путь.

Пип рассмеялся и, поймав Карин на ходу, обнял за талию и притормозил ее. Потом коснулся губами изгиба ее шеи.

– Ни за что! – прошептал он ей на ухо. – Никогда и никаких любовников. Только я!

Иногда они отправлялись на трамвае в город, бродили по узеньким, мощенным камнем улочкам Бергена, заходили в какое-нибудь кафе пообедать. Карин даже успела попробовать норвежской тминной водки.

Помнится, они тогда оба сильно смеялись, когда, отхлебнув впервые водки, Карин округлила глаза и воскликнула:

– Да она же крепче, чем абсент.

И тут же заказала себе вторую рюмку. После обеда Пип повел Карин к зданию Народного театра Бергена. Когда-то Ибсен служил в этом театре художественным руководителем, а Григ возглавлял симфонический оркестр, тоже выступавший на сцене театра.

– Сегодня у оркестра имеется собственное помещение, так называемый Концертный зал. В этом здании отец проработал большую часть своей жизни. Он ведь играет партию первой виолончели в оркестре, – пояснил Пип.

– Как ты думаешь, Пип, он сможет помочь нам обоим с трудоустройством?

– Уверен, что он сможет замолвить за нас словцо, – ответил Пип, не желая вдаваться в подробности. Ему не хотелось заранее огорчать Карин или тем более гасить на корню ее энтузиазм, хотя сам он отлично знал: в Филармоническом оркестре Бергена никогда не играли женщины. И вряд ли такое случится в обозримом будущем.

На следующий день они воспользовались Флойбанен, миниатюрной железной дорогой с фуникулером, которая подняла их на вершину горы Флойен, одну из семи высоких гор, расположенных вокруг Бергена. Со смотровой площадки открывался потрясающий вид на раскинувшийся внизу город и на сверкающие воды фьорда. Карин, опершись на перила, издала восхищенный возглас, обозревая всю панораму.

– Неужели где-то на земле можно отыскать что-то более красивое, чем этот вид? – выдохнула она.

Пипу нравилось, с каким неподдельным восторгом Карин воспринимала красоты его родного города. Особенно если учесть, что до недавних пор все ее мечты были устремлены только в сторону огромной, в сравнении с Норвегией, Америки. Карин даже попросила Пипа обучить ее норвежскому языку. Ее очень беспокоило, что она до сих пор не может общаться с его матерью без посредника-переводчика.

– Твоя мать так добра ко мне, дорогой. Мне бы хотелось выказать ей свою благодарность за все, что она для меня сделала, именно на норвежском языке.

* * *

Бо вернулся после больницы домой. Его правая рука все еще была в гипсе. По вечерам после ужина молодые люди собирались на террасе и устраивали там импровизированные концерты. Пип усаживался к роялю в гостиной, широко распахнув двери на террасу. В зависимости от того, какое произведение он исполнял, ему помогали Элле на своей скрипке, Карин на гобое и Хорст на виолончели. Собственно, репертуар был самый обширный, от простеньких народных песен, которым терпеливо обучал их Хорст, до серьезной музыки таких прославленных корифеев, как Бетховен и Чайковский, и до современных произведений Бартока и Прокофьева. Правда, что касается Стравинского, то тут Хорст четко выдерживал прежнюю линию открытого неприятия его музыки. Словом, вечерами они музицировали. Дивная музыка плыла над тихими водами фьорда, и в эти минуты Пип ощущал полнейшую гармонию с окружающим миром, объединившим в себе все, что он любил и что ему было нужно для счастья. Как здорово, думал он в такие минуты, что судьба распорядилась именно так и что его друзья оказались в Норвегии вместе с ним.

И лишь поздно ночью, кое-как устроившись на самодельном топчане в комнате, которую он сейчас делил с Бо, Пип начинал предаваться мечтам о чувственном теле Карин. Как было бы хорошо, если бы она сейчас лежала рядом с ним, сокрушенно вздыхал он, понимая, что все несовершенно в этом мире. И вряд ли можно вообще добиться абсолютного совершенства.

* * *

Благоуханный, напоенный ароматами трав и цветов август близился к своему завершению, а в доме Халворсенов все чаще велись разговоры о будущем. Первый такой серьезный разговор состоялся у Карин с Пипом. Помнится, все уже отправились спать, а они, по своему обыкновению, засиделись вдвоем на террасе. Карин наконец получила письмо от своих родителей, в котором они сообщали дочери, что решили остаться в Америке. Так сказать, переждать, пока развеются грозовые тучи над Европой, где уже вовсю пахло войной. Родители настоятельно порекомендовали Карин ни в коем случае не возвращаться в Германию к началу занятий в консерватории. Однако при этом не советовали ей сию же минуту отправляться в Америку, считая нецелесообразным столь дорогостоящее и долгое путешествие. Тем более если в Норвегии ей хорошо и она чувствует себя там в полной безопасности.

– Папа с мамой передают тебе приветы и просят выразить самую искреннюю благодарность твоим родителям, – обронила Карин, складывая письмо обратно в конверт. – Как думаешь, они не будут возражать, если я задержусь у вас чуть подольше?

– Конечно, нет. Папа, тот вообще, как мне кажется, немного влюблен в тебя. Во всяком случае, в твою игру на гобое – точно, – улыбнулся в ответ Пип.

– Но если я останусь в Бергене, то мы с тобой не можем и далее злоупотреблять гостеприимством твоих родителей. Если бы ты только знал, дорогой, как я по тебе соскучилась! – негромко воскликнула Карин, прислонившись к Пипу, и принялась осторожно покусывать зубами его ухо. Но вот ее губы нашли его губы, и они поцеловались. Однако Пип тут же оторвался от Карин, потому что в этот момент наверху хлопнула дверь.

– Пока мы живем с родителями… Ты должна понимать, что…

– Да все я прекрасно понимаю, дорогой. Но давай снимем себе квартирку где-нибудь в городе. Я так истосковалась по тебе…

Карин взяла руку Пипа и положила ее к себе на грудь.

– И я тоже, любовь моя, – откликнулся Пип, благоразумно отдернув руку, чтобы – не дай бог! – никто не застал их врасплох в столь интимной позе. – Но пойми же! Хотя мои родители довольно прогрессивные люди и готовы закрыть глаза на многое из того, чего категорически не принимают другие у нас в Норвегии, однако любая попытка зажить с тобой семейной жизнью, спать с тобой в одной постели, дома или на съемной квартире, не так уж и важно, категорически неприемлема. Не говоря уже о том, что тем самым мы выкажем неуважение к ним, и это после всего того, что они для нас сделали.

– Все я понимаю… Но что же нам делать? Жить под одной крышей и быть врозь – это же мука для меня. – Карин округлила глаза. – Ты же знаешь, как важна для меня именно эта часть наших отношений.

– И для меня тоже, – ответил Пип, хотя порой ему казалось, что в их союзе с Карин он играет скорее подчиненную, женскую роль, а она – главенствующую, мужскую. – Но, повторяю, все станет возможным лишь тогда, когда ты примешь нашу веру и выйдешь за меня замуж. По-другому в Норвегии никак нельзя.

– То есть я должна буду стать христианкой?

– Точнее, лютеранкой.

– Боже мой! Не слишком ли большую цену приходится платить за секс? Уверена, в Америке таких драконовских законов нет.

– Наверное, ты права. Но мы с тобой, Карин, живем не в Америке. Мы живем в крохотном норвежском городке. И как бы сильно я тебя ни любил, я никогда не пойду на то, чтобы жить с тобой невенчанным открыто, да еще под носом у своих родителей. Понимаешь?

– Понимаю. Очень даже понимаю… Но, если я перейду в твою веру, не будет ли это актом предательства по отношению к своему народу? Да, в свое время мама, чтобы выйти замуж за отца, тоже поменяла веру и приняла иудаизм. Так что я еврейка лишь наполовину. В любом случае мне надо посоветоваться с родителями, узнать их мнение на сей счет. Они дали мне номер телефона, который установлен в галерее отца, так, для всяких экстренных случаев. Полагаю, что наш с тобой случай как раз из этой категории. Но, предположим, они дадут согласие. И что тогда? Как скоро мы сможем пожениться в этом случае?

– Я не слишком силен по части процедурных вопросов. Но, думаю, не раньше, чем пастор увидит твое свидетельство о крещении.

– Тебе не хуже меня известно, что такового у меня нет. Можно ли получить это свидетельство у вас?

– То есть ты согласна покреститься и стать лютеранкой?

– Боже мой, Пип! Пару капель воды и крест, приложенный ко лбу, едва ли сделают меня в душе христианкой, если ты это имеешь в виду.

– Нет, но… – немного растерялся Пип, поняв, что Карин не вполне понимает суть предстоящего таинства. Да и все остальное, что с ним связано, тоже. – Я хочу сказать, что секс – это одно, вопрос в другом. Ты вполне уверена в том, что хочешь стать моей женой?

– Ах, прости меня, Пип! – воскликнула Карин, улыбаясь во весь рот. – Острая заинтересованность в решении чисто практических вопросов, связанных с законным браком, несколько заслонила от меня романтическую сторону наших взаимоотношений. Конечно же, я хочу стать твоей женой. И сделаю все, что нужно, чтобы это случилось как можно быстрее.

– То есть ты даже готова поменять веру ради меня? – Пип был явно впечатлен и растроган столь высоким накалом чувств Карин. Уж он-то хорошо знал, как много для нее значит принадлежность к еврейской нации.

– Если мои родители дадут на это согласие, то да. Дорогой, я должна быть благоразумной. И потом, я уверена, то доброе, что есть в вере каждого из нас, дарует мне прощение, приняв во внимание все обстоятельства, толкнувшие меня на такой шаг.

– Даже если я стану думать, что тебя больше интересует мое тело, чем все остальное? – неловко пошутил Пип.

– Даже так, – охотно согласилась Карин. – Завтра обязательно попрошу твоего отца разрешить мне сделать один звонок в Америку.

Пип молча проследил за тем, как Карин вышла из комнаты. И подумал, как часто она ставит его в тупик своим взрывным темпераментом и причудливым ходом мыслей. Наверное, размышлял он, ему никогда не понять ее до конца. Одно он знал точно. Если они с Карин поженятся, то в будущем ему точно не придется скучать рядом с ней.

Родители Карин перезвонили ей вечером следующего дня.

– Они согласились, – хмуро объявила она. – И не только ради того, чтобы я смогла выйти за тебя замуж. Родители полагают, что для меня во всех смыслах будет лучше, если я перейду на твою фамилию. Мало ли что…

– Я счастлив! – воскликнул Пип, заключая Карин в свои объятия и прижимаясь губами к ее губам.

– Итак… – Через какое-то время Карин высвободилась из его объятий, заметно повеселев. – Как скоро можно будет все организовать?

– Как только ты встретишься с пастором и он назначит тебе дату крещения.

– Завтра, да? – нетерпеливо спросила она, и ее рука скользнула к его паху.

– Перестань! Будь же серьезной! – укоризненно попенял Пип, с трудом удерживая сладостный стон, после чего неохотно убрал ее руку. – Ты и правда будешь счастлива навсегда остаться в Норвегии?

– Знаешь, жить можно везде. На свете полно худших мест. А что же до нас, то, как мне кажется, мы должны жить сегодняшним днем. Поживем, увидим, что будет потом. Да, мне здесь нравится. Разве что язык у вас ужасный.

– Тогда мне нужно будет немедленно заняться поисками работы, чтобы содержать семью. Либо в здешнем оркестре, либо в Осло.

– Возможно, и мне удастся найти себе подходящее местечко.

– Может быть, может быть, но только при условии, что ты освоишь на нашем «ужасном языке» не только «пожалуйста» или «спасибо», но и кое-что еще, – пошутил Пип.

– Ладно! Обещаю! Буду стараться…

– Вот и прекрасно. – Пип поцеловал возлюбленную в кончик носа. – Я знаю, у тебя все получится.

* * *

Когда Пип и Карин объявили о своем решении пожениться, Астрид устроила для всех шестерых торжественный ужин.

– То есть вы с Карин решили обосноваться у нас в Бергене? – поинтересовалась она у сына.

– Пока да, – ответил тот. – Но просьба к тебе, папа. Не сможешь ли ты помочь мне с трудоустройством?

– Конечно, я немедленно наведу справки, – пообещал Хорст. При этих словах Астрид вскочила из-за стола и заключила свою будущую невестку в объятия.

– Все! Хватит о делах! – радостно объявила она. – Сегодня у нас особый ужин. Мои поздравления, дорогая Карин. Приветствую тебя в качестве полноправного члена семейства Халворсен. Я счастлива. И отдельное тебе спасибо за то, что вернула нашего сына домой. Я ведь была уверена, что Пип станет развивать свои музыкальные таланты где-нибудь в Европе или в Америке.

Пип перевел слова матери Карин и увидел, как глаза обеих женщин заблестели от слез.

– Примите и наши поздравления, – неожиданно подал голос Бо. – Надеюсь, мы с Элле в скором будущем последуем вашему примеру.

* * *

Астрид, хорошо знавшая пастора местной церкви, отправилась к нему для разговора. Она не стала рассказывать, поставила ли она священника в известность, что невеста Пипа – еврейка, но лишь сказала, что пастор согласился безотлагательно окрестить ее. Все семейство Халворсен в полном составе присутствовало на этой сравнительно короткой церемонии. Вернувшись домой, Хорст отвел Пипа в сторону.

– Хорошо, что Карин окрестили. Во всех смыслах хорошо. Один мой приятель из оркестра недавно вернулся из Мюнхена. Выступал там с концертом. Рассказывал, что антисемитская кампания в Мюнхене набирает обороты.

– Неужели она докатится и до нас?

– Хочется думать, что нет. Хотя кто его знает, что взбредет в голову этому полоумному… Ведь у него полно сторонников не только в Германии, – задумчиво обронил Хорст. – Одному богу известно, чем это все в итоге закончится.

Вскоре Бо и Элле объявили, что они тоже остаются в Бергене. С руки Бо уже сняли гипс, но еще предстояло разрабатывать локтевой сустав, чтобы можно было начинать играть на виолончели.

– Мы оба молимся, чтобы этот процесс не затянулся надолго. Бо, он ведь такой талантливый, – поделилась с Карин Элле, когда они вечером укладывались в своей комнате. – Все его мечты только о музыкальной карьере. Но пока Бо нашел себе работу картографа в портовом магазинчике, там изготавливают и торгуют всякими картами. Прямо над магазином имеется небольшое помещение, и нам предложили поселиться там. Мы сказали хозяину, что мы супружеская пара. Так что отныне я – жена картографа.

– Вы уже настолько хорошо освоили норвежский, что можете вести разговоры и на подобные темы? – поинтересовалась у подруги Карин, не скрывая зависти по поводу их лингвистических успехов.

– У Бо результаты гораздо заметнее. Ему вообще легко даются языки. Но я тоже стараюсь изо всех сил. Сам хозяин – немец по национальности, так что никаких проблем в общении с ним у нас не возникло. Мы ведь оба хорошо говорим по-немецки.

– А вы когда-нибудь поженитесь по-настоящему?

– Мы очень хотим этого, но нужно еще подсобрать хоть немного денег. Так что пока придется жить во грехе и творить ложь. Впрочем, Бо говорит, что наша с ним правда запечатлена в наших сердцах, а не на бумаге.

– Согласна, – ответила Карин и взяла Элле за руку. – Обещай мне, что мы с тобой останемся близки и после того, как вы переедете в город.

– Само собой, Карин. Ведь ты мне не просто подруга. Ты мне как сестра. Я люблю тебя всем сердцем. У меня даже нет слов, чтобы выразить тебе и Пипу свою благодарность за все, что вы сделали для нас.

* * *

– А у нас с тобой скоро появится собственная крыша над головой? – спросила Карин у Пипа, объявив ему на следующее утро новость об Элле и Бо.

– Если завтрашнее собеседование пройдет нормально, на что я очень надеюсь, то тогда – да, – ответил Пип. Отец выхлопотал ему аудиенцию у Харальда Хейде, дирижера, руководящего Филармоническим оркестром Бергена.

– Уверена, что так оно и будет, дорогой, – подбодрила его поцелуем Карин. – Все у тебя будет хорошо, вот увидишь.

* * *

Пожалуй, Пип, отправляясь на собеседование в Концертный зал, волновался даже больше, чем при поступлении в консерваторию. Возможно, потому, размышлял он, напрягаясь всем телом, что от итогов его прослушивания теперь уже зависит многое в реальной взрослой жизни. А что там какой-то юнец-абитуриент, у которого нет никаких обязанностей ни перед кем и который отвечает только за самого себя? На входе Пип представился билетерше, и та провела его коридором в один из репетиционных классов, просторное помещение с роялем и множеством пюпитров. Вскоре в комнате появился высокий широкоплечий крепыш с густой темной шевелюрой и с живыми глазами, который отрекомендовался как Харальд Хейде.

– Ваш отец неоднократно рассказывал мне о ваших талантах, герр Халворсен. По-моему, он просто счастлив, что вы снова вернулись в Норвегию, – сказал Хейде, обмениваясь крепким рукопожатием с Пипом. – Как я понимаю, вы в равной степени владеете и скрипкой и фортепьяно?

– Да, герр Хейде, это так. Хотя основной мой инструмент – фортепьяно. Я надеюсь когда-нибудь в будущем стать композитором.

– Что ж, тогда давайте начнем прослушивание. – Герр Хейде жестом указал Пипу на табурет возле рояля, а сам уселся на узенькую скамью, примостившуюся возле стены. – Если вы готовы, герр Халворсен, я вас слушаю.

Пип вскинул руки над клавиатурой. Они слегка дрожали. Но, как только он заиграл первые такты, похожие на отдаленные удары колокола, Второго фортепьянного концерта до минор Сергея Рахманинова, он тут же забыл все свои страхи. Музыка мгновенно заполнила его накалом своих страстей. Он закрыл глаза, всецело погрузившись в стихию звуков и мысленно воспроизводя партии струнных и духовых инструментов оркестра, а пальцы в это время легко порхали по клавишам, подчиняясь стремительному ритму мелодии. На середине медленной лирической части ми-бемоль мажор герр Хейде остановил его.

– Думаю, достаточно. То, что я сейчас услышал, действительно прекрасно. Если вы владеете скрипкой хотя бы наполовину так же хорошо, как фортепьяно, то скажу, что не вижу никаких препятствий к тому, чтобы вы получили место в нашем оркестре, герр Халворсен. А сейчас попрошу вас проследовать ко мне в кабинет, и мы продолжим наш разговор.

Пип возвратился домой через час, окрыленный первым успехом. Он тут же оповестил Карин и родителей, что отныне он – полноправный музыкант в составе Филармонического оркестра Бергена.

– Пока я буду работать на подмене. Буду подменять то пианиста, то скрипача, работающих на постоянной основе, в случае, если они заболели или отсутствуют по каким-либо иным причинам. Но, по словам герра Хейде, пианист, работающий сейчас в оркестре, уже довольно стар и часто болеет, не всегда может выступать. Скорее всего, в скором времени он покинет оркестр.

– Да, Франц Вульф кряхтит и скрипит, как плохо смазанные ворота. Пальцы совсем скрутило артритом. Так что шансов занять его место у тебя много, сынок. Молодец! – Хорст ласково похлопал сына по спине. – Будем играть в оркестре вместе. В свое время мы играли точно так же с моим отцом, Йенсом.

– А ты сказал ему, что ты еще и композитор? – подала голос Карин.

– Да. Но Рим ведь не сразу строился. А потому на сегодняшний день я счастлив, что смогу содержать семью, когда мы поженимся.

– Может быть, когда-нибудь и я смогу присоединиться к тебе и тоже буду играть в оркестре. – Карин слегка надула губки. – Не думаю, что из меня получится образцовая домохозяйка.

Пип перевел слова Карин матери, но та лишь усмехнулась.

– Не беспокойся, сынок. Пока вы с отцом будете заниматься своей музыкой, я обучу Карин всему тому, что должна знать и уметь хорошая хозяйка, чтобы содержать свой дом в надлежащем порядке.

– Два Халворсена будут играть в оркестре, мой сын вот-вот женится, и в скором будущем у меня появится много внуков, которых я буду любить всем сердцем! – воскликнул Хорст, и лицо его просияло от счастья.

Пип заметил, как недоуменно вскинула бровь Карин при последних словах Хорста. Она довольно часто повторяла в разговорах с Пипом, что не создана для материнства. Слишком любит саму себя, чтобы еще обзаводиться детишками. Впрочем, Пип никогда не принимал эти ее речи всерьез. Карин любит шокировать людей своими неожиданными заявлениями. Впрочем, ему нравилось в ней все, и это качество тоже.

* * *

Карин и Пип поженились за день до сочельника. Накануне шел снег, укутав весь город своим белым пушистым покрывалом. Мерцающие огоньки иллюминации, украсившей центральные улицы Бергена, тоже поспособствовали созданию сказочной атмосферы вокруг церемонии их бракосочетания. После венчания молодые в карете, запряженной лошадьми, направились в Гранд-отель «Терминус». Там состоялись прием и свадебный ужин, который устроил для новобрачных Хорст. Он же оплатил и все расходы. Но вот наконец молодожены распрощались со своими гостями и поднялись к себе в номер. Этот номер в качестве свадебного подарка зарезервировали для них Элле и Бо. Переступив порог своей комнаты, Карин и Пип сразу же упали друг другу в объятия, изголодавшись за последние полгода воздержания. Они целовались, а Пип в это время расстегивал пуговички на кружевном платье своей молодой жены. Вот наконец платье соскользнуло с ее плеч и рук, и пальцы Пипа проворно побежали следом, прошлись по изящным ключицам Карин, потом переместились на пухлые темно-розовые соски. Карин застонала от наслаждения и, схватив мужа за прядь волос, оторвала губы Пипа от своих губ и направила его голову к груди. Он стал ласкать губами ее соски, а она лишь вскрикивала от этих сладостных прикосновений. Потом рывком сорвала с себя платье, и оно упало на пол. Пип подхватил жену на руки и понес ее к кровати. Дыхание его стало прерывистым и учащенным от переизбытка желания. Он тоже, стоя возле постели, стал неуклюже срывать с себя одежду. Но Карин поднялась на колени и остановила его.

– Нет, сейчас моя очередь! – воскликнула она хриплым от возбуждения голосом. И стала умелыми движениями расстегивать ему рубашку, потом брюки. И уже через каких-то несколько секунд он упал на нее сверху, и они оба тут же погрузились в пучину страсти.

Потом лежали, пресыщенные, в изнеможении от пережитого, лежали молча, прислушиваясь к перезвону курантов на старинной городской площади, пробивших полночь.

– Нет, ради такого стоило покреститься, – сказала Карин, приподнявшись на локте. Она улыбнулась, заглянув Пипу прямо в глаза, потом осторожно прошлась по лицу кончиками пальцев. – Не помню, говорила ли я тебе это раньше, но сейчас, как твоя законная жена, скажу. Хочу, чтобы ты помнил это всегда: я люблю тебя, дорогой. И еще! Я никогда не была так счастлива, как сегодня ночью.

– И я тоже, – прошептал он в ответ. Снял ее руку со своей щеки и поднес к губам. – И так будет всегда.

– Да, всегда.