17

Сталсберг Ванингшусет

Тиндевеген

Хеддал

14 февраля 1876 года

Дорогая Анна!

Спасибо за последнее твое письмо. Как всегда, в твоих письмах, где ты рассказываешь о своей жизни в Христиании, много познавательного и забавного. Улыбка не сходит с моего лица, пока я их читаю. Кстати, должен заметить, что твои навыки письма улучшаются с каждым разом, и ошибок тоже все меньше и меньше. У нас в Хеддале все по-старому. Встретили Рождество, как обычно. Жаль только, что не было рядом тебя. А в остальном… Сама знаешь, это самое холодное и темное время года, когда в спячку впадают не только животные, но и люди. Снега в этом году выпало намного больше. Его так много, что не выдержала крыша в нашем старом деревенском доме. Прохудилась и дала течь. Надо срочно, еще до наступления весенней оттепели, менять дерн. Иначе мы рискуем получить внутри дома целое замерзшее озеро, на котором можно будет кататься на коньках. Отец говорит, что и не припомнит, когда этот дерн меняли в последний раз. Явно это было еще до его появления на свет. Так что крыша послужила нам верой и правдой много-много лет. Кнут обещал мне помочь по весне, за что я ему очень благодарен.

Он сейчас напропалую ухаживает за одной молодой барышней из соседней деревни, неподалеку от Скиена. Девушку зовут Сигрид, она очень милая, хорошенькая, правда, очень уж тихая. Но твоим родителям она понравилась. Так что летом наверняка в нашей церкви прозвучат свадебные колокола в честь молодых. Молю Бога, чтобы к тому времени ты уже вернулась домой и смогла лично поприсутствовать на свадьбе брата.

Невозможно вообразить, что ты тоже будешь участвовать в премьерной постановке моей любимой драмы Ибсена, да еще исполнять музыку, написанную самим маэстро Григом. Довелось ли тебе увидеть живого Ибсена? Ведь наверняка он обязательно появится в театре, чтобы самолично убедиться в том, что сценическое воплощение драмы полностью совпадает с его замыслом. Впрочем, я где-то читал, что в настоящее время он обитает в Италии. Полагаю, у тебя сейчас не будет времени, чтобы сразу же ответить на мое письмо. Ведь до премьеры осталось всего ничего, каких-то десять дней, и ты все время занята на репетициях. А потому я заранее желаю тебе и твоему прекрасному голосу всяческих успехов и наилучшего выступления.

Твой вечный почитатель

Ларс.

P.S. Я посылаю тебе вместе с письмом одно из своих стихотворений, которое я сравнительно недавно отправил вместе с другими своими стихами в Нью-Йорк издателю по фамилии Скрибнер. Для тебя я специально перевел это стихотворение на норвежский язык.

Анна начала читать стихотворение, которое называлось «Ода в честь серебристой березы». Поскольку она и понятия не имела, что означает слово «ода», то она лишь пробежала текст глазами. Некоторые длинные слова ей тоже были неизвестны, а потому она отложила стихотворение в сторону и снова придвинула к себе тарелку, чтобы продолжить завтрак. Хорошо Ларсу писать о том, какой интересной и насыщенной жизнью живет она в Христиании. На самом деле это далеко не так. За все это время Анна лишь дважды побывала в театре. Первый раз – перед Рождеством, когда она показывалась герру Джозефсону. И тот согласился с тем, что именно она и будет петь партию Сольвейг. А второй раз она была там на прошлой неделе, когда состоялась генеральная репетиция и первый прогон всего спектакля. Анна наблюдала за происходящим на сцене, стоя за кулисами и оттуда пытаясь вникнуть в смысл самой пьесы.

Конечно, она и предположить не могла, что такое величественное здание, как Театр оперы и балета, будет стоять в зимнее время неотапливаемым. А ей пришлось просидеть почти весь день за сценой, мало того что в холоде, так еще и на сквозняках. Домой она возвратилась, окоченев до смерти. Потому что вмешался еще и случай. Первые три акта прошли гладко, а потом случилось непредвиденное. Хенрик Клаузен, исполнитель роли Пера, зацепился ногой за что-то и запутался в синей ткани, которую снизу поддерживали десять мальчишек, ритмично двигаясь туда-сюда и имитируя таким незатейливым способом морские волны. Якобы Пер плывет по штормящему морю. В результате Хенрик растянул лодыжку, и репетицию пришлось прервать. Какой же может быть прогон без исполнителя главной роли?

А для Анны все закончилось тем, что она подхватила сильнейшую простуду и четыре дня провалялась в постели. И все это время герр Байер носился вокруг и квохтал над ней, словно старая несушка над яйцом.

– У нас осталась в запасе всего лишь неделя! – стенал он своим хрипловатым голосом. – Хуже и быть не может! Вам, милая моя барышня, надо есть побольше меда. Столько, сколько сможете одолеть. Будем надеяться, что мед поможет вам за этот срок полностью восстановить голосовые связки.

На пятый день рано утром, проглотив положенную порцию меда, Анна попыталась напеть несколько тактов. Еще немного, подумала она с усмешкой, и у нее отрастут крылышки, а тело покроется желтыми и коричневыми полосками, и она превратится в самую настоящую пчелку. А чего удивляться? Особенно если вспомнить, сколько меда она слопала за последние дни. Однако герр Байер страшно обрадовался, услышав ее пение.

– Слава богу! Слава богу! – восклицал он непрерывно, с явным облегчением в голосе. – Ваш голос восстановился. Скоро к нам должна приехать мадам Тора Хенсон, та актриса, которая исполняет роль Сольвейг. И вы сможете вместе поработать над тем, как синхронизировать ваше пение с ее артикуляцией. Большая честь, что она согласилась сама явиться к нам, в связи с вашим недомоганием. Ведь, как вы знаете, она – одна из самых известных актрис в Норвегии. По слухам, любимица Ибсена, – добавил в заключение герр Байер.

В половине одиннадцатого Тора Хенсон, облаченная в красивое бархатное пальто, отороченное мехом, величаво вплыла в их квартиру. И тотчас же вошла в гостиную, где уже томилась Анна в ожидании гостьи, распространяя вокруг себя тонкий аромат французских духов.

– Простите меня, милочка, за то, что я не стану приближаться к вам слишком близко. Хотя герр Байер сообщил мне, что вы уже на стадии выздоровления, а потому риск заражения минимальный, но я тем не менее не могу рисковать. Не хватало мне подхватить у вас заразу!

– Конечно, мадам Хенсон, – смиренно ответила ей Анна и сделала положенный книксен.

– Хорошо хоть, что мне не придется сегодня петь, – улыбнулась артистка. – Божественные звуки будете издавать вы, а я лишь стану послушно открывать рот, имитируя внешне все те чувства и переживания, которые маэстро Григ вложил в свою красивую музыку.

– Да, мадам, – снова безропотно согласилась с ней Анна.

В этот момент в гостиной появился герр Байер и немедленно стал суетиться вокруг гостьи. Анна принялась исподтишка разглядывать артистку. В театре, да еще со сцены, она показалась ей гораздо старше. Но сейчас, разглядывая женщину вблизи, она поняла, что мадам Хенсон еще очень молода. Пожалуй, всего лишь на несколько лет старше самой Анны. К тому же она очень красива. Точеные черты лица, густая копна темно-каштановых кудрей. Впрочем, Анна с трудом представляла себе, как эта изысканная элегантная женщина обрядится в народный костюм и станет убеждать публику, что она простая деревенская девушка с гор.

Такая же, как сама Анна…

– Итак, начнем, пожалуй? Анна, poco a poco, – посоветовал герр Байер. – Не напрягайте голосовые связки. Пойте тихо. Иначе можно, чего доброго, вообще сорвать голос. Ведь он только-только начал восстанавливаться. Если вы готовы, мадам Хенсон, то мы можем начать с «Песни Сольвейг», а потом перейдем на «Колыбельную».

Всю оставшуюся первую половину дня Тора Хенсон и Анна усердно работали дуэтом, с той только разницей, что одна из них просто безмолвно открывала рот, а вторая пела. Иногда Анна видела, как раздражалась актриса, если открывала рот немного невпопад, еще до того, как Анна успевала взять ту или иную ноту. В какой-то момент мадам Хенсон даже попросила ее покинуть комнату и встать за дверью, чтобы герр Байер смог полностью удостовериться в том, что публика не заподозрит подвоха и поверит в то, что это она сама поет со сцены. Стоя в коридоре, где тоже сильно сквозило, да еще с раскалывающейся от боли головой, чувствуя, как снова закладывает горло от бесконечного пения, Анна уже готова была возненавидеть все песни маэстро Грига. В ее теперешнюю задачу входило точно следовать за партитурой, соблюдая тот же самый темп и ритм и делая те же самые паузы, как обозначено в нотах. Чтобы мадам Хенсон имела возможность заучить на память, как и когда ей открывать и закрывать рот. Но именно повторение одного и того же десятки раз давалось Анне труднее всего. Ведь она привыкла петь, и неважно, для кого, для людей или для коров, всякий раз по-разному. Впрочем, с учетом того, что сейчас она вообще поет в закрытую дверь, коровы были бы даже предпочтительнее.

Наконец герр Байер удовлетворенно хлопнул в ладоши.

– Великолепно! Думаю, у нас получилось то, что надо. Отличная работа, мадам Хенсон! Анна, вы можете вернуться в комнату.

Анна вошла в гостиную. Мадам Хенсон повернулась и ласково улыбнулась Анне.

– Уверена, все у нас получится наилучшим образом. Только пообещайте мне, милочка, что на всех спектаклях вы будете петь одинаково, без каких-либо колоратур, ладно?

– Конечно, мадам Хенсон.

– Анна, что-то вы совсем бледненькая. Наверняка переутомились после всех этих вокальных упражнений. Сейчас ступайте к себе, отдохните намного, а я попрошу фрекен Олсдаттер, чтобы она подала вам обед прямо в спальню. И обязательно немного меда, чтобы смягчить голосовые связки.

– Хорошо, герр Байер, – послушно ответила Анна.

– Спасибо вам, Анна! – снова поблагодарила ее мадам Хенсон, еще раз улыбнувшись на прощание. – Надеюсь, в ближайшие дни мы увидимся с вами уже в театре.

Анна сделала еще один книксен и поспешила к себе в спальню.

Квартира 4

Дом 10, улица Святого Олафа

Христиания

23 февраля 1876 года

Дорогие Ларс, мамочка, папа и Кнут!

Пишу второпях, потому что на сегодня у нас назначена генеральная репетиция, уже в костюмах, а завтра в театре состоится премьера спектакля «Пер Гюнт». Как бы я хотела, чтобы вы в этот вечер были рядом со мной, сидели бы в зрительном зале. Но я понимаю, поездка сюда стоит очень дорого, а потому лучше воздержаться от таких трат.

Я очень волнуюсь. И немного нервничаю. Герр Байер показал мне свежие газеты и сказал, что все они публикуют бесчисленные материалы о завтрашнем событии. Ходят слухи, что даже король с королевой почтут своим присутствием премьерный показ и будут восседать в королевской ложе. (Лично я сильно сомневаюсь, ведь их величества живут в Швеции. А потому поездка сюда даже для королевских особ – это весьма долгое и утомительное путешествие. Вряд ли они согласятся на него только для того, чтобы посмотреть пьесу. Но такие слухи продолжают упорно ходить по Христиании.) В театре атмосфера очень напряженная. Герр Джозефсон, режиссер-постановщик, уверен, что вся эта затея со спектаклем обернется полным провалом. А потому нас заставляют снова и снова проигрывать всю пьесу, от начала и до конца. Мы репетируем часами, без всяких перерывов, оттачивая каждую деталь. Режиссер добивается от артистов и всех, кто задействован в подготовке спектакля, чтобы были устранены любые неполадки, в том числе и чисто технические. Герр Хеннум, дирижер оркестра, человек, который мне очень нравится и который всегда сохраняет спокойствие, – даже он в последнее время срывается и постоянно кричит на своих оркестрантов за то, что они не умеют правильно отсчитывать такт.

Вы не поверите, но «Колыбельную» я так пока еще в театре и не спела. Потому что мы все никак не можем добраться до конца пьесы. Но герр Хеннум клятвенно заверил меня, что сегодня это обязательно случится.

А пока я провожу время с детьми, которые исполняют в спектакле всякие небольшие роли. Например, играют троллей. Вначале, когда меня поместили к ним в гримерную, я даже немного оскорбилась. Потому что все другие хористки готовятся к спектаклю в другой гримерной. Может, посчитали, что я еще тоже ребенок? Но как бы то ни было, а мне пришлось по душе коротать время в детской компании. Мы много смеемся, играем в карты, и время проходит незаметно.

Заканчиваю, потому что мне уже пора ехать в театр. Но прежде чем поставить точку, сообщаю тебе, Ларс, новость, которая тебя не сильно обрадует. Генрик Ибсен пока в театре не появлялся.

С любовью из Христиании ко всем вам,

Анна.

Прежде чем покинуть квартиру и направиться в театр, Анна положила свое письмо на серебряный поднос в холле.

* * *

Генеральная репетиция продолжалась уже более четырех часов. Йенс устал, замерз и был до крайности взвинчен продолжительным прогоном, впрочем, как и все оркестранты. Напряжение в оркестровой яме за последние несколько дней достигло своего пика. Герр Хеннум постоянно повышал голос, кричал на всех, в том числе и на него. Йенсу нападки дирижера казались особенно несправедливыми. Особенно если учесть, что Саймон, первая скрипка, пожилой музыкант, сидевший рядом с ним, постоянно клевал носом. Впрочем, Йенс был, пожалуй, самым молодым в оркестре. Всем остальным оркестрантам было уже далеко за пятьдесят. Но отношения в оркестре были самыми дружескими. Йенсу нравился веселый дух товарищества, царивший в коллективе.

Пока ему удавалось своевременно появляться на всех репетициях, за исключением нескольких непредвиденных опозданий. Но подобные грешки водились и за другими оркестрантами, а потому Йенс полагал, что он по всем параметрам отлично вписался в новый коллектив. К тому же среди хористок было полно хорошеньких девушек, которыми можно было беспрепятственно любоваться на сцене во время тех бесконечных пауз, которые устраивал им герр Джозефсон, то и дело меняя мизансцены и двигая артистов с места на место в соответствии со своими стихийно возникающими замыслами.

Новость о том, что Йенс получил место в оркестре, привела его мать в неописуемый восторг. Йенс был растроган до слез ее реакцией на известие.

– Но что мы скажем папе? – поинтересовался он у матери. – Ты же знаешь, что мне придется пропускать лекции в университете ради репетиций оркестра.

– Думаю, – ответила ему Маргарета, – это даже к лучшему, что пока твой отец не в курсе… всех тех перемен, которые так внезапно случились в твоей жизни. Пусть считает, что ты по-прежнему учишься в университете. Боюсь, едва ли он изменит свои взгляды за столь короткое время.

Йенс понял, что мама попросту боится заводить с отцом разговор на столь щекотливую тему.

Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения, подумал Йенс, настраивая скрипку. Если и раньше он всей душой противился тому, чтобы последовать по стопам отца и тоже стать пивоваром, то теперь его решимость порвать с семейным бизнесом стала непреклонной. Да, долгие и утомительные часы репетиций, да, зверский холод, да, ядовитые комментарии дирижера, которыми он часто одаривал всех своих музыкантов без исключения. Все это правда. И все это ничто в сравнении с той радостью, которую он испытывал, ежедневно приобщаясь к музыке, радостью, которая снова вернулась к нему после стольких лет отсутствия. В партитуре Эдварда Грига было множество мелодий, будоражащих воображение, вызывающих в памяти самые красочные и яркие картинки из прошлого. Взять хотя бы композицию «В пещере горного короля» или «Танец Анитры». Стоило Йенсу лишь закрыть глаза, когда он начинал выводить на скрипке эту мелодию, и перед его мысленным взором тотчас же возникала восточная экзотика, нечто в марокканском стиле.

И все же любимой его пьесой оставалось «Утреннее настроение». Ею открывался IV акт спектакля. В этой музыке Григ снова отсылает слушателей к той части пьесы, когда Пер просыпается на рассвете в далекой Африке, страдая от похмелья. И до него вдруг доходит, что он все потерял в своей жизни. И тогда он возвращается мыслями к себе на родину, в далекую Норвегию, представляет, как восходит солнце над вершинами гор, озаряя своим светом северные фьорды. Дивная музыка! Йенс мог играть ее бесконечно.

В настоящее время он и еще один флейтист, раза в три старше Йенса, по очереди исполняли первые четыре такта этой проникновенной мелодии. Но вот в оркестровой яме снова возникла фигура дирижера. Герр Хеннум постучал палочкой по пюпитру, призывая оркестрантов к вниманию, и в эту самую минуту Йенс вдруг осознал, что ему страшно хочется сыграть эту музыку на премьерном спектакле. Пожалуй, еще ничего в своей жизни он не хотел с такой страстью.

– Итак, приступаем к четвертому акту, – объявил дирижер после очередного, почти часового перерыва. – Фрейфорд, вы сегодня играете партию первой флейты. Через пять минут начинаем, – добавил он и снова исчез. Видимо, опять побежал консультироваться о чем-то с Джозефсоном, режиссером-постановщиком спектакля.

Йенс разочарованно вздохнул. Если Бьорду Фрейфорду поручили играть партию первой флейты на генеральной репетиции, то, скорее всего, именно ему предстоит выступать и на премьерном показе спектакля.

Через пару минут на сцене появился Хенрик Клаузен, исполнитель главной роли. Он подошел к самому краю оркестровой ямы, делая вид, что его тошнит прямо на головы музыкантов. Якобы так Пер Гюнт приходит в себя после тяжкого похмелья.

– Как поживаете, ребята? – по-дружески обратился артист к оркестрантам, глядя на них сверху вниз.

Послышался разрозненный гул голосов, но в этот момент за пультом снова появился Хеннум. Он вторично взял в руки дирижерскую палочку.

– Герр Джозефсон пообещал мне, что четвертый акт мы пройдем с минимальными остановками. Так что скоро приступим к пятому акту, – доложил он обстановку и добавил: – Все готовы?

Взмахнул палочкой, и из оркестровой ямы понеслись звуки флейты Бьорда. «Он играет гораздо хуже меня», – с обидой подумал Йенс, укладывая скрипку под подбородок, чтобы тоже начать играть.

Спустя где-то час с небольшим, после всего лишь одной коротенькой заминки, в течение которой все спорные моменты были сняты на удивление быстро, они вплотную подошли к концовке четвертого акта. Йенс глянул на мадам Хенсон, которая играла роль Сольвейг. Даже несмотря на наряд простой деревенской девушки, она показалась Йенсу очень привлекательной. Хорошо было бы, мелькнуло у него, познакомиться с актрисой поближе. Может, это у него и получится на завтрашнем банкете, который должен состояться сразу же после окончания спектакля.

Йенс торопливо отогнал от себя посторонние мысли, увидев, как герр Хеннум еще раз взмахнул своей палочкой, давая знак скрипачам, и всецело сосредоточился на первых тактах чарующей музыки «Песни Сольвейг». Он и предположить не мог, что у мадам Хенсон такой дивный голос. Он слушал, как она поет, и поражался необыкновенной чистоте и свежести ее голоса. Ее пение завораживало, заставляло уноситься мыслями куда-то далеко, туда, в горы, где живет и страдает в одиночестве бедняжка Сольвейг. Нет, таких божественных голосов он еще никогда не слышал. Кажется, этот голос символизирует собой все: прекрасный горный воздух, красоту, молодость и, конечно, боль утраченных грез и несбывшихся надежд…

Пение актрисы настолько захватило Йенса, что он удостоился сурового взгляда от Хеннума, когда опоздал на целый такт. Когда они наконец подошли к концу пьесы и грустная, хватающая за душу мелодия «Колыбельной песни», которую поет Сольвейг Перу, когда тот после долгих странствий возвращается домой и она убаюкивает его, уложив голову своего возлюбленного себе на колени, полилась и заполнила собой все пространство огромного зала, Йенс почувствовал, что у него даже мурашки по спине побежали. Настолько совершенным было исполнение мадам Хенсон. Но вот упал занавес, и вдруг раздались аплодисменты. Аплодировал весь персонал театра, собравшийся послушать и посмотреть генеральную репетицию накануне премьеры.

– Нет, вы слышали такое? – восхищенно воскликнул Йенс, повернувшись к Саймону, который уже упаковал свою скрипку в футляр и приготовился в числе первых ретироваться из оркестровой ямы, чтобы, перебежав через дорогу, окунуться в атмосферу кафе «Энгебрет». Главное – успеть до того, как дирижер начнет раздавать свои последние указания. – А я и понятия не имел, что у мадам Хенсон такой прекрасный голос.

– Господь с вами, дорогой Йенс! Голос, который мы с вами только что слышали, действительно очень красивый. Только он не имеет никакого отношения к мадам Хенсон. Разве вы не заметили, что она просто открывает рот? Эта женщина не может спеть ни одной ноты. Вот они и привлекли другую исполнительницу. Хотят создать впечатление, что это поет сама Тора Хенсон. По-моему, эта затея вполне удалась. Полная иллюзия достоверности происходящего! – Саймон весело хохотнул и похлопал Йенса по плечу, прежде чем покинуть яму.

– А кто же эта певица? – крикнул ему в спину Йенс.

– Вот в этом-то и вся загвоздка! – небрежно бросил через плечо Саймон. – Не певица, а какой-то дух святой. Во всяком случае, пока никто и понятия не имеет, кто это такая.

* * *

Между тем обладательница дивного голоса, столь сильно поразившая воображение Йенса Халворсена, сидела в карете, увозившей ее на квартиру герра Байера. Чувствуя себя немного не в своей тарелке из-за того, что она, как и все остальные хористки, была облачена в народный костюм, чтобы не выделяться из общей массы, Анна была рада тому, что наконец-то осталась одна и возвращается к себе домой. Позади остался еще один долгий и изнурительный день. Как хорошо, что дверь открыла фрекен Олсдаттер и тут же помогла ей снять пальто.

– Дорогая моя Анна, представляю, как вы устали. И все же расскажите мне, как вы спели сегодня? – ласково поинтересовалась она у Анны, провожая ее до дверей спальни.

– Даже не знаю, – чистосердечно призналась Анна. – Как только опустился занавес, я сделала так, как велел мне герр Байер. Покинула свое укрытие, вышла через заднюю дверь на улицу и села в карету. И вот я дома, – вздохнула она, разрешая фрекен Олсдаттер раздеть себя и уложить в постель.

– Герр Байер велел не тревожить вас завтра. Спите себе всласть. Он говорит, что вы должны хорошенько выспаться накануне премьеры, чтобы голос звучал свежо и чисто. Горячее молоко и мед уже ждут вас на тумбочке.

– Спасибо, – поблагодарила Анна экономку, беря в руку стакан с молоком.

– Спокойной ночи, Анна.

– Спокойной ночи, фрекен Олсдаттер. И спасибо вам за все.

* * *

Йохан Хеннум возник в оркестровой яме и, хлопнув в ладоши, призвал музыкантов к вниманию.

– Все готовы?

Дирижер бросил на своих оркестрантов влюбленный взгляд. Йенс невольно поразился тому, как кардинально отличается праздничная атмосфера, царящая в театре сегодня, от того, что тут творилось вчера. Все музыканты явились при полном параде, в вечерних костюмах и фраках вместо привычной повседневной одежды, в которой они приходили на репетиции. Публика, собравшаяся в зале на премьерный показ и гудевшая от возбуждения в преддверье такого важного культурного события, была им под стать. Зал постепенно заполнялся разодетыми в пух и прах зрителями. Дамы оголяли плечи, приспуская меховые палантины, являя всем присутствующим свои ослепительные вечерние туалеты и роскошные ювелирные украшения, сверкающие и переливающиеся тысячами разноцветных огоньков в мягком свете богато инкрустированной люстры, свисающей с потолка по центру зрительного зала.

– Господа! – обратился Хеннум к своим оркестрантам. – Сегодня всем нам выпала высокая честь навечно вписать свои имена в историю Норвегии. Несмотря на то что в этот вечер с нами нет маэстро Грига, мы все преисполнены решимости сделать все от нас зависящее, чтобы он гордился нами. Чтобы его удивительная и прекрасная музыка была исполнена так, как она того заслуживает. Уверен, когда-нибудь вы станете рассказывать своим внукам, что участвовали в столь грандиозном событии. Герр Халворсен, сегодня вы исполняете партию первой флейты в «Утреннем настроении». Итак, если мы с вами готовы, то…

Дирижер поднялся на свое дирижерское возвышение перед оркестром, показывая публике, что спектакль вот-вот начнется. Внезапно в зале наступила торжественная тишина. Такое ощущение, будто все собравшиеся вдруг затаили дыхание. А Йенс в это время мысленно вознес горячую благодарственную молитву за то, что исполнилось его самое заветное желание.

* * *

Никто, стоя за кулисами, не мог оценить в полной мере, какова была реакция публики по ходу представления. Анна медленно прошла на отведенное для нее место, чтобы исполнить первую песню. Ее сопровождал Руди, мальчуган, который участвовал в массовках наряду с другими детьми.

– В зале такая тишина стоит, фрекен Анна. Слышно, как муха пролетит. Я подглядывал из-за кулис за зрителями. По-моему, им все очень нравится.

Анна спряталась за декорациями, которые специально установили таким образом, чтобы она могла хорошо видеть мадам Хенсон. Внезапно Анну охватил страх. Хотя ее никто не увидит, а фамилия ее значится в общем списке всех участников хора, она знала, что герр Байер тоже сейчас находится в зале и будет слушать, как она поет. Да и столько важных господ собралось сегодня на эту премьеру.

Она почувствовала, как детская ручонка сильно стиснула ее руку.

– Не волнуйтесь, фрекен Анна, – прошептал ей Руди. – Мы все считаем, что вы поете очень красиво.

Потом Руди удалился, и Анна осталась одна. Она стояла и смотрела на мадам Хенсон, внимательно слушала, что она говорит, боясь пропустить свою очередь. Но вот оркестр сыграл первые такты «Песни Сольвейг», и Анна сделала глубокий вдох. Она вдруг вспомнила всех, кого оставила в родном Хеддале: свою семью, любимицу Розу, вспомнила и позволила своему голосу взлететь ввысь и воспарить над залом.

Через сорок минут опустился финальный занавес. Анна все еще стояла в кулисах. Она только что закончила петь «Колыбельную песню». В зале вдруг установилась необыкновенная, звенящая тишина. Между тем все участники представления уже собрались на авансцене, готовясь выйти на поклоны к публике. Анну никто не приглашал выйти вместе с остальными артистами, а потому она осталась там, где и стояла. Но вот занавес снова взвился вверх, явив зрителям всех исполнителей, задействованных в спектакле. И на какое-то мгновение Анна вдруг оглохла от громких аплодисментов и криков «браво». Люди вскакивали со своих мест, притопывали от возбуждения ногами и скандировали «бис».

– Мадам Хенсон, повторите «Песню Сольвейг», – услышала Анна чей-то возглас. Актриса грациозно качнула головой в знак того, что она не станет удовлетворять эту просьбу, присовокупив к своему отказу и элегантный взмах рукой. Наконец на сцену вышел режиссер-постановщик герр Джозефсон, который передал от имени Ибсена и Грига их извинения в связи с тем, что они не смогли лично поприсутствовать на премьере. Еще один, последний поклон, и занавес снова опустился, на сей раз до следующего представления. Артисты стали потихоньку расходиться, покидая сцену. Они проходили мимо Анны, но никто не обращал на нее никакого внимания. Все были взволнованы сверх всякой меры, оживленно переговаривались друг с другом. Судя по всему, успех премьеры превзошел все их ожидания. Заслуженная награда за многие и многие недели упорного труда.

Анна вернулась в свою гримерную, чтобы взять пальто и попрощаться с детьми. Вокруг ребятни хлопотали мамаши, гордые успехами своих чад, помогая им переодеваться. Герр Байер заранее предупредил Анну, что карета будет ждать ее у входа в театр и что она должна уехать сразу же после окончания спектакля. Когда она уже шла по коридору, направляясь к выходу, то буквально наскочила на герра Джозефсона, выходившего из гримерной мадам Хенсон.

– Анна, вы сегодня пели просто бесподобно. Наверное, в зале не осталось человека, который бы не прослезился. Прекрасное исполнение!

– Спасибо, герр Джозефсон.

– Доброго вам пути. До свидания. – Режиссер слегка склонил голову и отвесил на прощание вежливый поклон. И тут же отвернулся от девушки и постучал в гримерную Хенрика Клаузена.

Анна неохотно проследовала к служебному выходу и покинула театр.

– Так все же кто эта девушка, которая исполняла «Песню Сольвейг»? – спросил Йенс, обозревая толпу народа, собравшегося в фойе. – Она здесь?

– Понятия не имею. Лично я ни разу ее не видел, – откликнулся виолончелист из их оркестра по имени Исаак. Судя по его раскрасневшемуся лицу, музыкант уже успел изрядно принять на грудь. – Голос у нее действительно ангельский. Но кто его знает, какова она на вид. Вполне возможно, жаба жабой.

Но Йенс был преисполнен решимости выяснить все до конца. А потому отправился на поиски дирижера.

– Хорошо сыграл, мой мальчик, – дружески похлопал его по плечу Хеннум. Он явно все еще пребывал в эйфории после того грандиозного успеха, которым обернулось первое представление спектакля. – Очень рад, что ты целиком и полностью оправдал мое доверие. Тебя ждет прекрасное будущее. Но, как ты понимаешь, нужна практика, а с опытом все станет на свои места.

– Спасибо за добрые слова, герр Хеннум. Не могли бы вы сказать мне, кто эта таинственная девушка, которая сегодня так проникновенно исполнила «Песню Сольвейг»? Она сейчас здесь?

– Вы имеете в виду Анну? О, она ведь и в жизни самая настоящая Сольвейг, спустившаяся к нам с гор. Очень сомневаюсь, что Анна осталась на банкет. Она воспитанница и протеже Франца Байера. Девушка еще очень молода, к тому же не привыкла к жизни в большом городе. Байер очень опекает Анну. Так что, боюсь, ваша Золушка, Йенс, уже умчалась к себе домой, не дожидаясь, пока часы пробьют полночь.

– Какая жалость! А мне так хотелось лично поблагодарить ее за прекрасное пение. Оно тронуло меня до глубины души. Кстати, – не замедлил воспользоваться ситуацией Йенс, – я еще и большой поклонник таланта мадам Хенсон. Вы бы не могли представить меня ей, чтобы я смог воздать должное за ее игру на сегодняшнем спектакле?

– Конечно, могу, – тут же согласился герр Хеннум. – Уверен, она будет рада познакомиться с вами. Следуйте за мной.