Щукин

Далеко за полночь раздался звонок по оперативной связи:

– Не спишь, полковник?

– Не сплю. И чего там?

– Иди спать! Взяли мы его. Как положено. На тайнике. Все целое. И карту памяти тоже взяли. Все в ажуре.

– Где его приняли?

– Как ты и предполагал, на пустыре, где бичевник.

– Когда ты мне его вернешь?

– Думаю, через недельку. Мы его сами немножко потрошить будем.

Через неделю Кушаков в сопровождении спецназовцев, закованный в наручники, обычным рейсом был доставлен в родной город.

Когда вели по коридорам регионального управления, встретился прапорщик-контролер, который не удержался и поздоровался:

– Здорово, Буратино!

На столе у Щукина были выложены улики, добытые в ходе обысков. Упакованные пачки денег, их нашли на чердаке, отпечатки пальцев Кушакова были на всех купюрах. Книги, которые агент использовал для подготовки шифровок. Фотографии на атомных объектах. Фотографии Кушакова на крыше здания, когда он вел контрнаблюдение. Посередине светился монитором компьютер, на котором, как он считал, уничтожил всю информацию.

Войдя в кабинет, он окинул взглядом выставленные улики, зацепился за свой компьютер:

– Вам удалось что-то восстановить?

– Конечно, Роман Анатольевич! Проходите. Не стесняйтесь.

– Я же его отформатировал. Невозможно восстановить информацию! – Кушаков почти кричал.

– Мы, конечно, не все, но многое можем. Например, это. Вот распечатка из него, как вы рассматривали и обрабатывали снимки секретных шифротелеграмм, сделанные с вашего фотоаппарата. Или вот. Из портфеля заместителя генерального директора ГХК Григорьева. Нам есть о чем поговорить.

Кушаков уткнулся в скованные браслетами руки:

– Где я прокололся?

– Когда Родину продал. Сразу же. – Голос полковника Щукина был сух, как затвор, загоняющий патрон в патронник. – Будете говорить?

– Что мне будет?

– Естественно, суд. Не мне вам рассказывать о помощи следствию.

Помолчав, Кушаков выдавил из себя:

– Буду.

– Хорошо. Сейчас мы пригласим адвоката, следователя, и под камеру вы начнете свой рассказ.

Эпилог

Кушаков Роман Анатольевич был приговорен к четырнадцати годам колонии строгого режима, лишен специального звания «майор полиции» и всех ведомственных наград.