После дома терпимости Илья Алексеевич отправился в Малков переулок, где в чайной с утра до ночи околачивались кандидаты в горюны – сбившиеся с трудового пути пьяницы, живущие на случайный заработок. По утрам приказчики из похоронных бюро выбирали здесь народ поприличней и увозили на похороны, а ближе к вечеру горюны возвращались пропивать полученные на кладбищах чаевые и делиться впечатлениями.
– Орденов на подушках – хоть музей открывай; генерал – одно слово, – то ли восхищался, то ли выражал недовольство плешивый дедок с красными глазами.
– А у нас все три сегодня по пятому разряду прошли, – вздохнул другой горюн, – дроги без балдахина, лошадь без попоны, вместо оркестра шарманка – срам один, а не похороны.
Потолкавшись среди хмельных типов, Ардов наконец отыскал дядю с черной повязкой на глазу – того самого, с которым перебросился словом сегодня днем во время похоронного шествия на Невском. Увидев Илью Алексеевича, одноглазый встал, кивнул и направился к выходу.
На улице моросил гадкий дождик. Горюн подозвал экипаж и пригласил Ардова занять место. Потом забрался и сам, укрыл ноги кожаным фартуком и толкнул извозчика в клеенчатой накидочке, под которой тот пытался схорониться от дождя.
Через четверть часа пролетка остановилась у стены Новодевичьего кладбища. Расплатившись, Ардов поспешил за одноглазым, уже прошмыгнувшим в лаз меж прутьев ограды.
Попетляв по дорожкам среди крестов и мраморных фигур, застывших над могильными плитами в скорбных позах, горюн вывел Ардова к сумрачному склепу-часовне, похожему на маленький готический замок с гаргульями под крышей. Провожатый завел Ардова за угол, где под зарослями ракиты было скрыто вырытое в земле углубление, ведущее к пролому в стене.
Пробравшись внутрь склепа, Ардов какое-то время стоял неподвижно, давая возможность глазам привыкнуть к сумраку. Сквозь забранные решеткой окна в помещение затекал лунный свет, поэтому довольно быстро внутреннее убранство обрело очертания. На одном из саркофагов сидел человек в накидке и дымил трубкой. Тлеющий в чаше табак освещал неухоженные усы и большой мясистый нос.
Илья Алексеевич вытряхнул из стеклянной колбочки пару белых горошинок и положил на язык.
– Ваше желание весьма необычно, – сказал человек и выпустил струю дыма.
Вылетевшие слова показались Ардову летучими мышами, забившимися под крышу.
– Под стать месту, – поежившись, ответил он.
Человек ухмыльнулся, хотя Ардов это скорее почувствовал, чем увидел.
– Обычно здесь исполняют последнюю волю, – выпустил человек очередную стаю рукокрылых.
Ардов промолчал, давая понять, что хотел бы поскорее перейти к делу.
Человек подтянул полу накидки, и под ней на крышке саркофага открылась перевязанная лентой коробка из-под торта.
– Ваш гостинчик, – сказал он и кивнул горюну, который все это время стоял позади Ардова.
– Желаете осмотреть? – спросил одноглазый.
Илья Алексеевич отрицательно мотнул головой и показал извлеченную из портмоне ассигнацию. Приняв плату, провожатый поднес торт и протянул с поклоном.
– Желаете быть сопровожденным? – учтиво поинтересовался он.
Ардов отказался, коротко поблагодарил и, приняв коробку, выбрался через лаз на воздух.
Небо продолжало сыпать мелкой моросью.
Где-то совсем близко раздался странный звук железного удара. За деревьями мелькнул отблеск фонаря. На языке у Ильи Алексеевича возник вкус грибов. Он сделал несколько шагов. Раздался еще один удар. Как показалось – сильнее предыдущего. Происхождение звука было неясным. Ардов ускорил шаг. Удары посыпались один за другим, и вдруг все кладбище огласил страшной силы какой-то утробный протяжный вой, который никак не мог бы издать человек. Илья Алексеевич обмер. Тут же последовали вопли ужаса вполне человеческого происхождения и вслед за этим – топот бегущих ног. Не помня себя от ужаса, Ардов что есть мочи понесся к выходу.
Прийти в себя он сумел только перед чугунным мостом над Обводным каналом. Как домчался сюда – не помнил. Мокрый, с грязными отметинами на костюме, налипшими на обувь комьями земли, Илья Алексеевич походил на какого-то безумного кондитера – в руках оставалась замызганная коробка из кондитерской Абрикосова. Переведя дух, он двинулся через мост.
По пути домой Ардов прокручивал в памяти обстоятельства дня, пытаясь собрать все осколки, из которых надлежало сложить общую картину.
Главное открытие удалось совершить в «Пяти шарахъ». Там в клетке с попугаем Илья Алексеевич заметил свернутый в трубочку и порядком изгаженный листок тонкой, почти папиросной бумаги, уже обгрызенный по краям. Невзирая на протесты Чечи, сыщик извлек эту трубочку из клетки и развернул. Илья Алексеевич остановился под фонарным столбом, повторно переживая состояние, как если бы ему на голову опрокинули ушат холодной воды. Именно такое чувство вызвало у него тогда в клубе изображение, оказавшееся внутри скрутившейся в рулончик бумажки.
Подозрения, которые забрезжили у Ардова после опроса артиста Лянина, вспыхнули с новой силой. Разоблачительные материалы на Костоглота, подброшенные Чептокральскому неведомым интриганом, лишний раз доказывали, что сыщик наконец-то выбрался в своем расследовании на финишную прямую. Благодаря открытию, сделанному в клубе, наконец-то нашлось место и жилетной пуговице, которую Ардов всячески прятал от самого себя, не понимая, чем объяснить срезанные, словно бритвой, нитки, застрявшие в ушке. Теперь все складывалось…
Эти мысли вихрем пронеслись в голове Ильи Алексеевича там же, у клетки. Словно почувствовав прилив новой энергии, он схватил со стойки тетрадь со списком участников турнира, перелистал страницы и потряс ею, как будто рассчитывал, что изнутри что-то выпадет. Ничего не выпало, но на правой, еще чистой странице Илья Алексеевич приметил продавленности от надписи, сделанной, вероятно, на положенном сверху листе бумаги. Он припомнил, как Жарков разглагольствовал об ультракрасном свете, которым намеревался осветить купюру из романа Достоевского по методу физика Роберта Вуда. Ардов вырвал страницу и спрятал в карман. Потом выдвинул ящичек, спрятанный под столешницей. Среди всякого мелкого мусора обнаружилась склянка, от которой исходил уже знакомый пряный древесный дух, похожий на коньячный.
– Запахом, вот чем! – сам себе сказал сыщик, отвечая на вопрос, который всё это время звучал у него в голове и не давал покоя.
– Виноват? – отозвался прохожий, принявший высказывание Ардова на свой счет.
– Простите, это я не вам, – вынырнув из воспоминаний, коснулся котелка Илья Алексеевич и продолжил путь.
Запах сандарака – вот чем смущала чина сыскного отделения фотография подлинного Костоглота, присланная одесским корреспондентом «С.-Петербургскiхъ Вѣдомостей». Такой же запах стоял в гримуборной «Аквариума», где Соломухин приставлял себе бороду спартанского царя. Получалось, что тонкую фотографическую бумагу, на которой было отпечатано изображение, приклеили к картонке не обычным кукурузным клейстером, как следовало бы ожидать, а довольно неожиданной для фотографа смесью сандарачной смолы и спирта.
Там, в клубе, обнаружив склянку с клеем, Илья Алексеевич опустился на корточки, чтобы осмотреть саму тумбу, и обнаружил внутри полой стойки нечто, заставившее его несколько раз невольно взмахнуть руками, чтобы избавиться от невидимых насекомых, в одно мгновение облепивших голову с отвратительным жужжанием. Он почувствовал, что вплотную приблизился к разгадке главной тайны, не дававшей ему покоя последние годы. Ради этой тайны он и сделался сыщиком сыскного отделения Спасской части.
Разогнав облако воображаемого гнуса, Ардов обнаружил себя у дверей собственного дома. Наверху поскрипывал тусклый фонарь на чугунной стойке. Илья Алексеевич посмотрел на торт, как будто взвешивая коробку в руке: если он верно разгадал замысел преступников, то этот гостинчик окажется весьма кстати.
Вздохнув так, словно предстоящий шаг должен был ознаменовать переход в новую жизнь, сыщик потянул за ручку и скрылся за дверью.
Спустя несколько минут раздался оглушительный взрыв. Окна квартиры Ардова во втором этаже выплюнули языки пламени. На мгновение стало светло как днем. Из оконных проемов повалил черный дым, на мостовую стали падать обломки утвари, вынесенной волной из помещения. Среди обломков оказалась и оторванная человеческая рука.