Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Петухова умыли, причесали, оросили одеколоном, надели на него пахнувший нафталином костюм и шляпу, взятые по ордеру в распределителе номер один, что в Большом Комсомольском переулке, бывшем Златоустинском. По удивительному мистическому совпадению, это было почти на том самом месте, где Сильвестр некогда задавил проститутку Клавку и в двух шагах от дома, в котором расправился с осведомителем Хорьком.
Облагороженного Сильвестра доставили на площадь Революции, в дом, прежде принадлежавший расстрелянному буржую Лобачеву. Теперь здесь размещался Народный комиссариат внутренних дел.
Дзержинский, увидав рекомендацию Ильича, спросил:
– Товарищ Петухов, вы в каком отделе желали бы у нас трудиться?
Сильвестр пустил слюни и жалобно запел «Интернационал».
Железный Феликс был очень угнетен. Он ничего не мог понять, ибо стало очевидным: чем энергичней уничтожаешь врагов революции, тем их становится больше. Это была какая-то метафизика. Услыхав пение Сильвестра, Железный Феликс очень рассердился и замахал руками:
– Кремлевские головотяпы совсем сдурели! Кого прислали? Дегенератов в нашем ведомстве и так хватает! Этого дядю лечить надо, – и в сердцах на ковер сплюнул.
Дзержинский был умный, но горячий.
Когда товарищу Ленину доложили о столь вопиющей строптивости, он гневно стукнул по столу кулаком и воскликнул:
– Безобразие! Не потерплю! Комчванство! Дзержинского сюда – срочно! И товарища Петухова пригласите.
Петухов вновь был изъят из-под раковины. Его на авто с ветерком привезли в Кремль, в здание ВЦИК. Тут провели на третий этаж, в кабинет номер 41 – приемную товарища Ленина.
Секретарь товарищ Фотиева, увидав страшного, как пособие из анатомического кабинета, Петухова, чуть не заплакала:
– Пусть из буфета принесут чай и бутерброды.
Обжигаясь, Петухов выдул три стакана крепкого чая, не оставляя вниманием и бутерброды с колбасой и ветчиной.
В этот момент прибыл стремительный и раздувавший от гнева ноздри Дзержинский.
Фотиева открыла дверь в кабинет:
– Проходите, товарищи! Владимир Ильич ждет.
Сильвестр быстро рассовал по карманам провизию.
Ленин долго и горячо выговаривал Дзержинскому. Тот проявил необычную строптивость, возражал великому вождю. Петухов перепалку не слушал. Он жрал сахар и бутерброды, доставая их из карманов.
Ленин воскликнул:
– Товарищ Петухов был нужен партии, когда мы готовили революцию. А теперь, стало быть, проявим к борцу за свободу равнодушие? Преступная забывчивость!
Дзержинский, однако, был крепок, как скала. Он придумал отговорку:
– Владимир Ильич, бывший опричник не может иметь горячее сердце и холодную голову!
За этой сценой, усмехаясь в густые усы, наблюдал товарищ Сталин. Он вынул изо рта трубку и негромко сказал:
– Сейчас нужны грамотные кадры в Институте Маркса и Энгельса при ВЦИК. Предлагаю туда направить товарища.
Сильвестру дали паек, комнату и малость подлечили. Из него вышел прекрасный советский ученый и педагог. Профессор Петухов вовремя платил партийные взносы, носил золотое пенсне, отрастил академическую бородку, читал лекции, издавал труды классиков марксизма, защищал диссертации, писал толстые научные труды с классовых позиций, получал пайки и ордена.
Во время похорон Ленина Сильвестру даже было позволено идти невдалеке от гроба, чему он был безмерно счастлив.
Портрет Ильича профессор обвил траурной лентой, а рядом повесил портрет товарища Сталина в буденовке с рисунка художника Аввакумова.
Следует признаться, что протеже двух вождей иногда вел себя странно. То вдруг совершенно не к месту во время лекций он начинал петь полюбившийся ему «Интернационал» или кричать:
– Слава великому Сталину!
Порой, к веселью аудитории, Сильвестр вдруг начинал скандировать лозунги вроде:
– Первым мая по Пию ударим! Крепи трудом родной детдом! Буржуи, ярость масс раздавит вас, как пролетарий ананас!
Все это лишь умиляло окружающих, ибо говорило о преданности красного профессора делу Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина.
Председателя Главполитпросвета Н. К. Крупскую, страдавшую базедовой болезнью, вдруг осенило:
– Эти лозунги – идейные! А то орут на демонстрациях черт те что.
В 1930 году в Москве вышла массовым тиражом листовка – двадцать тысяч экземпляров – в «Музгизе». В ней напечатаны «Коллективные выкрики на демонстрациях». Трудящимся массам советовали кричать: «Первым маем буржуев сломаем», «Рабочие, в первое мая идите, знамена коммун поднимая», «Первым мая по Пию бьем» и тому подобную чушь.
А в это же время во дворе Библиотеки им. Ленина горели костры: жгли книги великой русской литературы, напечатанные в XVIII–XIX веках. Случайно оказавшийся поблизости писатель Владимир Германович Лидин за несколько бутылок водки уговорил рабочих нагрузить телегу антиквариатом, приготовленным для огня, и отвез к себе домой на улицу Семашко, 5. (В. Г. Лидин об этом рассказывал сам.)
Еще прежде Крупская подготовила постановление, запрещавшие держать в общественных библиотеках книги многих выдающихся авторов, в том числе все философские трактаты «зеркала революции» – Льва Толстого. А сам классик именно эти произведения считал самым главным из написанного.
Когда верный ленинец Сильвестр Петухов умер, его урну по очереди несли товарищи Сталин, Каменев, Калинин, Рудзутак, Цюрупа, Рыков и какой-то Т. В. Сапронов.
Товарищ Сталин, обращаясь к урне, произнес трогательные слова:
– Сегодня мы прощаемся с тобой, дорогой и замечательный большевик, верный ленинец, дорогой ты наш товарищ Петухов. Будучи тяжело контужен безжалостной рукой врага, ты оставался на боевом посту и весь жар горячего сердца без остатка отдал делу революции…
Урну замуровали в Кремлевскую стену. Военный оркестр сыграл «Интернационал». В небо из ружей стрельнул почетный караул. Народ рыдал и клялся отомстить мировой буржуазии, а члены ВЦИК отправились выпить водки и хорошо закусить.
Увы, покоиться в столь приятном месте праху бывшего опричника долго не пришлось.
Спустя шесть лет после смерти Петухова вдруг выяснились изъяны в его биографии. Оказалось, что он троцкист, перерожденец, зиновьевец, злобный оппортунист и японский шпион, – все это одновременно.
В ночной час урна с прахом Петухова была вынута из Кремлевской стены и с соблюдением строжайшей конспирации увезена в неизвестном направлении.
Так восторжествовала историческая правда, которая рано или поздно торжествует, но чаще всего это торжество происходит слишком поздно.
Войти с помощью соц. сетей: