Золотые мечты

Метрдотель, почтительно согнувшись, затараторил:

– Прикажите, ваше превосходительство, Аполлинарий Николаевич, польстить угрями копчеными. Как раз в обед получили от «Зайковского и Лютяя». Жиром истекают, подлецы, как девица слезой о напрасно потерянной невинности. На закуску икры свежей?

– Тарелку!

– Слушаюсь, ваше превосходительство! Сверх того-с на предмет холодных закусок рекомендую салат «паризьен», канапе «фантази», цыпленок «супрем бон-фам». Из закусок горячих восхитительны почки а-ля Парм, тарталет из дичи «финансьер», омары и лангустины…

Соколов в нетерпении дернул ногой:

– Пусть всё тащат! Эх, Трофим, у нас сегодня горькая тризна – помянем нашего славного товарища, погибшего за веру, царя и Отечество. Не забудь, братец, уху стерляжью.

– Обязательно, двойную-с! И с расстегайчиками. На жаркое не осрамятся перепела. На горячую рыбу усиленно советую осетрину в шампанском. И приказано на стол водрузить «Золотые мечты» – самого нежного молочного поросенка. Это для подобострастия от нашего хозяина Григория Васильевича Очкина.

Тризна

В мгновение ока два лакея с серебряными подносами в шелковых, канареечного цвета косоворотках навыпуск и высоких хромовых сапогах поставили на широкий стол запотелые графинчики с разными водками, белые соленые грибки, ветчину с хреном, селедку с горячей, курящейся легким паром картошкой и крошечными нежинскими огурчиками:

– Разгону ради!

Соколов горою поднялся над столом, держа в руках хрустальную, блистающую гранением рюмку. Метрдотель торопливо махнул рукой цыганам:

– Цыц, не бренчать!

Цыгане враз смолкли. И даже в зале перестали стучать вилками.

Соколов говорил жестко и отчетливо, каждый звук его могучего голоса был слышен в дальних углах ресторана:

– Российской полиции без малого двести лет. И никогда прежде бандиты не смели посягать на жизнь полицейского – при всех царях, во все века она была как бы священной. Но нынче времена наступили страшные, небывалые. Бандиты – уголовные и политические – перешли в своей дерзости всякие границы. Всем памятна трагедия, недавно разыгравшаяся здесь же, в Саратове. Террорист Козелец-Шнабель убил замечательного сыщика, моего друга Колю Жеребцова. Сегодня на посту погиб тот, кого уважительно называли «королем филеров», – Гусаков-старший. Козелец по приговору суда был вздернут. Злодей, поднявший руку на Гусакова, уже коченеет в морге. Так будет со всяким, кто посягнет на жизнь полицейского. Мы творим не свою волю – волю государя, а государь – от Бога. Поднявший руку на полицейского дерзает идти против воли Создателя. И судьба каждого злодея станет самой жуткой, беспросветной.

Соколов обвел взглядом своих товарищей. Они сидели необычно суровые, а у Дьякова даже блеснула слеза. Да и все гулены в зале притихли, словно протрезвели. Гений сыска закончил:

– Пусть земля тебе будет пухом, геройский русский человек, великий филер Матвей Иванович Гусаков. Мы за тебя еще так отомстим, что злодеям небо покажется с овчинку!

Весь зал единодушно поднялся. Дьяков вдруг провозгласил:

– Э-эх, любил покойный выпить! Выпьем за Матвея Ивановича, а этим самым собакам, террористам, мать их, мы еще продемонстрируем! – И полицмейстер вытянул водку из рюмки. Все дружно поддержали его.

Цыгане заиграли любимую песню графа – «Шатрицу».

Наколка

В проходе показался Жираф. За ним семенил тюремный доктор Субботин. Как всегда, Жираф налево и направо посылал дамам воздушные поцелуи, мужчинам на ходу жал руки: весь Саратов уважал свою знаменитость.

Жираф плюхнулся на кресло, оживленно повернулся к Соколову:

– Целый час искали сторожа! Даже домой к нему бегали. А выяснилось, что этот паразит мертвецки пьян и дрыхнет в мертвецкой на лавке, – рассмеялся собственной шутке. – Рядом с трупами. Каков экземпляр?

В этот момент успевший еще раза два приложиться к рюмке и по этой причине пришедший в кураж Дьяков воскликнул:

– Играй, чавалы, шибче! Хочу «Малярку» – ноги сами ходуном заходят. Любил покойный сплясать, – и, вскочив на помост, стал такие коленца ногами выделывать, что весь зал неистово захлопал в ладоши, а цыганка Тамара вскрикнула:

– Нигедэр, еще быстрее! – и тоже пошла в пляс.

Соколов перевел взгляд на Жирафа:

– Ну, что?

Жираф торопливо опорожнил очередную рюмку, ответил:

– Как приказано было, всю одежду еще раз тщательно обшарил, подкладку отрывал – ни-че-го! Наш доктор Александр Николаевич даже тело осмотрел. И вообще этот самый Шахматист, кажись, какой-то блатной.

– Почему? – Соколов впился в Жирафа взглядом.

Тот безразлично махнул рукой:

– Уголовники любят украшать свое тело наколками. Вот и у Шахматиста есть наколка. Черной тушью под мышкой корова с большими рогами изображена.

Заварзин, внимательно слушавший Жирафа, даже подался вперед:

– Корова?!

– Она самая! Вымя видно.

Заварзин и Соколов переглянулись. Гений сыска с непонятным весельем сказал:

– Субботин, Кох, едем в морг.

– Вот и поужинали! – застонал Кох, торопливо глотая кусок.

…Пока Дьяков продолжал самозабвенно выделывать на помосте кренделя, наша четверка поспешила в юдоль скорби. И не напрасно!

Черная корова

Сыщики слезли с коляски у закрытых на пудовый старинный замок университетских ворот. Вошли в узкую калитку, двинулись по освещенной полным месяцем дорожке к моргу. Миновали часовенку. Сквозь приоткрытые двери в свете лампад виднелись чей-то открытый гроб и монашек, читающий молитвы.

Возле дверей морга Жираф чиркнул серником. В его свете он отыскал кругляшку дверного звонка. Звонок прозвучал как-то неестественно громко. Прибывшие невольно замерли, сдерживая дыхание, по спинам пробежали холодные мурашки.