Государственная тайна

Соколов узнал часового – Михаила Лаврова. Саженного роста, с широченными плечами, пудовыми кулаками, рядовой славился своими атлетическими подвигами. Он ломал подковы, носил на плечах лошадь, ударом ладони загонял гвоздь в толстую доску. (У меня хранится редкое, даже удивительное фото: Михаил Лавров с наследником зимой 1909 года около Александровского дворца. Рядовой – с трехлинейной винтовкой Мосина, а рядом – крошечный Алексей Николаевич в расшитой дубленой шубейке. Наследник российского престола чем-то огорчен. Он понуро опустил голову и не смотрит в объектив.)

Часовой при виде императрицы вытянулся в струнку. Александра Федоровна спросила:

– Алексей Николаевич во дворце?

Поедая глазами государыню, Лавров отчеканил:

– Никак нет! Они с прапорщиком Щеголем изволят гулять в парке.

– Приказываю на время оставить пост и найти наследника. Передай: приехал граф Соколов! – И к гению сыска: – Алексей, как всегда, вас заждался.

Соколова и наследника связывала горячая симпатия, какая возникает иногда у людей, невзирая на разницу в возрасте.

Императрица, небрежно кивнув Соколову, отправилась в свои покои.

И тут же Соколов услыхал низкий, сильный голос:

– Сам легендарный граф! – Это был генерал-майор Комаров, командир сводного пехотного полка, человек крепкого сложения, с породистым, высокомерным лицом, с холеными усами и высоким умным лбом. – Ваши военные подвиги у всех на устах. Государь скоро примет вас в библиотеке. Позвольте проводить…

* * *

Государь вошел стремительным шагом. Он был, как всегда, подтянут, тщательно выбрит, источал тонкий запах дорогого одеколона. И все же Соколов отметил: «Николай Александрович постарел, даже осунулся. Военные заботы, недосыпание, тревоги, постоянные поездки по фронтам не проходят даром…»

– Здравствуйте, Аполлинарий Николаевич! – с величественной ласковостью произнес государь, протягивая для пожатия руку. Государь говорил негромко, но голос его был слышен отчетливо. – Знаю о ваших ратных подвигах. Вы – настоящий слуга престола, вы – гордость великой России.

– Я всего лишь исполняю свой долг, ваше величество!

– Давайте сядем за этот столик. Простите, что вынужден беспокоить вас… – Государь, как полчаса назад его супруга, замялся, не зная, как перейти к делу.

Соколов решил разрядить обстановку:

– Мой государь, позвольте поздравить со славной победой – взятием Перемышля…

– Той победе уже три недели. Пора бы новые виктории отметить, да положение на фронтах складывается хуже ожиданий. – Помолчали. Государь вздохнул:

– Спасая союзников, мы себя поставили в тяжелую ситуацию. Но сейчас речь идет о другом. – Государь подошел к книжному шкафу, достал какой-то том, вынул из него два больших листа исписанной бумаги. Пристально посмотрел в глаза Соколова: – Все, что вы сейчас узнаете, составляет государственную тайну. Я уверен в вашей осмотрительности и преданности. Вот, Аполлинарий Николаевич, прочитайте это… – Голос государя задрожал. – И потом я все объясню…

Сепаратное предложение

На дорогой бумаге верже сиреневого цвета мелкими, аккуратными буковками было выведено:

«25 февраля/10 марта 1915 года. Глогнитц, Нижняя Австрия.

Ваше величество! Сознаю всю смелость своего поступка писать вашему императорскому величеству, но только беспредельная любовь к Вам, государь, и моему Отечеству побуждает меня это сделать, и умоляю ваше величество соблаговолить, прочесть эти нескладные, но вылившиеся из души строки.

В настоящее грустное время я, кажется, единственная русская, имеющая доступ к Вам, ваше величество, которая находится во враждебной нам стране, и к тому же ради пребывания здесь летом семьи моего племянника Скоропадского и анонимных доносов, что я скрываю русских шпионов, нахожусь в плену, т. е. не смею выходить из моего сада, – и ко мне сюда приехали трое – два немца и один австриец, все трое более или менее влиятельные люди, и просили меня, если возможно, донести вашему величеству, что теперь все в мире убедились в храбрости русских и что пока все воюющие стоят почти в одинаковом положении, не будете ли Вы, государь, властитель величайшего царства в мире, не только царем победоносной рати, но и царем Мира. У Вас у первого явилась мысль о международном мире, и по инициативе вашего величества созван был в Гааге мирный конгресс. Теперь одно Ваше могучее слово – и потоки, реки крови остановят свое ужасное течение.

Ни здесь, в Австрии, ни в Германии нет никакой ненависти против России, против русских: в Пруссии император, армия, флот сознают храбрость и качества нашей армии, и в этих странах большая партия за мир, за прочный мир с Россией. Теперь все гибнет: гибнут люди, гибнет богатство страны, гибнет торговля, гибнет благосостояние; а там и страшная желтая раса, против нее стена – одна Россия, имея во главе Вас, государь. Одно Ваше слово – и Вы к Вашим многочисленным венцам прибавите венец бессмертия.

Я была совсем изумлена, когда мне все это высказали. На мое возражение: „Что могу я?“ – мне отвечали: „Теперь дипломатическим путем это невозможно, поэтому доведите вы до сведения русского царя наш разговор, и тогда стоит лишь сильнейшему из властителей, непобежденному сказать слово, и, конечно, ему пойдут всячески навстречу“.

Я спросила: „А Дарданеллы?“ Тут тоже сказали: „Стоит русскому царю пожелать, проход будет свободен“».

Соколов лихорадочно пожирал строчки. Впервые он столь близко соприкоснулся с большой политикой, с возможностью влиять на судьбы народов. Его особое внимание привлек следующий абзац:

«Здесь, повторяю, нет не только ненависти, но настоящего враждебного чувства к России, и трое, со мной говорившие, бывали в России, ее знают и любят. Тоже к Франции и к Японии нет ожесточенности, но, правда, ненависть огромная к Англии…

Конечно, если бы Вы, государь, зная Вашу любовь к миру, желали бы через поверенное, близкое лицо убедиться в справедливости изложенного, эти трое, говорившие со мною, могли бы лично все высказать в одном из нейтральных государств…

Вашего императорского величества глубоко преданная подданная Мария Васильчикова».

Соколов поднял глаза на собеседника:

– Государь, это какая Васильчикова – урожденная Олсуфьева, дочь директора Эрмитажа, фрейлина Александры Федоровны?

– Она самая. В какое неловкое положение эта дама поставила и меня, и всю Россию! – На лице государя было написано страдание. – Я, Аполлинарий Николаевич, даже не знаю, каким образом сюда письмо доставлено. Эту жалкую эпистолу я мог бы бросить в камин и навсегда забыть о ней. Но… судя по некоторым признакам, письмо уже известно союзникам. И боюсь, оно им очень не понравилось.

Соколов выждал, не добавит ли еще чего государь, и лишь после долгой паузы почтительно, но твердо произнес:

– Мы, государь, понимаем, что германцы могли намеренно допустить утечку информации. С их стороны это подлость.

Государь в знак согласия наклонил голову:

– Когда грохочут пушки, о нравственности часто забывают.

Соколов продолжал:

– Позвольте, ваше величество, сказать правду, которую повторяют не только в великосветских салонах, но и во всех нищенских углах. Эти, с позволения сказать, союзники видят в русском солдате всего лишь пушечное мясо. Союзники жаждут ослабить Россию, именно они спровоцировали Турцию на войну с нами. Франция выклянчила нашу помощь – поход в глубь Германии, дабы им во Фландрии было легче. И это стоило жизни десяткам тысяч русских солдат.

Государь слабо возразил:

– Это все не так просто…

Соколов, малость забываясь, с неуместным в данной обстановке жаром продолжал:

– Простите, государь, но истина лежит на поверхности. Наши войска оттягивают на себя германцев, а французы в это время приращивают свои колониальные владения в Сирии и Киликии. – Голос Соколова звучал твердо. – Англия с конца прошлого года главные силы бросила на захват территорий в восточной части Средиземноморья, в Египте, Ираке, Аравии, Месопотамии. И автором многих пагубных идей называют нынешнего главнокомандующего великого князя Николая Николаевича.

Государь укоризненно покачал головой:

– Вы, Аполлинарий Николаевич, судите не совсем правильно. Союзники оттянули значительные силы противника. К тому же не далее как двенадцатого марта Англия заверила меня, что уступит России столь необходимые ей Константинополь и проливы в Дарданеллах.

Соколов несколько смягчил тон, но твердо сказал:

– Однако, государь, союзники вслед за этим заявлением развили такую военную активность в Дарданеллах, что это невольно вызывает сомнение в искренности их заявления. И потом, если союзники все-таки овладеют Константинополем и проливами, разве они будут считаться со своим обещанием «уступок»?

Государь долго молча размышлял. Наконец он медленно произнес:

– Я знаком с подобной точкой зрения. В частности, шведская газета «Свенска тагеблад» сообщает о франко-английском соглашении против России. Но ведь это может быть дезинформацией, вражескими происками…

Государь не стал говорить, что только сегодня утром от очень надежного информатора получил сведения: «Англия твердо решила не отдавать России Дарданеллы и оставить за собой Константинополь».

Соколов промолчал.

Государь прошелся по кабинету, поднял на собеседника синие глаза, твердо произнес:

– Но есть главное – слово чести. Мы до конца будем свято соблюдать наши союзнические обязательства.

Соколов не удержался, вставил:

– Если бы союзники были столь благородны, как вы, ваше величество!

Государь решительно сказал:

– Об этом хватит! Я хочу, Аполлинарий Николаевич, чтобы вы осуществили важное для России и лично для меня предприятие.

Соколов вскочил с кресла, щелкнул каблуками:

– Ваше величество, я готов!