Следы злодейских рук

В этот момент дверь приоткрылась, в щель просунул голову дежурный офицер:

– Александр Павлович, медицинский эксперт Павловский просит принять его.

– Легок на помине, пусть войдет!

Павловский медвежьей косолапящей походкой ввалился в кабинет.

Впрочем, у этой странной походки была своя история. Проштудировав философские труды Льва Толстого, Павловский, как и многие интеллигенты той поры, проникся христианским мировоззрением. Для начала, по примеру классика, пешком отправился в Ясную Поляну. И тут Толстого превзошел, ибо добрался до Ясной за пять дней, а не за шесть, как великий старец. Удостоился радости не только лицезреть Толстого, но и был осчастливлен беседой с ним и даже приглашен к трапезному столу.

Обратно Павловский поехал по антихристову изобретению – по «железке».

Из Ясной Поляны увозил не только брошюры «Посредника» и наставления в христианской жизни, но и незабываемое впечатление от великого старца.

С той поры Павловский не пил вина, не осуждал ближних, не ссорился, не стяжал, не ел убоину – мясо, и даже не выражался, что в полицейской службе равноценно подвигу на боевом посту. И еще он перенял у Толстого косолапящую манеру ходить.

* * *

Соколов и Мартынов с любопытством уставились на медика.

Павловский молча кивнул и, не дожидаясь приглашения, опустился в кресло. Затем, под ожидающими взглядами, храня важность профессора, представшего перед оторопелыми студентами-первокурсниками, медленно поставил на полированный стол свой холстинный баул (кожаным он не мог пользоваться по этическим соображениям – все-таки убоина!), порылся в его содержимом, вытащил листы бумаги. Тщательно протер громадным фуляром очки на металлической круглой оправе, водрузил их на большой крепкий нос. После этого Павловский откинулся на спинку кресла и торжественно, словно Талмуд, стал читать акт судебно-медицинской экспертизы.

Из этого акта выходило, что Эмилия попала в колодец живой, поскольку в легких обнаружили воду. На теле имеются множественные ушибы и ссадины, преимущественно на голове и предплечьях. Хорошо выражены ссадины в области колен и бедер. От удара головой о сруб, возможно, случились сотрясение мозга и потеря сознания. Вероятно, в этом бессознательном состоянии и произошла механическая асфиксия – утопление. Труп в холодной воде хорошо сохранился.

Дойдя до раздела «Внутреннее вскрытие», эксперт повысил голос, показывая, что сейчас последует нечто особенно любопытное:

– «При внутреннем исследовании в мягких тканях шеи наблюдаются обширные кровоизлияния. Также обнаружен перелом подъязычной кости. Можно предположить, что органы шеи подвергали сдавливанию руками. Об этом говорят специфические признаки: множественные слабо выраженные повреждения в виде полулунных и продольных ссадин в передней части шеи, произошедшие от ногтевых фалангов, а также кровоподтеки на коже переднебоковых поверхностей шеи. Смерть наступила не от удушения, а от утопления. На передней части бедер и коленях ясно выраженные повреждения верхних слоев кожи и кровоподтеки. Судя по мацерации кожи, труп находился в воде семь – девять дней».

Павловский закончил чтение. Мартынов поднялся из-за стола, с чувством пожал медику руку:

– Григорий Михайлович, спасибо за быструю и хорошую работу!

Соколов сказал:

– Уверен, что Эмилия спасалась от преследователя, убегала, а тот набросился на нее сзади. Для начала он придушил свою жертву, а затем, еще живую, сбросил в колодец. И почти наверняка это проделка ее муженька.

Мартынов удивился:

– Почему вы решили, что убийца набросился на Эмилию сзади?

– По расположению повреждений. Если душат сзади, то полулунные ссадины располагаются в передней части шеи.

– Это верно! Но вы, Аполлинарий Николаевич, еще утверждаете, что жертва убегала?

– Конечно! Убийца, догоняя жертву, набросился на нее со спины. Эмилия, под тяжестью тела нападавшего, с разбегу рухнула на землю и так сильно ободрала переднюю часть бедер и колени, что даже довольно продолжительное нахождение в воде не уничтожило следов повреждения верхних слоев кожи. Кстати, вы, коллеги, обратили внимание на чулки? Они разодраны именно на коленях.

Мартынов хлопнул в ладоши:

– Прекрасно, граф! Ваша логика вызывает восхищение.

Мартынов стал что-то писать на листе бумаги, поставил красивую подпись и протянул Соколову:

– Вот, Аполлинарий Николаевич, разрешение вам на допрос Зинаиды в Лефортовской тюрьме. У меня просьба: хорошенько «поводите» Зинаиду. Вы умеете это делать. Еще свежо воспоминание о деле скрипача-виртуоза Казарина, которого только вы сумели разговорить. Удачи вам! – Пожал гению сыска руку.

Когда Соколов был уже в дверях, Мартынов, вечный скептик, добавил:

– Но я все еще сомневаюсь в том, что убийца – Гершау. Ему нет никакого резона убивать молодую, полную красоты жену. Мы беседовали с людьми, которые знали эту семью, и все в один голос говорят – это была самая дружная на свете пара. В этом убийстве нет здравого смысла…

Соколов придерживался правил: войдя на светский бал, сразу же танцевать. И второе: всякий разговор заканчивать самому. На этот раз он уже с порога бросил реплику:

– Александр Павлович, ты видел много преступлений, в которых был здравый смысл? А почему в этом убийстве он должен присутствовать? И потом, нам ведь не все обстоятельства известны. Будь здоров, начальник!

Глава IX

Клеопатра из лефортовской тюрьмы

Под тюремными сводами

Соколов остановил легкую коляску, запряженную парой, сказал:

– Гони в Лефортово, к военной тюрьме!

Военная тюрьма в старинном Лефортове была построена в 1880 году по самым передовым американскому и западноевропейскому образцам. Была она К-образной формы, обнесена по всему периметру четырехметровой крепостной стеной. И отличалась тюрьма удобствами, невиданными в других московских «мертвых домах» – Центральной пересыльной (Бутырской), губернской (в Малых Каменщиках), исправительной (Матросская улица) и женской (Новинский переулок, 16).

Потолки высоченные, отопление уже в начале XX века стало паровым. Если встать в камере на стол, то и нынче с сердечной тоской лишенного свободы можно обозревать лефортовские окрестности: надзиратели сквозь пальцы смотрели на это безобидное нарушение режима.

В Лефортовском узилище в каждой камере был водопровод с умывальником, а еще клозет со сливным бачком. Роскошь!

Здесь отбывали наказание сто – сто тридцать нижних чинов, хотя камер – двести пятьдесят. Если учесть, что обычно сидели по двое, большинство камер всегда пустовали.

Пройдут годы, и об этом учреждении с ужасом, вполголоса будут говорить москвичи. Эта тюрьма в 1936 году войдет в ведомство НКВД. Тысячи людей, чаще всего безвинных, в годы большевистского лихолетья будут томиться в его крепостных стенах.

…А пока что через Покровку и Старую Басманную на обычном городском лихаче граф Соколов катил на окраину Москвы.

* * *

Соколова встретил корпусной дежурный по фамилии Бурмистров. Это был крупный мужик лет сорока из орловских крестьян, очень добродушный и веселый. За ним установилась кличка Бурмила.

– Сей миг доставлю из девяносто второй. – Негромко засмеялся: – Чудит она, раздевается догола и по камере бегает. Уж и замечания ей говорили, внимания не обращает. Не в карцер же сажать!

– Тебе что? Пусть себе бегает.

– Да пол каменный, холодный, – вздохнул сердобольный корпусной. – Не приведи Господи, простудится.

Когда Бурмила, громыхая сапогами по металлическому, словно подвешенному полу коридора, ввел для допроса Зинаиду Дитрих, она кокетливо улыбнулась, искоса взглянула на сыщика и томно произнесла:

– Граф, как я счастлива видеть вас!

Соколов с доброжелательностью отвечал:

– А я – нет. Предпочел бы встречаться в «Яре» или в директорской ложе Большого театра. Было бы приятно увидать вас, сияющую красотой, в Дворянском собрании, где с радостью танцевал бы с вами.

За сутки ареста Зинаида успела вся сникнуть, глаза женщины были переполнены печалью.

Соколов с грустью смотрел на несчастную женщину.

– Знаете, какое меня охватывает чувство, когда я прихожу в тюрьму?

Зинаида вопросительно взглянула на сыщика.

– Меня поражает та тоска, безысходная скука, которые словно разлиты в воздухе. Кто-то очень точно сказал: тюрьма – это кладбище живых. Уже через несколько месяцев заключения все арестанты делаются похожи один на другого. Походка у всех тяжелая, движения и мысли вялые, цвет лица болезненно-серый, взор тусклый. – Сыщик сочувственно посмотрел на собеседницу. – Особенно тяжело переносит заключение женщина, привыкшая к хорошей жизни, к изящному обществу. Все нервы натягиваются до крайнего предела. Даже на психике это отражается…

Зинаида, встрепенувшись при последних словах, прислонила палец к губам, едва слышно издала звук «шш…». Подавшись вперед, таинственно прошептала:

– Граф, я вынуждена открыться: я жду от вас ребенка. И любовь моя к вам все растет. Прошу, нет, требую: разделите со мной брачное ложе. Незамедлительно!

И Зинаида стала раздеваться, быстро и ловко расстегивая застежки и пуговицы, швыряя одежды на пол.

Соколов со спокойным любопытством наблюдал за ней. Зинаида предстала во всей своей блистательной красоте – плотное розоватое тело, крепкие груди с налитыми сосцами, развитые бедра и стройные ноги.

Она легла на диван в самой непристойной позе, поманила:

– Ну, иди скорей, только дверь закрой на ключик!

– Божественная, ласкать ваши перси и лядвии – мечта королей. Но не будем забывать, что сейчас мы не в опочивальне. К моему отчаянию, любовные игры придется отложить на срок, который зависит только от вас.

Зинаида резво села на диване:

– Хочу к себе домой – вместе с вами…

Соколов невозмутимо продолжал:

– Зинаида Васильевна, испытывая душевное к вам расположение, должен вам конфиденциально кое-что сообщить. Многомесячное тюремное сидение отражается на психике. Положим, что болезнь скоропостижно поразила вас. Судя по всему, это паранойя эротика. Говоря по-русски – любовное сумасшествие. В вашем случае налицо все признаки этой болезни, кроме единственного, который обязательно присутствует у всех пораженных этой самой паранойей.

Зинаида поднялась с дивана, вся подалась вперед. Тема разговора явно ее заинтересовала.

Соколов продолжал:

– Я сейчас назову этот признак, и вы сами убедитесь, что болезнь симулировали неумело, без знания дела. Хотя мне глядеть на вас – сплошное удовольствие, можете сидеть раздетой, хотя это несколько сбивает с мыслей.

Зинаида подалась вперед, проговорила:

– Что дальше?

– По исследованиям знаменитого судебного психопатолога доктора фон Крафт-Эбинга, профессора Венского университета, при любовном психическом расстройстве в силу того, что непременно бывает поражена вегетативная нервная система, у больного дрожат кончики пальцев. – Соколов сочинял вдохновенно. – Этот признак – обязательный. А у вас, сударыня, этого главенствующего признака нет. Так что вы – симулянтка!

Зинаида фыркнула, покрутила головой и с иронией произнесла:

– Что, вас сюда пригнали на помощь этому несчастному Мартынову? Я с ним не пожелала разговаривать, не хочу и вас видеть. Все! – Через мгновение: – Дайте папиросу!

Соколов, хотя сам никогда не курил, приносил на допрос для заключенных самые изысканные папиросы. Он протянул запечатанную пачку «Северной Пальмиры»:

– Все ваше!

Зинаида немного подумала, кивнула:

– Спасибо, не откажусь.

Она протянула руку. Соколов увидал, что на сей раз кончики ее пальцев отчаянно дрожат. Сыщик улыбнулся и спокойно, словно вел беседу в светском салоне, доверительным тоном произнес:

– Сейчас идет война. Вы подозреваетесь в шпионаже. Нам известно, что вы снабжали германского шпиона Гершау секретными документами. Кстати, на многих из них имеются отпечатки пальцев – ваших и вашего мужа. Что ожидает вас впереди? Понятно, это – расстрел. Вы слышали, что психические больные не подлежат наказанию, а направляются в лечебницу. Конечно, больничная койка и хорошее питание из дома или соседнего ресторана несколько приятней кусочка свинца в голову или каторжной тачки. И вы решили: изображу-ка я сумасшедшую! Но вы пустились на эту авантюру исключительно по незнанию дела. Вы согласны со мной?

Зинаида смешалась, не зная, что ответить. Она решила промолчать. Лишь руки отчаянно тряслись – теперь, кажется, уже от натурального волнения, да так, что пепел от папиросы летел во все стороны.

Соколов благожелательным тоном продолжал:

– Как утверждают врачи-психиатры, притворщик похож на актера. Но актер получает роль готовой, а притворщик обязан совместить в своем лице драматурга, актера, импровизатора. К тому же он не знает предмета, на тему которого импровизирует. И если актер для отдыха уходит за кулисы, то симулянт ни на минуту не сходит со сцены, за ним наблюдают непрерывно. Актер валится от усталости уже через два-три часа игры. Так что должен испытывать симулянт, обрекший себя на продолжительное, многомесячное исполнение роли безумного? Учтите: ваши зрители не профаны, а специалисты, которые будут зорко следить за каждым вашим шагом. Мне продолжать?

Зинаида притушила окурок. Она молчала, понуро опустив голову. Затем, недолго поколебавшись, быстро оделась и вновь опустилась на стул перед небольшим столиком, стоявшим в углу, – место для арестантов во время допросов. Нетерпеливо сказала:

– Слушаю вас!

Соколов, не меняя сочувственного тона, перешел к завершению своей лекции:

– Самое тяжелое для притворщика – незнание признаков заболевания, его прямых и косвенных признаков. Симулянт впадает в театральность, все штучки, которые он выкидывает, – смешны и надуманны. Притворщик – это профан, который способен создать лишь карикатуры истинной картины болезни. Что вы и делаете, Зинаида Васильевна. Я сказал вам о дрожании пальцев, но это мой крючок, на который вы клюнули. Так что не будем тянуть время и примемся за дело. Вы мне – чистую, без утайки правду, а я сделаю все возможное, чтобы облегчить вашу участь. Мне очень хотелось бы знать, по какой причине вы оставили мужа и бежали к Гершау? Отвечайте смело, это не преступление, за это никто вас судить не будет.

Зинаида молчала.

Соколов продолжал:

– Вам невыгодно молчать. Мы обнаружили в тайнике Гершау копии документов, которые хранились у вашего мужа. На них, повторяю, отпечатки ваших пальцев. Каким образом документы из сейфа мужа попали к Генриху Гершау?

Зинаида хлюпнула носом и не вымолвила ни слова.

– Будем считать, что ваш муж сам продался враждебной Германии. Сегодня же придется арестовать и его.

Зинаида вдруг расплакалась.

– Ничего не знаю, ни в чем я не виновата… – Эта красивая, полная аристократического лоска женщина стала похожа на провинившуюся гимназистку-первоклассницу.

Соколов знал: на женщину самые веские доказательства ее вины не производят никакого впечатления. Если женщина не желает признаваться, то она будет лгать, изворачиваться и продолжать лить слезы.

Сыщик взял сифон, подставил под шипящую струю стакан и передал воду Зинаиде. Та жадно, захлебываясь, осушила стакан.

Соколов протянул Зинаиде руку, подвел к кожаному дивану, сел рядом.

– Зинаида Васильевна, мне до слез жалко вас. Вы – молодая красавица, из честной семьи. Всегда вызывали восхищение окружающих своей внешностью и умом. Когда мы вместе ужинали в «Яре», все мужчины глядели на вас с восторгом и вожделением. Спрашиваю: за что, за какие или за чьи интересы это божественное создание должно теперь погибнуть?

Зинаида словно замкнула уста на замок, тупо уставившись в пол.

Соколов решил облегчить признание арестантки. Он сказал:

– Бумаги, которые мы обнаружили в доме Гершау, не представляют ни малейшего государственного интереса. Этот грех вам простить легко. Но сердце обливается кровью, когда подумаю о том, что вы стали соучастницей страшного преступления – убийства Эмилии.

Зинаида вскочила с дивана, яростно замолотила кулаками по воздуху:

– Чушь, неправда! Все это выдумки…

Соколов начал новый словесный маневр, после которого матерый преступник уронил бы слезу раскаяния. Он вздохнул, перекрестился:

– Фу! Гора с плеч спала. Слава Богу, тогда вам нечего бояться. За бумаги, которые содержали давно опубликованные газетами сведения о мобилизации, о поставках армии фуража, вещевого и продуктового довольствия, вас судить не будут. Более того, вы даже оказали России услугу: вы подсунули врагу дезинформацию, сбили его с толку. Будь моя власть, я наградил бы вас Георгием. – Улыбнулся. – Красиво звучит: «Кавалерственная дама Зинаида Дитрих!» Я с самого начала верил в вас. Такая горячая патриотка не может быть шпионкой и врагом. Так?

Зинаида затрясла судорожно плечами, зарыдала, приговаривая:

– Что я наделала, что я наделала!..