Вавилонские блудницы

Своими скандальными подробностями этот процесс затмил все, что когда-либо рождалось в мрачном подполье уголовной России. Творение великого М. Казакова в стенах Кремля – здание Судебных установлений – окружала многотысячная толпа любопытных. Дело слушалось окружным судом. В Митрофаньевский зал, славившийся своей изящной отделкой, допускались лишь те, кто имел именной пропуск за подписью градоначальника генерал-майора А. А. Адрианова. Расшитые золотом мундиры, изящные фраки, тысячные платья – вся знатная столица до предела заполнила партер и хоры. Пикантные подробности дела наиболее стыдливых дам заставляли опускать глаза, дочерей на процесс не брали.

Высокий покровитель

Переполох начался в субботу ранним утром. Едва Кошко прибыл в сыск, как ему позвонил генерал-майор Адрианов, московский полицмейстер:

– Аркадий Францевич, только что у меня была встреча с самим… – И полицмейстер назвал одного из великих князей. – У его старинного знакомца барона фон Гутберга пропала жена. Барон не просил высокого покровительства, просто поведал свою беду в частной беседе. Великий князь счел необходимым принять участие в деле – он служил с бароном в одном полку – и выразил желание, чтобы поиски пропавшей поручить самому Соколову. Незамедлительно действуйте. Нынче же вечером прошу доложить мне о ходе следствия! Барон живет в Мансуровском переулке. Я звонил ему, он вас ждет. Надеюсь на ваш успех!

Кошко повесил на рычаг трубку, чертыхнулся:

– Нам не хватало сбежавших жен отыскивать!

Он протелефонил домой Соколову, но заспанный голос горничной ответил:

– Барина дома нету! Куда уехал? Не говорил о том. Нет, в Мытищи барин не собирались.

Кошко нервно расхаживал по кабинету. Сыщики вообще не любят работать «на подхвате», предпочитая вести дело с самого начала. К Соколову это особенно относилось.

«Однако делать нечего! – размышлял Кошко. – Когда объявится Соколов? Единому Богу известно».

Тяжело вздохнув, он приказал Галкину:

– Заводи авто! Едем в Мансуровский.

Таинственное исчезновение

Фон Гутберг занимал второй этаж большого доходного дома. Ливрейный швейцар почтительно открыл тяжелые дубовые двери. Молодой лакей без доклада – видимо, сыщика ждали – проводил Кошко в кабинет. Фон Гутберг был облачен в просторный шелковый с синими полосками шлафор. Увидав Кошко, он поднялся из-за рабочего стола с перильцами, за которыми лежал ворох деловых бумаг, и сделал несколько шагов навстречу. Чуть поколебавшись (ведь перед ним стоял всего лишь сыщик!), протянул руку для приветствия.

Барон был высоким, статным мужчиной с красивым величественным лицом, несколько напоминавшим портреты Александра Освободителя. Подвитые густые усы на щеках переходили в серебристые с завитушками баки. По-военному выпячивая грудь, низким приятным голосом проговорил:

– У меня, вы, верно, слыхали… неприятность, так сказать, происшествие. – Он нервно прошелся по кабинету, так сжал кулаки, что слышно хрустнули кости. Спохватившись, пригласил: – Извините, я взволнован, прошу, садитесь на диван.

Позвонив в колокольчик, приказал лакею:

– Принеси кофе, коньяк и прочее…

И вновь повернул голову к Кошко:

– Значит, пропала моя супруга Генриетта. Жили мы с ней четыре года душа в душу. Как говорят французы, без печали, но с песнями. Год назад у нас родился замечательный мальчик. Генриетта любила тишину и одиночество. Такая, знаете, гётевская Гретхен, вполне романтичная натура. Да, я вам, сударь, не сказал: моя супруга немка, я познакомился с ее добропорядочной семьей во время маневров в Пруссии.

– Вы старше супруги?

– Разумеется, на двадцать один год, но это лишь сплачивало семью, придавало нашим отношениям мудрое равновесие. Мы никогда не ссорились, всегда любили друг друга.

– Так что же, Осип Федорович, произошло?

– У меня есть хорошее поместье в Клементовке, это под Сергиевым Посадом: старинная, но уютная усадьба, пруд, цветники, регулярный сад. Осенние дни стоят тихие и теплые. Неделю назад я отправил супругу в Клементовку. Уехала она вместе с сыном Сергеем. Три дня назад, как обычно в таких случаях, я получил от Генриетты телеграмму: «Вышлите лошадей». – Фон Гутберг положил перед Кошко сиреневый бланк. – У нас хороший выезд.

Кошко с искренним любопытством слушал рассказ:

– И вы тут же отправили лошадей?

– Нет, меня с утра не было дома. Днем я был на скачках, потом с приятелем – важным чиновником из Киева – ужинали в «Прогрессе» на Чистых прудах до двух ночи. Лошадей послал в восемь утра. Но кучер Ефим вернулся после обеда один… – Фон Гутберг дернул шнурок звонка. Вбежал лакей. – Прикажи Ефиму сюда явиться.

Вошел Ефим, крепкий, высокий мужик с умными глазами, одетый в новую косоворотку и хромовые сапоги, нещадно скрипевшие при малейшем движении. На приказ хозяина изложить суть дела толково объяснил:

– Дело было раннее, субботнее, дорога хорошая. Лошадей не мучил, а доехал до Клементовки в самый аккурат. Думаю, лошадки часик постоят, отойдут, а там – возвратный путь с барыней. Какой там «с барыней»! В доме переполох-с – не ночевали они, оказывается. Матрена, комнатная услужающая девка, мне говорит: «Дескать, вчерась барыня была в самом добром здравии. Изволила отужинать и по давней привычке пошла прогуляться в нашем парке. Ждали-ждали, нет ее обратно. Собрали всех домашних – дворника, садовника, повара – и пошли ее искать. Темно совсем стало, так паклю жгли. Нету как нет! Думали, где в селе припозднилась, все дома обошли – никто не видел. Так и не нашли голубушку. Спозаранку отправили к барину в Москву садовника, а сами опять по селу бегали – точно в воду канула». Я тоже ходил, недолго поискал да скорей в город – к Осипу Федоровичу. Вот и все! Можно идти?