Прошло несколько месяцев, и Бернар в одной из газет прочитал: «Знаменитый художник Паоло Рене на прошлой неделе отправился с друзьями на юг Франции, в Приморские Альпы. Здесь он был намерен сделать несколько набросков с натуры. На другое утро по прибытии Рене отправился к одному из ущелий, привлеченный его первобытной дикостью, чтобы писать его. Но далее случилось нечто непонятное. Художник не вернулся ни к обеду, ни к ужину. Бросились искать его, сообщили в полицию. Какой-то пейзанин, погонщик мулов, показал, что видел человека в холщовом картузе недалеко от постоялого двора „Свидание друзей“. Именно такой картуз носил Рене. Хозяин, опрошенный следователем, заявил, что художник действительно приходил к нему перед обедом, заказал вино, выпил, расплатился и ушел в сторону ущелья. Знаменитого художника больше не видели – ни живого, ни мертвого. Общественность требует от полиции распутать этот таинственный клубок».
– И Бернар вспомнил свой сон? – Мари еще плотней прижалась к Соколову.
– Да, Бернар взял с собой нескольких бравых сыщиков, отправился на вокзал, и ближайшим поездом они поехали на юг Франции. Уже ранним утром они прибыли на место, разбудили следователя, который вел дело об исчезновении Рене, и Бернар задал вопрос: «Вы допрашивали хозяев постоялого двора „Свидание друзей“?» – «Разумеется, но эти люди невиновны, как агнцы. Более того: они, зная, что у меня нет ордера на обыск, по своей охоте провели меня по всему дому, чтобы я убедился в их невиновности». – «Прекрасно! Но сделайте это для меня, оформите у прокурора ордер на обыск. И будьте уверены, что эти херувимы враз превратятся в исчадие ада».
– Бернар так поверил своему сну?
– Да, Мари, и он не пожалел об этом. Представь себе картину: сыщики врываются на постоялый двор. Бернар машет револьвером и кричит в лицо хозяев: «Руки вверх, убийцы! Куда трупы спрятали?» Хозяева поначалу опешили, но постепенно начали приходить в себя, заявляют: «Господа полицейские, это с вашей стороны ошибка и попрание нашего французского достоинства. Мы вынуждены будем жаловаться». Тогда Бернар хитрым взглядом зыркнул на хозяина и строго говорит: «Зачем же ты, душегубец, золотую цепочку с Мадонной на свою волосатую шею нацепил, коли она тебе, прохвосту, не принадлежит?» Хозяин задрожал, но отвечает: «Ваша, месье, неправда: это еще мой покойный папаша мне завещал».
Бернар как рявкнет: «Не лги, сукин сын! В полицейском участке дожидаются разъяренные родственники негоцианта и художника, сейчас Мадонна будет опознана, а тебя они разорвут на части. Снимай цепь! Ну вот, конечно, повреждение. А дело было так: когда негоциант уснул, ты со своей женой потихоньку вошел в верхнюю комнату. В руках у тебя был длинный нож с узким клинком, а жена шла за тобой с маленьким фонарем. Негоциант приподнялся на ларе, ты дернул за цепочку и порвал ее. Кто спаял рваное звено?» Хозяин постоялого двора криво усмехнулся: «В Ниццу ездил! Но откуда вы все знаете?» – «Куда трупы дел?» – «Негоцианта мы пытались сжечь в дальнем углу двора, но оказалось, что тело очень плохо горит, только дыма много и жареным мясом на всю округу воняет. Мы костер по этой причине затушили, а полуобжаренный труп зарыли в подвале нашего дома. Туда же закопали и этого, в холщовой кепке. Но, умоляю, скажите, откуда вы узнали всю картину… события? Словно, господин полицейский, сами присутствовали при делах этих!» Бернар буркнул: «Во сне увидал». Убийца ему не поверил. Он отправился в подвал – показывать, где трупы жертв лежат.
Мари тяжело вздохнула, словно освобождаясь от оцепенения:
– Чем же вся эта жуткая история закончилась?
Соколов просто ответил, словно речь шла о самом обыденном:
– Справедливым возмездием: убийцу положили на машину доктора Гильотена.
Часа через полтора супруги Соколовы вернулись в свою гостиницу.
На другое утро, прогуливаясь по Приморскому бульвару Ниццы, Соколов вдруг ласково заглянул в глаза супруги:
– Мари, ты удивишься, но я страшно соскучился по дому, по кривым московским улочкам, по борщу из трактира Егорова, по забавному Буне с его непристойным попугаем…
– И конечно, по Коле Жеребцову, по Сандуновским баням и по разбойникам, которых надо ловить! – весело, по-девичьи непринужденно расхохоталась Мари.
Соколов, преодолев некоторую нерешительность, для него несвойственную, вдруг признался:
– У меня, Мари, – ты только не удивляйся! – ощущение, что московским сыщикам предстоит решать какую-то небывалую задачу. И я должен быть там!
– Что, фантазии, Аполлинарий Николаевич? Вещий сон Бернара?
– Скорее, это предчувствие. И я ему верю.
– В любом случае сегодня же на вокзал! Мне тоже скучно здесь, – слукавила Мари, желая угодить мужу.
…В тот же вечер экспресс понес Соколовых к Белокаменной.
Едва появившись в Москве, Соколов сразу же понесся в сыскную полицию. Дворник Абросим, подметавший тротуар, отставив метлу и сдернув с лысой головы картуз, улыбнулся беззубым ртом:
– Здравия желаю, ваше превосходительство!
Дежурный, сидя в приемной и не слыхав приближения Соколова, чьи шаги скрыл толстый ковер, до глянцевого блеска натирал бархоткой сапоги. Увидав Соколова, вскочил, вытянулся во фрунт и широко улыбнулся:
– Со счастливым прибытием, Аполлинарий Николаевич! Прикажете чай заварить? Самовар как раз шумит…
– Не надо! Дай сводки происшествий.
Соколов бегло просматривал сводки за три минувших недели.
«24 августа в три часа пополудни в универсальном магазине на Петровке „Мюр и Мерилиз“ в отделении „Золото и серебро“ посетитель попросил показать ему золотой перстень с двумя бриллиантами и одним изумрудом, всего стоимостью 217 рублей. Получив оный, посетитель бросился бежать и попытался смешаться с толпою, но возле выходных дверей на Петровку, как раз напротив отделения „Галантерея“, был схвачен посетителями и передан в руки полиции. Похитителем оказался прибывший из Ревеля мещанин, восемнадцатилетний Илья Захаров Зак».
И далее:
«25 августа у квартировавшей на Шуйском подворье вдовы майора Мессаревой была украдена шкатулка с деньгами 1767 рублей и ломбардным билетом в 492 рубля 12 копеек серебром. Сотрудник городского сыска Жеребцов, сообразив обстоятельства дела, открыл, что подозрение падает на приходившего к госпоже Мессаревой родственника ее купеческого сына Алексея Иванова Зуева. Благодаря принятым Жеребцовым мерам та шкатулка с означенными деньгами и билетом была найдена у воспитанника Воспитательного дома Дмитриева, которому передал ее, шкатулку, Зуев. Последний был доведен убеждениями Жеребцова до полного сознания в краже. Более того, под этим воздействием указанный Зуев признался в том, что в прошлом году на второй день Рождества похитил из храма Татианы Мученицы при университете, что на углу Никитской и Моховой, большой образ Николая Чудотворца из киота в массивном серебряном окладе и продал неизвестному господину купеческого вида в Охотном Ряду…»
Переложив это донесение, Соколов усмехнулся, представив сцену допроса: полный доброжелательства, сочетавшегося с мужицкой хитростью, Николай Жеребцов и испорченный мальчишка Зуев, успевший наверняка за свой короткий век много нашкодить. «Коли тащит у своих, – подумал Соколов, – стало быть, последний подлец из такого вырастет! Что еще у них тут без меня случилось?»
На фирменном бланке торопливым почерком было начертано:
«По секретному дознанию начальника летучего отряда филеров Гусакова-старшего открыто, что в Костянском переулке Сретенской части во владении купчихи Нинель Куравлевой скрывалось двое беглых солдат, один из которых – Липкин – составляет фальшивые паспорта. Гусаков-старший распорядился послать под видом беглого заключенного Бутырского замка Гусакова-младшего, который и познакомился с составителем фальшивых видов Яковом Липкиным, беглым рядовым Тенгинского полка. Последний предложил изготовить ему вид за 10 рублей ассигнациями. Получив деньги, Липкин велел дожидаться его в ближайшем трактире Алексашина, а сам отправился на колокольню Высоко-Петровского монастыря, где и составил вид. После сего с означенным фальшивым видом возвратился в трактир, где полицейскими чинами при добросовестных свидетелях и был взят. При Липкине оказались данные ему деньги и еще другой фальшивый вид. По указанию Гусакова-старшего на указанной колокольне был произведен обыск, и обнаружены там чернильницы, печать резиновая, печать для сургуча, пять перьев и семь листов почтовой бумаги обычного вида и формата. Липкин во всем повинился тут же и в знак полного раскаяния в содеянном назвал еще пять человек, коим он, Липкин, изготовил за деньги или водку фальшивые виды».
Полистав остальные сводки, Соколов не нашел в них ничего любопытного: мошенничество на Сухаревском рынке, пять карманных краж, самоубийство, выдворение из города за беспаспортное жительство, торговля в неустановленном для того месте, пожар, наезд пьяного лихача на инженера Вячеслава Позднякова, дебош в «Праге» какого-то поэта-футуриста Крученых…
Соколов устало потянулся:
– Нет ничего интересного. Зачем я вернулся без нужды и времени? Вот тебе и предчувствие! Нет, на сей раз оно меня обмануло…