Волнение крови

Княжна Мария Егоровна была очаровательна своей хрупкостью и особой тонкостью классических черт лица. Казалось, что она постоянно погружена в какие-то собственные, грустные думы. Ее отец и младший брат княгини Анны Алексеевны, отчаянный кутила и игрок, промотал состояние. Княжна считалась бесприданницей. И лишь ее необыкновенная миловидность подавала надежды на то, что девушка сумеет удачно выйти замуж. Под этим «удачным» замужеством подразумевалось, что найдется богатый, независимый человек, который будет настолько легкомысленным, что предпочтет красоту приданому.

Княжна протянула Соколову белую точеную руку в перчатке и с робкой улыбкой посмотрела ему в лицо. Казалось, что она совершенно не понимает своей силы, заключенной в красоте лица, в открытых плечах, в довольно смелом декольте. Сыщик ощутил близость ее тела, и у него в груди вдруг проснулось что-то давно забытое, то, что он не испытывал с той давней поры, когда был страстно влюблен в свою невесту, ставшую потом его супругой и так рано ушедшую.

Гости, разбиваясь по парам, проследовали в столовую. Первой шла княгиня, ведомая ее родственником-сенатором. Они и заняли главное место за громадным столом. Карточка с именем Соколова лежала на самом почетном месте – слева от хозяйки.

Прежде чем самому сесть, Соколов отвел молодую княжну на ее место – как раз с противоположной стороны, так что сыщик оказался напротив девушки. Но еще прежде, вдруг испытав что-то похожее на легкую робость, он успел сказать княжне:

– Мария Егоровна, вы еще никому танцев не обещали?

– Нет, – ответила она тихо, чуть краснея.

– Тогда позвольте пригласить вас на полонез, вальс, кадриль, падекатр… Что еще нынче танцуют?

Княжна простодушно ответила:

– Шакон, миньон, польку, падепатинер.

– Сдаюсь, – рассмеялся Соколов, – старому коню такая ноша не в пору!

Он поцеловал руку спутницы выше перчатки. Облаченный в новый, прекрасно сшитый фрак, в белый с мелкими звездочками жилет и в модный широкий белый галстук, Соколов выглядел как образец элегантности. И он добавил:

– Позвольте, княжна, иметь надежду на три первых танца?

Мария Егоровна покачала головой:

– Но нет же, граф! Вы отлично знаете, что это не по правилам – нельзя отдавать три танца подряд одному кавалеру… Если только он не жених.

– Дурацкие правила! Загодя завидую вашему жениху.

Княжна вновь покраснела:

– У меня нет жениха.

– Но если бы он и был, – быстро ответил Соколов, незаметно для других пожимая ее кисть, – то я… – он понизил голос до шепота, который, впрочем, было слышно в дальнем углу зала, – я бы отбил вас у него. Или, – он сделал страшные глаза, – застрелил бы на дуэли!

Все, как бывает обычно в начале обеда, двигали стульями, носились ливрейные лакеи, на хорах настраивался оркестр. Соколов, помогая удобнее сесть Марии Егоровне, произнес:

– Тогда мои – вальс и кадриль. Не возражаете?

Княжна белозубо в ответ улыбнулась:

– Согласна!

* * *

На хорах заиграла тихая музыка. Раздались звуки ножей и вилок. Подходя с правого плеча, дворецкий предлагал:

– Дрей-мадера или токайское?

Соколов приказал:

– Шампанское!

* * *

Уж так получилось, что княжна за столом сидела точно напротив Соколова. Тот все время поглядывал из-за хрусталя бутылок и вазы с цветами на свою визави. Княжна под этими взглядами заливалась краской и заметно робела. Это поведение княжны скоро было замечено на дамской стороне. Некоторые снисходительно думали: «Знаем мы все это, когда-то у самих так было. Было, да навсегда, увы, сплыло!»

Подали черепаховый суп. Соколов отведал и восхитился:

– Анна Алексеевна, ваш каторжник и впрямь отличный кулинар!

Княгиня отозвалась:

– Рада угодить вам! А то на самом деле из-за какого-то супа моего бедного Жана этапом отправите в Сибирь.

За столом улыбнулись.

На мужской половине, как обычно бывает, делалось все шумнее и шумнее. Говорили о перемещениях в правительстве, о наглости германского императора и прусского короля Вильгельма II Гогенцоллерна, о разгулявшемся в России бандитизме и революционном терроризме, о Думе, ставшей источником склок и раздоров.

Курлов вина не употреблял, и чувствовалось, что он испытывает нетерпение. Соколов пил лишь шампанское, и им овладело приятное возбуждение. Он вдруг поймал на себе взгляд княжны, и это наполнило его приятным волнением.

Гости один за другим произносили пышные тосты в честь «незаменимого украшения общества княгини Анны Алексеевны, соединяющей в себе женственность, отзывчивость и радушие», пили за ту, что «стоит на высоте современного положения вещей, когда достоинства личности более не определяются ее половым происхождением».

Старенький сенатор Орлов, крестным отцом которого был Алексей Андреевич Аракчеев (о чем сенатор любил напоминать), долго и не к месту рассуждал «о нынешнем упадке нравов, крушении настоящих государственных авторитетов и возвышении личностей ничтожных», но все же наконец закончил:

– Княгиня! Ваш дом – оплот настоящей и подкупающей обстановки душевного гостеприимства. Пребывая в стенах вашей родовой крепости, я словно вновь погружаюсь в ту атмосферу человечности, которая была свойственна нашему обществу в благословенные времена императора Николая Павловича! Так выпьем за княгиню Анну Алексеевну! Виват!

Обед подошел к концу. Мужчины потянулись в курительную комнату, в кабинет. Лакеи уже спешили туда с ликером и кофе. Соколов и Мария Егоровна вновь обменялись взглядами и уже улыбнулись друг другу, как старые друзья.