Партизанский маневр

Соколов каждое расследуемое дело воспринимал как глубоко личное. Он знал, что существует немало «типов из альбома Чезаре Ломброзо» – выродков, от рождения предрасположенных к преступлению. К счастью, не все из них нарушают закон. Но если человек встал на дорогу убийств и крови, то сам по себе он никогда не остановится. Его надо остановить.

– Дело о маньяке ведет Кошко, – сказал Соколов Жеребцову. – И ведет безуспешно. Если бы этого мерзавца поймали после первых убийств, то сохранили б жизни остальных невинных жертв. В том числе Чеховского и его невесты.

Жеребцов, которого начальник сыска привлек к поимке маньяка, примиряюще сказал:

– Аркадий Францевич делает все необходимое… Облавы, наблюдения в парке, проверяем дома умалишенных, допрашиваем возможных свидетелей, осведомителей.

Соколов иронично протянул:

– Ну, а воз и поныне там! У Кошко в очередной раз взыграла гордость. Вот он и хочет доказать, что обойдется без моей помощи. Чем сильнее гонор, тем теснее трупам в полицейском морге. Кстати, едем к Лукичу.

* * *

Лукич был легендарной личностью. Его знала вся Москва. И эту славу ничем разумным объяснить было нельзя, ибо Лукич был всего-навсего сторожем полицейского морга на Скобелевской площади. Поговаривали, что старик за деньги показывал покойников подгулявшим купчикам. Зрелище не ахти какое, но в это можно верить, ибо с пьяных глаз в мозгах рождаются и не такие фантазии.

От сыска в Большом Гнездниковском до Скобелевской площади рукой подать – ходьбы минут десять. Жеребцов, осматривавший место последнего преступления маньяка, на ходу жестикулируя длинными руками, рассказывал:

– Убийца, Аполлинарий Николаевич, почерк не менял: все преступления у него – как под копирку. По следам мы установили, что действует он в одиночку и босиком. Ну, перед тем как напасть, снимает штиблеты, чтоб не услышали, – с простодушной горячностью продолжал Жеребцов. – Ведь как с Чеховским было? Он про маньяка, конечно, слыхал. Но не верил, что с ним подобное может случиться. В небе летать не боится, английский бокс знает – сам черт не брат! Ну и перед невестой, понятно, выказать себя хотел: мол, я самый храбрый! И сидел он с девушкой на скамейке, недалеко от главной дорожки парка, спиной к густым кустам орешника. Убийца тихо подкрался и первым же ударом расправился с авиатором – ножом полоснул по сонной артерии. Труп девушки нашли в нескольких саженях от Чеховского – она, очевидно, оказывала сопротивление. Ну, вот и пришли…

* * *

Вечно пьяный Лукич радушно встретил сыщиков. Лысина его весело блестела, маленькие глазки совсем заплыли, а щербатый рот изобразил улыбку:

– Милости прошу в юдоль воздыханий и печали!

– Ты опять пьян?

– Так точно, Аполлинарий Николаевич! Служба у меня впечатлительная – противно, но пьешь с горя. Потому как видишь собственными глазами ту мерзость, в которую сам скоро превратишься.

– Чеховской и Мамонтова у тебя?

Лукич с достоинством ответил:

– А как же! У меня за тридцать лет службы еще ничего не пропадало. А что про меня говорят, так это все от зависти.

– Положи трупы на препаровальные столы! Коля, помоги Лукичу.

Держа за плечи и ноги, первым внесли Чеховского. Красивое лицо авиатора отображало крайнюю степень удивления, словно до последнего мгновения он не мог поверить в то, что с ним случилось. На шее зияло черное отверстие с рваными краями глубиной в полвершка.

Соколов, достав из кармана увеличительное стекло, с удивлением произнес:

– Если удар нанесен ножом, то почему края раны рваные, а не резаные?

Жеребцов ничего не ответил. Он отправился с Лукичом в соседнюю комнату за трупом Мамонтовой. Освобожденная от одежды, она легла на мраморную плиту стола, и ее волосы разметались в стороны. Еще недавно прекрасное лицо застыло в мучительной гримасе. На руках виднелись порезы и ссадины – следы борьбы с маньяком. В области подреберья темнел разрез длиною в четыре вершка, который через край зашил шелковой нитью доктор Павловский.

Жеребцов пояснил:

– Маньяк сделал разрез по подреберью до латисимуса – широчайшей мышцы спины, чтобы достать печень. Можете поверить, что она искусана этим вурдалаком. Своими глазами видел.

Соколов коротко выдохнул:

– Кажется, я кое-что придумал. Пошли, объясню на свежем воздухе.

Маскарад

Минуло несколько дней. Опустевший было парк в Покровском-Стрешневе начал вновь заполняться гуляющими. Во всяком случае, в светлое время сюда приходили няни с детьми, старушки сплетничали за бесконечным вязанием, старички, сидя на садовых лавочках, читали газеты и обсуждали последние политические новости.

Но вот когда кровавый диск солнца тяжело опускался за лохматые верхушки сосен, в довольно глухой части парка остановилась коляска. Из нее вышла парочка. Высоченный красавец средних лет с короткой прической, с густыми каштановыми усами, переходившими в баки, с волевым бритым подбородком, с умными большими глазами под пышными бровями, под локоть поддерживал даму в модной шляпке с густой вуалью, скрывавшей лицо.

У дамы был вполне гвардейский рост. Чуть путаясь в длинном шелковом платье, она проследовала со своим спутником к скамье, стоявшей невдалеке от посыпанной гравием дорожки.

Тихий сиреневый вечер незаметно перешел в августовскую ночь. Парк погрузился в мрачную тишину. И только господин, сидевший на скамье, оглашал пространство громоподобным голосом:

– Послушайте, сударыня, божественного Державина:

 

Бывало, под чужим нарядом

С красоткой чернобровой рядом

Иль беленькой сидя со мной,

То в шашки, то в картеж играешь…

Прекрасною твоей рукой

Туза червонного вскрываешь,

Сердечный твой тем кажешь взгляд…

 

Солдат, сенатор и кавалер Державин вряд ли предполагал, что его стихи прозвучат в столь кошмарном месте, обагренном кровью невинных жертв.

Вдруг острого слуха Соколова коснулся подозрительный звук сломанной ветки. (Предусмотрительный Жеребцов еще днем раскидал вокруг сушняк.) И еще легкий хруст, и еще… Кто-то осторожно подбирался к скамье, и намерения этого «кого-то» вряд ли были добрыми.

У Соколова по спине пробежали мурашки. Но он недрогнувшим голосом вновь огласил пустынные окрестности:

 

Я к крале короля бросаю,

И ферзь к ладье я придвигаю,

Даю марьяж иль шах и мат.

 

Заботливая дама в этот напряженный момент, забывая о собственной безопасности, громадной ручищей обняла мужчину за шею. Тот деликатно ручищу снял и нежно пробасил:

– О шее о своей подумай, милый друг!

И в тот же миг сзади на Соколова метнулось что-то темное, страшное. Сыщик едва успел увернуться. Чья-то сатанинская рука, не достав жертву, промахнулась. Соколов навалился на руку, с силой крутанул ее в запястье. Орудие убийства выпало. Жеребцов с небывалой резвостью перелетел через скамью и железной хваткой вцепился маньяку в шею.

Соколов спокойно произнес:

– Вот шах и мат! Осторожней, Коля, не удави мерзавца. Это было бы ему легким концом. Где веревка? Для начала свяжем его – да покрепче!