Чужая роль

Вскоре по прибытии новые постояльцы крикнули в открытую дверь:

– Эй, че-ек! Халдей, беги сюды!

В номер вошел коридорный – молодой благообразный мужчина с жесткими короткими усами, со стриженой бородкой, спокойными серыми глазами. Он одернул на себе красную шелковую косоворотку, расшитую золотой ниткой по высокому вороту, и вопросительно посмотрел на гостей:

– Что, господа, прикажете?

Гость громадного роста – Шило, скинувший с себя одежду до исподнего, лениво спросил:

– Эй, халдей! А где коридорный, что нас вселял?

– Василий? Он, точно, в коридорной должности состоит. Только у него смена ночная, он уже домой пошел, по семейному делу.

– Держи деньги и тащи нам хавать в номер. И под жабры чего плеснуть.

– Мадеры прикажете? У нас по случаю есть крымская, марочная. Только страсть как дорогая – по пяти рублев…

Шило хохотнул:

– Ну, халдей, ты из-за угла пыльным мешком трахнутый! Пять рублев – «дорогая»! Твоим халдейским мозгом только мою жопу мазать. Это для голодранцев зачуханных – деньги! Тащи пять бутылей. И не забудь моченых яблок.

– Власть ваша, только моченый яблок к мадере не идет. Мадера этой закуски не любит.

– Не твоего ума дело.

– Тогда извольте денег добавить, коли мадеры…

– Эй, Ювелир, дай рабу капусты, не хватает малость.

– Может, мамзелей распорядиться в нумерок?

– Это обязательно! Да не сейчас, а когда вечером с дела… со службы придем. Приготовь двух марух пофартовей. Ты на Ювелира не смотри. Он мужик только с виду, у него ванька-встанька не работает. Ха-ха! Ну, шевели рогами.

– Слушаюсь, выполним все аккурат! – И коридорный, сделав тайный знак Нагелю, вышел за двери.

И тут же за ним выскочил Нагель. Коридорный шепнул:

– Кошко сказал, чтобы бежал, когда всех в тюремную карету сажать будут. – И громко, раскатисто на весь этаж: – Слушаюсь, газетки самые свежие доставлю!

Беспрестанно поворачивая худую шею к дверям, Нагель быстро и испуганно прошептал:

– Поедем на двадцать третью версту по Курской железке… Там…

Недокончив, Нагель бросился обратно к дверям и скрылся в номере.

Гусаков-сын, блестяще исполнивший роль лакея, облегченно вздохнул.

За глухим забором

Варшавские орлы выпили пять бутылок мадеры и полетели на Курский вокзал. Номер они оплатили за трое суток, сказав Тюрину:

– Малость погужуемся… побудем в Москве.

Билеты взяли до поста «23-я верста», это сразу за Царицыно. Паровик, весело пыхтя, нес блатных ребят к их роковой черте.

Кошко, получив по телефону сообщение от «лакея» Гусакова, сразу же отправил на «23-ю версту» засаду – семь бывалых надежных агентов. Начальник сыска с Жеребцовым сел на тот же поезд, что и варшавяне. Нарядились они дачниками – в светлые костюмы, канотье и парусиновые штиблеты. Кошко объяснил:

– Место там дачное, леса хвойные – благодать! Но есть и кирпичный заводик. Печи дымят, как в крематории.

* * *

И впрямь, сойдя с поезда, Жеребцов увидал торчащую в небо трубу, вагонетки со шлаком, штабель багровых кирпичей. Была, видимо, пересменка. С поезда сошло десятка два людей рабочего вида, с завода же тянулись к станции уже отстоявшие свою смену.

Сыщики легко смешались с толпой. Варшавяне, сухо хрустя шлаком, усыпавшим землю, прошли вдоль стен завода и оказались возле высоченного сплошного забора, за которым выглядывал второй этаж большого дома. Возле металлических ворот с дверной прорезью Шило нажал кнопку электрического звонка. Захлебываясь злобным лаем, загремел цепью волкодав.

Чей-то пропитой голос за воротами цыкнул:

– Заткнись, сукин сын! Кто здеся?

Неожиданно вежливым, даже заискивающим тоном Шило произнес:

– Степан Спиридоныч, это я, из Варшавы. Насчет «рыжего», помните? Согласно уговору, еще надо…

Дверь тяжело заскрипела, в проеме показался старик лет пятидесяти, плешивый, с оттопыренными розовыми ушами. Он широко раздвинул красную пасть:

– Явился не запылился! А это что за святые угодники с тобой? Меня, дедушку Степу, не обидите? Летите ко мне в гнездышко, голубки! Как раз с сыночками сидим, водку пьем! Проходите, и вы выпьете – чайку! – жидким смешком рассыпался старик, довольный собственной шуткой.

Загремел тяжелый засов.

Веселье

День, утомленный жарой, катился к закату. Где-то на горизонте, над Москвой, громадный раскаленный диск солнца мягко утопал в облаках. Запахло сыростью от пруда.

Жеребцов, прикинувшись простоватым парнем, обратился к железнодорожному кондуктору, размахивавшему на ходу большим красным фонарем:

– Дяденька, нет ли тут какой работенки?

Кондуктор ответно улыбнулся, поставил фонарь на землю, охотно ответил:

– Сколько хотишь! И у нас на посту, и на кирпичном. Нынче народ легкий в мыслях, вот и бегают.

– А вот за этим забором чего? Фабрика?

– У Виноградовых? Вроде и не фабрика, а подряды небольшие берут у Гюртлера, что на Новой Басманной бетонное производство имеет. Нестандарты выполняют. Сам старик, – кондуктор понизил голос, – в прошлом годе с каторги вернулся. Двенадцать годов на царских харчах сидел – за смертельное убийство. Почтальона зарезал… А двое сыновей у него самостоятельные, усердные. Ты парнишка умильный, может, понадобишься, сходи к ним. Они берут людей, когда заказы срочные.

– Спасибо, дяденька, я еще огляжусь!

– И то верно! Чижело там, цемент в ноздрю шибает. А ты парнишка складный, неломаный. Чего ихней пылью дышать?

Кошко тем временем осмотрелся на местности, сказал подошедшему Жеребцову:

– Забор – мортирой не прошибешь, с торца выходит к заводской стене. Там есть ворота, которые запираются изнутри. От Виноградовых идет узкоколейка – для вывоза готовой продукции, прямо на железную ветку, на погрузку. Остается одно: как только дверь откроется, врываемся и всех арестовываем. Вот-вот варшавские блатяки должны появиться.

– Пора уже, есть хочется! – негромко рассмеялся Жеребцов. – Тюремная карета дожидается.

– Дело за пустяком – повязать их только осталось, – хмыкнул Кошко.

Агенты, обложившие дом, тоже с нетерпением ждали развязки.

В доме шло веселье, раздавался громкий мужицкий смех. Потом стали заводить граммофон. Бархатный баритон знаменитого в те годы Михаила Вавича с тоской пел:

 

Быстры, как волны,

Дни нашей жизни,

Что час, то короче

К могиле наш путь…

 

Кошко никогда не употреблял простонародных выражений. Но теперь не сдержался, топнул ногой:

– Ах, сукины дети! Гуляют – сделку отмечают.

– Теперь наши орлы до утра останутся, – заметил озабоченно Жеребцов. – Последний паровик вон прогудел.

– Мы тоже. Только они сытые и на постелях, а мы – на свежем воздухе.

Чистое небо празднично украсилось зеленоватыми хрусталинками звезд. Около полуночи в доме стих гам, потух свет. Мир погрузился в сон.