Объяснение

Всю ночь Прокофий не мог уснуть. Его воображение живо рисовало картины измены. Мария представлялась в объятиях незнакомого полковника в самых непристойных позах. Несколько раз он подымался с постели, готовый среди ночи гнать в Сокольники, где снимал для Марии и ее матери в тихом уголке большой флигель. Но вдруг одумывался, представив недоумение разбуженной, потревоженной Марии, и вновь безуспешно пытался заснуть.

Утром он приехал на фабрику и уже издали увидал ее платье масакового цвета – темно-красное с синим отливом, подчеркивавшее бедра и груди и так шедшее ей.

Увидав Прокофия, она торопливо, не попадая сразу в пепельницу, затушила папиросу.

Прокофий подошел почти вплотную, казалось, что сейчас он ударит ее. Но не ударил, а, с трудом сдерживая волнение, негромко спросил:

– Ты где вчера вечером была? – и впился в нее взглядом.

Она было вспыхнула, вопросительно взглянула в его глаза и тут же с непринужденной очаровательной улыбкой ответила:

– Вчера? Ах да, приезжал из Петербурга бывший папин командир. Он хлопочет для маман насчет пенсиона… Но ты шпионишь за мной? Это, право, глупо. Если ты меня любишь, ты должен мне доверять. – Она провела бархатной ладонью по его лицу.

Прокофий выдохнул, с мучительной пытливостью заглянул в ее глаза:

– Ты меня любишь?

Она рассмеялась русалочьим, щекочущим нервы и душу смехом:

– Только тебя, мой милый ревнивец, только тебя на всем свете люблю и никогда ни с кем тебе не изменю. Клянусь в том своей жизнью.

Прокофий страстным поцелуем приник к ее рту, сразу успокоился:

– Прости, милая, мою горячность! – Весело предложил: – Поехали в «Метрополь», позавтракаем.

После ресторана они пошли к нему в номер, и он, как никогда прежде, был страстен. Потом, целуя его в губы, Мария как бы невзначай спросила:

– Ты позволишь мне сегодня навестить подругу по гимназии? Она болеет. Посижу рядом, поболтаем.

В тот день – это была среда, – ближе к вечеру, их видели последний раз вместе. Прокофий, нежно поддерживая подругу под локоть, выходил с ней из «Метрополя». Он поймал извозчика (швейцар гостиницы позже назовет номер коляски – 767), помог Марии сесть и долго махал вслед рукой.

* * *

Следующим утром горничная обнаружила Прокофия Шубина лежащим на ковре. Слева на груди чернел сгусток крови. В руке был зажат револьвер модели «Смит-Вессон».

Доктор Павловский, осмотрев труп, решительно заявил:

– Да, это самоубийство. На сорочке следы пороха.

Начальник сыска Кошко недоумевал:

– Но зачем молодому преуспевающему капиталисту с блестящими перспективами стрелять в себя?

Пока они задавали вопросы, пока Москва только и говорила о загадочной смерти в люксе «Метрополя», Аполлинарий Соколов доискивался до причин трагедии. Жеребцова он откомандировал в Нижний Новгород. Николай собирал там сведения о предыдущей жизни Прокофия. Соколов допросил извозчика номер 767. Сухонький старичок из рязанцев охотно рассказал:

– Дамочка от «Метрополя»? Как же, в целости доставил ее в «Лоскутную». Господин, который меня подряжал, сказал: вези, дескать, в Сокольники. Мы до Лубянской площади поднялись, дамочка приказала: поворачивай, дескать, оглобли. Едем в «Лоскутную», это угол Охотного Ряда и Тверской. Я довез как положено. Она вошла в гостиницу. Чтоб околеть мне, коли вру!

Соколов отправился в «Лоскутную». Старший коридорный, прожженная бестия Афанасий Фунтов, хорошо знавший Соколова, вытянувшись по струнке, доложил:

– Кто в люксе угловом проживал? Полковник Гессен. Они всегда там останавливаются. Телеграммой загодя сообщают, мы для них нумерок держим. Дамочка? Да у него не одна, разные к ним заходят, и все как на подбор – первый сорт. Да он и сам – орел из себя! Всегда чаевые дает по-царски.

Соколов достал из кармана фото Марии, предусмотрительно изъятое из вещей Прокофия:

– А вот эта бывала?

– А как же! Непременно-с. И во вторник вечером заходила – до утра осталась, и на другой вечер. Аполлинарий Николаевич, доложу вам, – Фунтов снизил голос, – только когда скандал приключился, она вслед за тем и ушла. Расстроилась, видать, чувствами.

– Какой такой скандал? – с интересом спросил Соколов. – Ты, Афанасий, чего юлишь? Ну, быстро докладывай! А то я тебя… – Сыщик поднял громадный кулачище.

Посопев, переступив в задумчивости с ноги на ногу, коридорный вздохнул:

– Мой грех! Признаюсь. От вас, Аполлинарий Николаевич, не скроешься. Дело так было. Дамочка эта самая уже часа полтора в нумере была. Вдруг с улицы влетает господин, крупный, ну что твой шкаф. Одет по последней модели, щеголь-с! Говорит: «Постучи в угловой „люкс“! А то двери разнесу! И скажи: „Телеграмма!“» И чтобы я не сомневался, пожаловал мне десять рублев. За такие деньги кто угодно про телеграмму скажет!

– И что?

– Ну, сделал, как приказано было! Только полковник дверь приоткрыл, как мужчина влетел в нумер, увидал дамочку, она на постели была, полное неглиже – сам видел в щель, любопытно-с! Господин обозвал ее, полковника по лицу оскорбил и обратно из гостиницы вылетел. Минут через пять и дамочка убежала. А господин полковник на другое утро уехавши на Николаевский вокзал. Сам ему извозчика за тридцать копеек нанимал. Все, ничего другого не было-с! Чтоб на этом месте провалиться.

Таинственные исчезновения

Соколов отправился в Сокольники, добрался до Большого Оленьего проспекта. Замечательные места! Густой лес вокруг, тишина, птички заливаются, жизни радуются. В добротном двухэтажном доме купчихи Жуленковой Мария и ее мать расположились во флигеле.

Сыщика встретила полная чернявая женщина цыганистого типа, в каком-то немыслимо заношенном бумазейном платье, лицом сильно схожая с Марией. Это была ее мать. Осипшим голосом она произнесла:

– Где Маша? Я сама волнуюсь, ночь нынешнюю ворочалась, не спала. Была вчера у нее на службе, там с четверга никто ее не видел.

– А когда вы ее видели в последний раз?

– Дело так было! – У женщины мелко тряслись руки, теперь она говорила сквозь слезы. – В среду она сказала, что ночевать будет не дома. Ну, дело молодое, незамужнее – пусть погуляет. Вдруг возле полуночи она вернулась, вся зареванная. «Что случилось?» – спрашиваю. Отвечает: «Ах, какой скандал!» – и больше ни гугу. Утром немного повеселела, говорит: «Авось все обойдется, этот Прокофий влюблен в меня по уши!» И на службу уехала. Больше я ее не видела.

– А почему же вы не заявили в полицию?

Женщина развела руками:

– А чего заявлять? Прежде тоже порой случалось – денечка два-три покружится, почертит, а потом и вернется. А где она, господин полицейский? Цела хоть? А то волнуюсь, волнуюсь…

* * *

Соколов отправился в сыск. Исчезновение Марии ему не показалось случайным. Дело в том, что одновременно с ней исчез с горизонта и Камиль. Изложив дело начальнику сыска Кошко, Соколов заметил:

– Ясно, что все эти таинственные исчезновения тесно связаны друг с другом.

Кошко покрутил головой, решительно возразил:

– Совсем не так! Мы выяснили, что чеченец жил по фальшивому паспорту. Понимая, что полиция, занимаясь смертью Прокофия Шубина, может заинтересоваться и личностью самого Камиля-Элдара, он бежал. Логично? Но загадка в другом: почему скрылась Мария? Да, она виновна в смерти Шубина. Но вина эта не уголовная – моральная. Кстати, Марии все дают самые нелестные характеристики. Она была отличным химиком, но слишком… эмансипирована.

– То есть распутна! – усмехнулся Соколов. – Да, особой нравственностью эта девица не отличалась. И у меня, признаюсь, девица симпатии не вызывает. Не удивлюсь, если она, спасаясь от скандала, сбежала куда-нибудь в Ниццу с богатым купцом.

– Да, уляжется вся эта история, успокоятся репортеры, и Мария вернется, – кивнул Кошко. – Но чеченца, полагаю, нам больше не увидать.

Соколов быстро возразил:

– Вот и нет! Если чеченец живой (а с чего бы ему быть мертвым?), то он непременно придет на похороны проститься с другом. Судя по всему, это глубоко порядочный человек. И к тому же горец! Стало быть, честь для него выше страха, выше личной опасности. Камиль был предан Прокофию Шубину.

Кошко скептически усмехнулся:

– Предан – живому! А теперь чеченцу надо думать о своей шкуре. Он уже далеко от Москвы.

– Пари держу на ящик шампанского!

– Согласен!