Поэтическая беседа

Соколов прикрыл веки, обдумывая решение. Потом твердо сказал:

– Я с Кошко поеду к «А. П.», а ты, Николай, – он кивнул Жеребцову, – с Юрием Павловичем поезжайте к фельдшеру. Да прихватите с собой доктора Павловского. Сделайте тщательный обыск. И вообще, не миндальничайте! Пропало национальное достояние, да и труп – это не шутки.

На Моховой, как водится, для начала отыскали дворника – кривобокого, с сухой рукой мужичка. Соколов показал ему кинжал:

– Любезный, ты эту штучку, случаем, не видел у доктора Пузано?

– У дохтура, из третьего нумера? Обязательно видел. У него такие на стенке висят, а я хожу ему отраву сыплю.

– Какую отраву? – изумился Соколов.

– Да мышей извожу. На той неделе был. Они мне две рюмки «померанцевой» налили. Я их в себя перекувырнул – хороша горечь!

Дверь открыла горничная – очень тоненькая, очень любезная:

– Господа пациенты, извиняйте, но сегодня приема нет. Доктор только что вернулся от пациента и отдыхает. Не примет он вас.

Кошко отодвинул горничную:

– Авось примет!

Доктор Пузано сидел с глубокомысленным видом в вольтеровском кресле с книгой в руках. Как две капли воды он был похож на хитроумного идальго Дон Ки хота Ламанчского: костистое продолговатое лицо, загнутые, как руль у велосипеда, усищи и бородка клинышком. Он оторвался от книги и вперил в сыщиков пылающий взор. Резким, лающим голосом воскликнул:

– О наглость дерзкая, до степени какой ты простираться можешь? Закончив мирный труд, я тихо отдыхаю. Но вот орда монгольских дикарей в мои пределы вторглась вероломно!

Доктор вдруг швырнул к ногам сыщиков книгу и поднялся с кресла, высокий, как жердь, и такой же тонкий. Вскинув бородку-клинышек, патетически воскликнул:

– Но нет, презренные! Я вас лечить не буду. Я стану вас копьем разить! – И, подбежав к стене, украшенной различным оружием, схватил копье времен Игоревых и уткнул его в грудь Соколова: – Ты жертва первая моя! Взволнован я, неукротим и дик. Как океан ревущий.

Соколов не удержался и громко расхохотался. Чуть справившись с весельем, в тон продолжил:

– Не обагряй, безумный муж, свои ладони кровию невинной! Ведь наши помыслы прозрачней вод кастальских. Мы страждем истины – и только!

Доктор, услыхав такие речи, от неожиданности замер, опустил копье и свободной рукой постучал себя по голове:

– У вас, любезный, с этим все в порядке? Какой высокопарный вздор несете вы!

Соколов, не теряя времени, положил на стол носовой платок:

– Фуляр сей ваш?

Доктор выпучил круглые глазищи и страшно разволновался:

– Конечно, сударь, мой! Изольда здесь инициал изобразила.

– А этот нож булатный?

– Испанский даг – закалка просто чудо! Но как он к вам попал? Похищен был не далее недели. Тоска мне сердце сокрушала. Но утешение пришло в лице твоем. Изольда, стол накрой! Я друга угощу по-королевски.

– Спасибо, пить мне недосуг. Скажи-ка, друг, где шапка Невского?

– Про то не ведаю, поверь! Вина налить – алиготе?

– А сей коварный муж тебе нисколько не знаком? – Соколов показал фото фельдшера. – Есть верный слух, что шапку он запрятал у тебя!

Доктор скользнул по фото равнодушным взглядом, брезгливо поморщился:

– Такого смерда я не знаю. Но шапку… поищи. – Вдруг доктор ткнул пальцем в Кошко и двух полицейских, взятых для обыска: – Нет, пусть они поищут. А мы с тобой беседой насладимся. Или, клянусь, тебя в куски я растерзаю.

…Небольшая квартирка доктора не заняла много времени – шапки не было. Горничная Изольда рассказала Кошко:

– Доктор – прекрасный специалист по нервным болезням. Но где-то с год назад заговорил стихами и вообще сделался как бы не в себе. С той поры пациенты повалили к нему валом. За две недели вперед записываются. Кинжал у доктора украли, он переживал. Да, этот платок наш, я вышила «А. П.», а пуговица от нового пиджака. Загадки какие-то! Человек на фото? – Изольда надолго задумалась. – Вроде глаза знакомые и лоб. Но нет, не знаю.

…Когда сыщики покинули дом доктора, Соколов сказал:

– Стихами говорит? Не страшно, лишь бы не начал их печатать, вроде какого-нибудь Брюсова.

Беседа у крыльца

Соколов завез Кошко в сыск, наскоро выпил стакан чаю. Сказал:

– Поеду к фельдшеру, помогу Жеребцову. Что-то долго они не возвращаются.

Он вышел на крыльцо, застегивая на больших сильных руках лайковые перчатки. На западе, в стороне памятника Пушкину, еще горел лилово-розовый закат, а здесь, в узкой кишке переулка, стоял странный полусвет и висела в воздухе невообразимая тишина.

Вдруг слуха гения сыска коснулся резкий скрип снега, звонкий голос, крикнувший «Гись!», и возле него остановились сани. Потягиваясь и с явным удовольствием распрямляя свои затекшие от сидения члены, из саней вылезли Ирошников, Жеребцов и доктор Павловский.

– Аполлинарий Николаевич! – расцвел от счастья Жеребцов при виде любимого шефа. – Жаль, что с нами не поехали. Любопытный тип этот Гремов. Уж более года он лицо бреет, на дятла стал похож. Скверный характер, ненавидит всех и вся, кроме себя, разумеется. Психопат, склонный к агрессии. Но он к убийству отношения не имеет. У него алиби.

– Горе у него, – вступил в разговор Ирошников. – Ночью умерла тетушка. По общему утверждению, это единственный человек, к которому он относился с нежностью. Она скончалась у Гремова на руках где-то в час ночи скоропостижно. В большой общей квартире, что на первом этаже, у него две комнатушки. Вот и закрылся у себя в каморке, не желал никого видеть, стенал отчаянно и никому дверь не открывал. Жена, несчастная женщина с тремя больными детишками, боялась, что он на себя руки наложит. Даже не ожидали, что такой чувствительный!

Жеребцов добавил:

– Но в шесть утра съездил за врачом, тот провел вскрытие. Покойная ведь приезжала лишь в гости и, по общему утверждению, желала быть похороненной на родине – в Варшаве. Гремов отвез покойную в багажное отделение поезда номер 64. Но мы провели самый тщательный обыск: и в его бедной квартирке из двух комнатушек, и на чердаке, даже гроб обшарили, а то есть умельцы, в гробы прячут! А Григорий Михайлович и труп осмотрел.

– По докторскому заключению, «смерть наступила в результате тромбоэмболии легочной артерии». На вскрытии в таких случаях в основном стволе и ветвях легочной артерии обнаруживают суховатые сложные серо-красного цвета тромбы, облитерирующие просветы сосудов. – Павловский устало зевнул. Ему хотелось есть, спать, и вообще он желал немного покоя в выходной день. – Доктор сделал квалифицированный разрез – от грудины до лобка.

Соколов насмешливо спросил:

– Ну а эти самые пальчики на стекле – откуда они-то? Может, ваши мудрые головы объяснят мне?

– Аполлинарий Николаевич, пальчики – дело случайное, – горячо заговорил Ирошников. – Его, этого самого Гремова, стал уличать Николай Иванович, так тот не испугался, нагло заорал: «Какое ваше дело до моих пальцев? Я в Оружейной был еще в четверг. Мимо проходил, вижу, экскурсия – 4-я гимназия. Я и пристроился». Мы Гремова – под микитки, с собой потащили. Разыскали учителя истории, он живет в этой гимназии – на Покровке в доме графа Разумовского. Учитель подтвердил: «Да, этот человек присоединился к нам и внимательно слушал». Витрину, видать, плохо протерли. А кроме отпечатков пальцев, ничего против Гремова нет.

– Где Гусаковы?

– В трактир Егорова пошли. Нас поджидают. Мы для вас, Аполлинарий Николаевич, приказали заказать копченых угрей под водочку.

– Хорошо, – Соколов вздохнул, – давно пора обедать. Едем! И Кошко с нами.