Бдительный полицмейстер

Аристократичный Сахаров поморщился:

– Что за язык у вас, дорогой полковник! Словно всю жизнь на блатной малине провели.

Полицмейстер недовольно буркнул:

– Я ведь не в институте благородных девиц танцы преподаю. А говорю дело: вид на жительство у преступника фальшивый! Так?

– Ясно, что фальшивый! – усмехнулся Соколов. – А у тебя в Саратове этот тип и вовсе действовал под носом, а ты, Николай Павлович, его не замечал. Но теперь есть возможность отличиться. Прекрасная зацепка – германское пиво «Хольстен». Это не «Калинкин», которое вся матушка-Русь пьет. «Хольстен» на любителей, на гурманов. Специально поставляют, дорогое, стало быть!

Дьяков сделал умное лицо:

– Мы, граф, предприняли все необходимое! У нас только одна лавка торгует «Хольстеном» – на Московской площади. Владелец ее – германский подданный Эрнст Шнабель. По всем сведениям – добропорядочный молодой человек. Он нам дал исчерпывающий ответ, очертил, так сказать, круг – девятнадцать человек назвал, постоянных потребителей этого напитка. Я сам допрашивал Шнабеля. Спросил: «Высокий курчавый молодой человек пиво у вас покупает?» Торговец затруднился с решительным ответом, но твердо обещал тут же оповестить полицию, ежели таковая в лавке появится. Более того, – в тоне зазвучала гордость, – вызывался стать нашим осведомителем.

Кошко взглянул на Дьякова:

– И что, проверили всех подозреваемых?

– А как же! Отпечатки пальцев сняли и с покупателей, и с их семейных. Даже слуг в их домах не забыли: а вдруг злоумышленник среди горничных, репетиторов, лакеев или поваров? Откатали «пальчики» почти у двух сотен человек! Не шутка, доложу вам.

Соколов фыркнул:

– И как же вы отпечатки пальцев снимали у обывателей? Насильно, что ли?

Дьяков самодовольно усмехнулся:

– Зачем насильно? Мы не какие-нибудь узурпаторы. Хоть в провинции живем, а у нас все по закону, добровольно. Нашего тюремного доктора Субботина – он главный специалист по дактилоскопии! – одели в белый халат, он капюшон на голову надвинул и заявил подозреваемым: «В нашем городе возможна холера! Так что извольте для вашего покоя по новой методике анализ холерный сделать». Ну и откатал у всех! – Дьяков выкатил глаза, понизил голос: – У некоторых даже снял отпечатки ступней. По новейшей системе Уайльдера.

– Результат какой? – Соколов едва не расхохотался.

– Картотеку отпечатков пополнили, глядишь, и пригодится, а виновного, этого самого, курчавого, – нету! – Дьяков, обращаясь лишь к Соколову как к самому важному лицу, со вздохом добавил: – Этот самый революционный элемент, я уверен, уже давно сбежал за границу. Они, сукины дети, все говорят, что, дескать, матушку-Россию ужасно любят, а сами предпочитают жить за рубежами. Проходимцы, тьфу!

Соколов охотно согласился:

– С этим не спорю!

Ободренный полицмейстер вдохновенно продолжал:

– Я, граф, к чему речь веду: сколько дней и ночей стережем дуб со взрывчаткой, всех лучших наружников на это дело бросил, а толку нет. Никто за мелинитом не явится!

Жеребцов ехидно усмехнулся:

– Так там с полпуда его хранится! Такое богатство террористы не бросят. Этим мелинитом губернаторский дворец на воздух поднять можно.

Дьяков сплюнул:

– Тьфу, типун вам на язык, Николай Иванович! Вы говорите совершенно неуместное. Подумали бы, прежде чем так выражаться!

Соколов вступился за приятеля:

– А это, господин полицмейстер, уместно, когда у тебя под носом орудует банда политических преступников, а ты и усом не ведешь?

Усы Дьякова непроизвольно пошевелились.

За столом раздался дружный смех.

Соколов внушительно произнес:

– А ты, Николай Павлович, точно ли самых лучших людей поставил сторожить взрывчатку?

Полицмейстер развел руками:

– Без сомнений! Самые проверенные, самые недреманные. Дело в другом: город без должного наблюдения оставлен. У меня один Жираф чего стоит!

– Жираф? Это что – фамилия?

– Кликуха такая – у него шея очень продолговатая. А фамилия его Кох. Его способности удивительные. Пойдет, к примеру, на базар, взглянет так бегло и городовому: «Арестуй-ка вон того, в чуйке! Карманник небось, глаза-то вороватые». Приведут того в участок, а он ни в какую: «Такими делами не занимаюсь!» Тогда его Жираф в кутузку сажает. Тот посидит, посидит, Жираф с ним душевно побеседует, и – порядок. Во всем, подлец, признается: «Хотел в карман влезть!» Более того, и на суде во всем повинится. Вот такой у нас Жираф – замечательный. Я ему двойной оклад положил, потому что он один троих филеров стоит.

Похмелье

Вдруг полицмейстер от удивления разинул рот:

– Ба, легок на помине, сам Жираф сюда прется. Что приключилось?

По дорожке из глубины заросшего сада стремительно шел, слегка пошатываясь, человек в клетчатом гороховом пиджаке, в модном соломенном канотье и с тонкой тростью. Он снял шляпу и грациозно расшаркался:

– Гутен морген! – Заметив на столе бутылки, вдруг перешел на жалобный тон: – Позвольте мне как благородному человеку, претерпевшему от судьбы, просить рюмку хереса.

– Ты, скотина, пьян? – Дьяков затопал по террасе слоновьими ногами.

Жираф сделал скорбный вид:

– Считаю делом служебной чести, ваше превосходительство, доложить, что нынче ночью неизвестный злоумышленник из охраняемого объекта вещество спер! – И, заметив, что полицмейстер делается похожим на разъяренного быка, поспешно добавил: – Сперли отчасти, почти половина осталась.

Дьяков спрыгнул с крыльца, с размаху хрястнул кулаком Жирафа в лицо:

– Я тебя, сволочь, в Сибирь отправлю! В рудники! К тачке прикую! Иди, подлец моей жизни, показывай.

И полицмейстер с неожиданной прытью устремился в дальний угол сада.

За ним потянулись остальные.