Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Пробудился Соколов поздно – часов в девять, когда с улицы в открытое окно долетал звон колоколов соседней церкви, неслись крики торговцев-разносчиков, точильщиков и извозчиков. Эльзы рядом не было, хотя ее вещи лежали с вечера на стуле.
Он, утопая крепкими ногами в глубоких коврах, быстро прошел в ванную комнату. Она лежала в громадной, черного мрамора ванной, неестественно вытянувшаяся, с застегнутой на лице эфирной маской.
Рядом на мраморном столике сыщик увидел письмо: «Прости, милый, что я так ушла. Но таким, как я, нет места среди людей. Э.».
Соколов поцеловал записку.
Эта история дважды заставила говорить о себе. Первый раз, когда было совершено хитроумное и жестокое преступление. Второй – когда стали известны подробности его разоблачения.
Гартье прощался с сотрудниками. На его место был назначен начальник рижского сыска Аркадий Кошко.
По давней традиции собрались в трактире Егорова в Охотном Ряду. Столы были сдвинуты и накрыты камчатыми скатертями. Они ломились от изобилия закусок, запотевших графинчиков и винных бутылок.
На сцене с удивительными выкрутасами наяривал на балалайке мужичок в светлой косоворотке, расшитой по высокому вороту и подолу золотой ниткой.
Обстановка, как это обычно бывает при прощании, была немного грустной. Гартье, расчувствовавшись, склонился к сидевшему рядом Соколову:
– Славно мы с тобой поработали, Аполлинарий Николаевич! Хотя, признаюсь, методы твои порой слишком… своеобразные. Как же ты отважился лечь в постель с убийцей-маньячкой?
Изрядно разогревшийся шампанским Ирошников ядовито расхохотался:
– Это что, куда веселей было, когда подозреваемого живьем в могилу клал!
– Не подозреваемого, а убийцу Саньку Темчука, – добродушно заметил Соколов. – Ему там самое место.
Гартье налил водки Соколову и себе. Залпом выпил, мотнул головой и с аппетитом захрустел соленым крепким груздем. Жарко дыхнул в ухо:
– Я тебе прямо скажу: ты русский самородок. Ну, как Шаляпин на сцене. Таких любит публика, но начальство… терпеть не может. Знаешь почему? Потому что какой-то злой рок у нас на Руси в начальство выводит бездарей. А бездарь обязан ненавидеть талант… физиологически. Впрочем, про Кошко все хорошо говорят. Выпьем под анчоусы?
Соколов много пить не любил. И он никогда пьяным не бывал – алкоголь его не брал.
В этот момент в дверях появился шофер Галкин – как всегда, весь в коже, промасленный, прокопченный, на версту пахнущий бензином. Разглядев сослуживцев, на ходу делая извиняющие движения руками, он, оставляя мокрые следы на паркете и коврах, подошел к Соколову:
– Простите, Аполлинарий Николаевич! Господин Кошко очень просит вас отправиться в «Габай». Звонил по телефону городовой, там убийство. – Подняв голову, Галкин кивнул Ирошникову и Павловскому: – Вам тоже приказывают оставить закуски!
Так было прервано прощание сыщиков со своим уже бывшим начальником. Но когда сыщик располагал собой? Тревоги, облавы, трупы…
Вышли из теплого и светлого помещения на улицу. В лицо ударил мокрый колючий снег. Стоявшая последние дни сухая погода с час назад сменилась ураганным ветром и бешеным снегопадом вперемешку с крупными каплями дождя.
От Охотного Ряда до Петровки – рукой подать. Но пока открытый «рено» несся по заснеженной мостовой, веером разбрызгивая жидкую грязь, Соколов успел изрядно промокнуть. Автомобиль затормозил на углу Петровки и Кузнецкого переулка. Большой богатый дом, весь в лепнине, украшала, отражая свет уличного фонаря, громадная зеркальная вывеска:
Перепрыгнув через огромную лужу, Соколов вошел в ярко освещенный мраморный вестибюль. К нему тут же двинулся навстречу Кошко – с короткой профессорской бородкой, густыми, с проседью усами, умными, лукавыми глазами. Он дружески сказал:
– Тысячу извинений, Аполлинарий Николаевич! Я это дело хочу поручить вам. Один сторож убил другого и сбежал. Впрочем, бухгалтер «Габая» вам все расскажет. Господин Латышев!
Стоявший рядом с городовым худощавый человек лет тридцати с нервным, но довольно приятным лицом, на котором выделялись большие печальные глаза, двинулся к сыщикам. На Латышеве было надето легкое пальто спортивного покроя с небольшим шиншилловым воротником шалькой, мех которого серебристо блестел в свете электричества. Он вежливо поклонился и, заметно сдерживая естественное волнение, сказал:
– Я пятый год служу в «Товариществе Габай» бухгалтером. Я месячные отчеты готовлю, по обыкновению, дома, там никто не отвлекает. Сегодня сел за стол, разложил документы, и – на тебе! Забыл отчетность по нашему петербургскому филиалу. У нас большой магазин на Невском, шестьдесят шесть. Что делать? Живу я неподалеку, в Камергерском, пять, это владение Обуховой. Прибежал, а тут… – Латышев облизнул пересохшие губы.
После потрясения, которое он пережил, молодому человеку было трудно говорить. Однако он справился с волнением, продолжил:
– У нас два сторожа. Один – Сергей Морозов, уже года два служит, он ярославец. Другой – пятнадцатилетний Ванечка Семенов. Его папаша в оптовом отделе был, да на Троицын день помер. Вот сыночка и взяли. Сирота он. Чудесный такой, голубоглазый!
Латышев опять разволновался, высморкался в большой белый платок и с трудом произнес:
– Они вдвоем так и сторожили, чтоб надежней было. Значит, пришел я, кнопку электрического звонка нажимаю. Они обычно сидят на втором этаже возле лестницы – там удобная подсобка с топчанами. Звоню, звоню, никто не выходит. Что, думаю, за арифметика? А дверь потянул, она и открылась. Свет я не стал на всякий случай зажигать, поднялся на второй этаж, толкнулся в подсобку, а там… – Латышев разрыдался, – Ванечка мертвый лежит, вся голова проломлена.
– А где сторож Морозов? – спросил Кошко.
– В том-то и дело, что сбежал Морозов. Нигде его нет. Я бросился вниз, а там, прямо возле подъезда, городовой проходил. Такое счастье! Я его пригласил сюда, он вам и позвонил по нашему телефону.
В это время подъехал Галкин. Он привез Павловского и Ирошникова. Они ездили в сыск за инструментарием и фотоаппаратом.
– Подымемся, господа, осмотрим место происшествия, – предложил Кошко и ступил на мраморную лестницу.
Войти с помощью соц. сетей: