Профессор Рошковскии
Команда высыпала на палубу, с удивлением и восторгом наблюдая, как «немецкого графа» поднимают на палубу. Он оказался очень тяжелым. Весело поругиваясь, матросы, тем не менее, справились.
Спасенный так вцепился в пробковый круг, что его с трудом вырвали из закоченевших рук богатыря. Вода ручейками стекала с одежды графа, скапливалась под ним лужей. Спасенный возвышался горой над окружающими, был он необыкновенно широкоплеч, и даже долгая ледяная ванна не мешала стоять прямо, как на параде. Ради истины, впрочем, заметим, что спасенного слегка покачивало. К нему с двух сторон бросились было матросы, дабы поддержать, но богатырь оттолкнул их от себя.
Богатырь вдруг округлил глаза и сердито зыркнул на командира.
Михайлов удивленно произнес:
– Ишь, немец-то характерный! Мы его спасли, а он на нас зверем косится. Ну порода! Сразу видно – граф!
Богатырь сбросил с себя на палубу сырую кожаную куртку, шапку.
Шлапак жадным взором глядел на богатыря, с удивлением покачал головой:
– Как он похож на графа Соколова… Поразительно!
– Кстати, судовые документы не у этого ли немца? Посмотри, Гоша!
Пулеметчик шагнул к богатырю, протянул руки, чтобы обшарить, как тот вдруг, слегка колеблясь телом, на чистом русском языке рявкнул:
– Это ты, сукин сын, мать вашу, поливал меня из турели?
Потрясение было всеобщим. Гоша, недоуменно тараща глаза на неубиваемого пловца, в замешательстве промямлил:
– Я стрелял… А что?
– А то! – И богатырь вдруг облапил ручищами пулеметчика, словно пушинку, оторвал его от палубы. Все в ужасе застыли. Соколов размахнулся и швырнул Гошу за борт, только в воздухе ноги мелькнули. Гоша испустил леденящий душу крик:
– A-а, тону! По-мо-гите! – И свинцовая вода сомкнулась над его головой.
Богатырь грудью пошел на толпу, остановил страшный взгляд на Михайлове, прорычал:
– Спрашиваю: кто командир? Ты?
Михайлов неожиданно заробел, ничего не ответил.
На всех словно накатил столбняк. Вдруг Шлапак заорал:
– Братцы, узнал! Это сам граф Соколов, который гений сыска! Здравствуй, дорогой Аполлинарий Николаевич! Не швыряй командира в море, он родине еще нужен.
В это время Гоша выплыл на поверхность, стал подавать голос:
– Спа-си-те! Замерзаю!
Бросили пробковый круг, привязанный к веревке, и пулеметчика выволокли на борт. Он чихал, кашлял, трясся всем телом.
Михайлов успел прийти в себя. Он подчеркнуто спокойным, металлическим голосом сказал в переговорную трубу:
– Профессор Рошковский, будьте любезны, поднимитесь на палубу, тут два пациента вас дожидаются. Виктор Михайлович, меня беспокоит особенно один, он жаждет всю команду вышвырнуть за борт.
Явился судовой доктор – двухметровый Рошковский, любимый ученик знаменитого Склифосовского. До войны Рошковский был профессором Московского университета.
Красавец мужчина, весельчак, гурман, гулена, широкая натура, любимец дам и вообще прекрасный человек – таким знали современники этого доктора. Авторитет профессора был великим, его имя гремело на всю Россию, и даже государь через своего лечащего врача Боткина несколько раз лично просил Рошковского прибыть к нему для консультирования.
Рошковский призыву не подлежал. Однако он добился направления его на флот. Теперь талантливый доктор лечил все болезни – от простуды до зубного нытья, и все у него выходило здорово. Командир к Рошковскому всегда обращался с неуставным уважительным «профессор».
– Господин профессор, Виктор Михайлович, вы такой человеческий экземпляр когда-нибудь видели? – Он кивнул на Соколова.
Рошковский с большим интересом уставился на гения сыска, фыркнул:
– Да он здоровее всех нас! Его надо напоить горячим морсом и уложить спать, и этот богатырь доживет до ста лет. А этого, – ткнул пальцем на лежавшего на палубе и отчаянно стонавшего Гошу, – энергично разотрите простынями и ко мне в лазарет – срочно. Парень в тяжелом шоковом состоянии.
Исторический факт – для размышления медиков: Соколов ничего себе не отморозил и не простудил, а после теплой ванны и обильного питья горячего морса с медом беспробудно спал почти сутки.
Зато калуцкий Гоша месяц провалялся с воспалением легких.
Разгул черни
Когда Соколов, прекрасно выспавшийся, голодный, как смоленский волк, на другой день появился на ужин в кают-компании, он тут же был окружен офицерами.
Жарко обсуждали последние события. Печалились по поводу гибели «Цесаревича Алексея», торжествовали победу над «Стальной акулой» и горячо поздравляли Соколова со славной победой. И без конца сыпались вопросы: как попал на борт субмарины, что произошло на ее борту, почему гений сыска оказался в воде?
Соколов о своем подвиге много не распространялся. Его больше интересовало другое.
– Как поживает государь и его августейшая семья?
Серега Шлапак вмиг погрустнел:
– Плохие дела! Государь и его семья находятся под арестом, встречаться друг с другом могут только в присутствии тюремщиков, разговаривать обязали их исключительно по-русски.
Соколов сжал кулаки:
– Какие негодяи! Ух, эта распоясавшаяся чернь!
Командир Михайлов добавил:
– Наши милые соотечественники словно обезумели. Государя предали все: министры, чиновники, помещики, рабочие. Его всячески норовят унизить. В Царском Селе с благословения властей устроили массовый погром: пьяные солдаты бесчинствовали, грабили магазины, открыли стрельбу – друг в друга. Несколько человек были убиты. Этих погромщиков выдали за «жертв самодержавия». Устроили шествие с красными тряпками, с гневными речами против «проклятого царизма». Гробы кощунственно закопали перед окнами Александровского дворца, как раз напротив кабинета императрицы. Страшно сказать, Аполлинарий Николаевич, некогда гордая и великая Россия разваливается на глазах.
У Соколова на скулах заиграли желваки.
– Лучше бы мне погибнуть, чем знать, что отечество идет ко дну. Как это произошло? Кто виноват? Ведь до нашей победы в войне оставался один шаг. Подлые шпионы лишили Россию плодов этой виктории, наплевали на память тех, кто ради России проливал свою кровь.
Михайлов задумчиво покачал головой:
– И как трагически был прав Григорий Распутин, предсказавший крушение трона в случае своей смерти…
Все подавленно молчали.
Соколов горько выдохнул:
– Велика Россия, а спросить не с кого. Мудра Россия, а наших глупостей на все земли хватит.
Рошковский, наливая в бокал вино, задумчиво произнес:
– Помните, в двенадцатом году Кутузов говорил: «Потеря Москвы не есть потеря России»? Так и теперь скажем: «Потеря монархии не есть потеря великой России». А нынешний разгул черни – болезнь страшная, тяжелая, отвратительная, но преодолимая. Пьем за выздоровление нашего отечества.
Потом пришла очередь Соколова. Он поднялся с бокалом, помолчал, словно обдумывая что-то самое важное, и своим басистым голосом с твердой уверенностью произнес:
– Друзья, верю, Россия не может погибнуть оттого, что кучка жуликов и аферистов захватила власть. Чует сердце, многие беды и испытания нас ожидают впереди, но придет светлый день, когда Россия, увлекаемая доблестным и мудрым вождем, поднимется в новой, небывалой силе, и весь мир затрепещет при этом грандиозном воскрешении. Пьем, друзья, за наше великое отечество, за его великое будущее. Ура!
Миноносец «Стремительный» несся к родным берегам. Рошковский и Соколов подружились и досуг проводили за прекрасными грузинскими винами, любителями которых были оба, и за бесконечными разговорами.
