Утром старый граф Соколов направился в дом под номером 6, что на Дворцовой площади. Здесь размещалось Министерство иностранных дел. Он отыскал своего старого знакомого, многолетнего члена Совета министров фон Клема. Это был высокий, прямой и все еще полный энергии человек лет семидесяти, с тщательным пробором сбоку. Сильно грассируя, фон Клем произнес:
– Радостный сюрприз – сам граф Николай Александрович! Какими судьбами, мой старый друг?
– Вильям Оскарович, отправь меня куда-нибудь, хоть к черту на рога, но в нынешней России жить не вижу для себя возможным. Со мною должны выехать жена сына Мари, ее сын Иван и слуги, хотя бы двое-трое.
Фон Клем побарабанил пальцами по столу, посмотрел на большие напольные часы, поправил бумаги на столе, тяжело вздохнул. Последнее время он был завален подобными просьбами и рад был бы служить старому графу, с которым он даже находился в каком-то дальнем родстве. Но…
Фон Клем давно знал: из щекотливых положений лучше всего выкрутиться, сказав правду. Он так и поступил, с задумчивой миной глядя на старого графа:
– Мой дорогой! Хотя ты уже в таком возрасте, когда отправляют не на дипломатическую службу…
– А на кладбище!
– Зачем так мрачно? Меня тревожит другое: история с твоим сыном. Я, конечно, газетам не верю, но дыма без огня не бывает…
– А при чем тут я и моя сноха с малышом?
– Оно так, но теперь другие времена. – Махнул рукой. – Ну да ладно, я посоветуюсь кое с кем. Поверь, по старой памяти сделаю все возможное. – Протянул руку. – Прости, мой друг, сейчас у меня совещание.
После этого неприятного разговора прошло не больше недели, как по телефону позвонил фон Клем. Он приятно протрассировал:
– Мой друг! Тебя устроят Американские Соединенные Штаты?
– Вполне!
– Есть вакансия исполняющего обязанности генерального консула в Чикаго, штат Иллинойс. Районы деятельности широки: Мичиган, Индиана, Висконсин, Айова, Северная Дакота, Оклахома…
– Не утруждай себя. Я уже сказал: да!
– Вместе с тобой могут выехать два лица: супруга твоего сына и ее ребенок.
– А как же прислуга?
– Прости, это невозможно.
Старый граф, в отличие от сына-спартанца, не умел представить жизнь без слуг и хорошего повара, но он вздохнул и возражать не стал. Фон Клем продолжал:
– Мы срочно оформим твои документы. Океанский пароход «Цесаревич Алексей» отходит в следующий четверг. Тебе надо торопиться!..
– От новой свободной жизни готов спасаться хоть в ночных туфлях!
…Солнечным апрельским утром действительный тайный советник Николай Соколов взошел на борт «Цесаревича Алексея». Его сопровождала графиня Мари. На руках она держала сына Ивана, которому не успело исполниться и трех лет. Они заняли тесную каюту на верхней, четвертой палубе.
Мари вопросительно посмотрела на старого графа:
– Ведь к осени мы вернемся, не правда ли?
Тот ничего не ответил, лишь принял на руки счастливо улыбавшегося Ивана, поразительно схожего со своим знаменитым отцом, и поцеловал его нос.
– Расти большой, у Аполлинария сын должен быть замечательным. Ты, Ванюшка, надежда великой России.
То, что за месяц-другой в России все успокоится и можно будет вернуться к прежней нормальной жизни, – в это наивно верили все.
Фон Шпелинг замер на ходовом мостике. Как обычно перед походом, он молился, испрашивая у Господа удачи и спасения. Но на душе на этот раз было отвратительно, как после тяжелого перепоя. Фон Шпелинг перекрестился, глубоко вздохнул, приказал:
– Отдать швартовы!
Услыхал в ответ:
– Швартовы на борту!
– Оба мотора – малый вперед, руль вправо!
Лодка медленно, разворачиваясь носом, потянулась от причала.
Миновали боновое заграждение. Включили дизеля. «Стальная акула» завибрировала, приятно задрожала. Дизеля в машинном отсеке все больше набирали обороты.
Георг объяснил Соколову:
– Теперь пойдем на дизелях. Люк открыт – свежий воздух веселит сердце, перед едой – красное вино, наверху можно покурить – чем не Баден-Баден. Только девочек нету! И будем идти в надводном положении, пока нет риска с вражескими эсминцами столкнуться. Тогда нас примут морские глубины, и тут сладко не покажется. В отсеках сделается как в консервной банке: воздух станет тяжелым, постели пропитаются конденсационной влагой, простыни хоть выжимай, курить – ни-ни. – Сочувственно положил руку на плечо Соколова. – И не сердитесь на командира, у него погибла вся семья. Русские пустили пассажирский пароход ко дну. Вот он озлобился, слегка головой и помутился… Но зато как он знает свое дело – ас! Не зря император назвал его «лучшим моряком Германии».
– Герой нации. Симпатичный человек! – слукавил Соколов.
Георг согласно кивнул:
– Чем воин более жесток с врагами, тем громче слава его. Команда боготворит командира.
Про фон Шпелинга рассказывали страшные вещи. Он внушал команде:
– Мои небритые друзья! Пустим ко дну все, что движется на поверхности и что не под флагом Германии – боевые корабли, рыболовные, санитарные, пассажирские и торговые суда. Нейтральная посудина? Это не причина, чтобы увильнуть от наших хрюшек. Прав только победитель!
И фон Шпелинг пускал ко дну все, что двигалось на поверхности. Однажды, по ошибке, торпедировал собственный миноносец. При разборе в штабе военно-морских сил он остался невозмутимым, а заодно провел небольшую лекцию по истории гибели германских подводных лодок.
– Ошибся, ну и что? В январе пятнадцатого года кто подорвал лодку Кенига U-7? Торпедировали ее не британцы, не русские, а наши славные соотечественники с U-22. Или U-20, помните? Вместе со своим бесстрашным командиром Швигером влетели на мель у Ютландского острова. Тут их и взяли русские голыми руками. А Кирхнера с UC-13 забыли? Этот командир в ноябре пятнадцатого года в Черном море выбросился на берег, а русский эсминец расстрелял его, как мишень в тире. Или у Сэндерленда – UC-20 с умником Брейером вообще взорвалась на собственных минах. – И нравоучительно закончил: – У нас работа такая, судовой паспорт врага проверять нет времени, дай бог успеть засадить в него заряд. Иначе он в тебя засадит.
В штабе не дураки, там фон Шпелинга поняли. Если человек в своем деле ас, то ему прощается многое.
И тот продолжал войну по варварским правилам.
…«Стальная акула» начала очередной героический поход.