Гонки

На рыхлой, сырой почве авто забуксовало. Соколов дал газ до предела. Отвратительно взвыли шестерни, машина, словно дикое животное, вырвалась из полужидкой грязи, понеслась вперед. Де Ренье и принц больно ударились спиной о сиденья, головы неприятно мотнулись назад-вперед. Авто, дико рыча, пожирало пространство, пытаясь перехватить аэроплан, заставить авиатора остановиться.

Поле было неровным, кочкастым. Авто подпрыгивало на каждой сажени. Однажды машина едва не перевернулась, и Генрих с трудом поймал де Ренье, опасно взлетевшего вверх и почти вывалившегося на землю.

Соколов скосил глаз, зло прорычал:

– Держитесь, вам сказано!

И вот в тот момент, когда до набравшего значительную скорость аэроплана оставалось всего саженей пятьдесят, авто выскочило перед ним на дорожку. Соколов резко вывернул руль и, постепенно замедляя ход, покатил перед аэропланом.

Авиатор, к счастью, еще прежде успел заметить опасный маневр автомобиля. Он резко сбросил скорость, выключил мотор, нажал на тормоза. Аэроплан затрясся словно в лихорадке. Показалось: вот-вот рассыплется на составные части.

Но все обошлось: и знаменитый французский авиатор, и Соколов остановились на краю взлетной полосы. Причем нос «фармана» навис над открытым сиденьем авто. К счастью, на этой модели вращающийся четырехлопастный пропеллер размещался сзади, иначе разрубил бы на куски пассажиров.

Из кабины высунулся черный кожаный шлем. Авиатор размахивал кулаком в перчатке и рассерженно оглашал воздух отборными ругательствами.

Гений сыска мощно и с облегчением выдохнул, счастливо улыбнулся.

– Сегодня судьба нас крепко испытывала, дай Бог, чтобы хоть теперь она смилостивилась… – Повернулся к де Ренье: – Майор, прикажите, чтобы пилот покинул кабину и помог развернуть аппарат в противоположную сторону.

Де Ренье крикнул:

– Сегю, в-вылезай, приехал!

Сегю спрыгнул на полосу разгона. Он был облачен в теплую кожаную куртку, подбитую мехом, и в широкие штаны светлого цвета. Не останавливаясь, продолжал орать:

– Вы что, с ума спятили? Моя машина стоит безумных денег, а вы ее едва не погубили!

Соколов вежливо обратился к авиатору:

– Месье Сегю, весь мир вас знает как неустрашимого рекордсмена. Пусть ваша мужественность будет соответствовать рассудительности. А вы ругаетесь, словно пьяный клошар из Марселя. Мы из Генерального штаба. Выполняем срочное секретное задание. Пожалуйста, помогите развернуть аппарат на сто восемьдесят градусов!

Де Ренье пытался возражать:

– Разве можно эту м-махину развернуть в-вчетвером? Мы аппарат лишь столкнем с дорожки в полевую грязь…

Соколов заверил:

– Вы плохо знаете мои возможности!

Сегю, переставший ругаться, деловито сказал:

– Месье, под правое колесо надо что-то положить, да хоть вот это запасное колесо с авто.

Соколов снял запасную резину и ногой забил ее под правое колесо аппарата. Крикнул:

– Толкаем влево, ну, еще, еще! Вы, месье, похожи на русских бурлаков. Жаль, нет под рукой художника Ильи Репина, он создал бы живописное полотно: «Бурлаки на Рамбуйе». – Повернулся к летчику: – Спасибо, доблестный Сегю, вы можете быть свободны, листовки мы разбросаем сами.

Сегю возмутился:

– Как – свободен?! Это мой аппарат! Вы знаете, сколько он стоит? А если вас собьют? Мой аэроплан пропадет. Никому не позволю!..

Де Ренье сказал Соколову:

– П-пусть летит с вами, у него есть карта маршрута. – Обратился к Сегю: – Дружок, придется чуть изменить маршрут. Н-надо этих господ из Генерального штаба доставить в Реймс.

Сегю, как капризная примадонна, начал возмущаться:

– Какой Реймс? У меня приказ – сбросить листовки над Бримоном!..

Де Ренье, убедивший себя, что эти двое – важные птицы, настойчиво повторил:

– Да, да, в Реймс! Это очень важно. И п-потом, это ведь рядом.

Сегю сердито посмотрел на Соколова, помахал пальцем:

– Но учтите, я вначале слетаю к Бримону, а там нас будут обстреливать. Никто в штаны не наделает?

Соколов цыкнул:

– Цыц, пилот! Что вы себе позволяете? Я сегодня узнаю, кто чего в небе стоит.

Сегю нахально расхохотался и ничего не ответил. Принц обратился к Сегю:

– Простите, ваш аппарат троих подымет?

Тот не смог скрыть гордость, отвечал:

– Да, военный «Генри Фарман» – аппарат новейшей конструкции, мощнейший. Он поднимает двести семьдесят пять килограммов. – Кивнул на Соколова: – Правда, этот господин, думаю, весит все сто тридцать.

– Угадали! – Соколов ловко залез на крыло, заглянул в кабину, покачал головой. – Бог мой, тут, за вашей спиной, навалены тюки листовок на полтора центнера. Да еще тяжеленный пулемет. И далеко мы улетим?

Сегю вздернул подбородок:

– Месье, я вас не приглашал, вы сами нахально пожелали лететь со мной. Аэроплан вообще-то трехместный, но листовки я должен разбросать над вражеской территорией. Это боевое задание, и я его выполню. Что касается пулемета, то можно было бы рискнуть лететь без него, но снимать очень долго, а уже начало светать. Летим без промедления!

В черной пустоте

«Фарман» над облаками

Соколов, желая сделать приятное пилоту, сказал:

– А я помню, Сегю, вашу прекрасную победу в перелете Париж – Брюссель, когда вы завоевали Гран-при. Это было в одиннадцатом году. И еще вы установили рекорд, пролетев в ноябре тринадцатого года дистанцию одна тысяча сорок два километра.

Знаменитый авиатор приятно удивился, весело сказал:

– Спасибо, что еще кто-то помнит эти победы. Залезайте, господа, в кабину. Садитесь сзади меня, держитесь крепче. В прошлом месяце с этого же сиденья выпал наш бомбометатель. Бомбили укрепления бошей под Мецем. Жак поднял бомбу, размахнулся, швырнул со всей силой, да не удержался и улетел вместе с бомбой. Так некоторое время и падали рядом. Рвануло крепко!

Соколов подумал: «Мог бы и помолчать, не пугать принца!» Он подсадил Генриха на крыло, точнее, без особых усилий оторвал от земли и поставил на крыло возле кабины, а потом залез и сам.

Здесь один за другим расположились два крошечных, обитых кожей сиденья с небольшой спинкой, очень похожих на велосипедные седла. Соколов уцепился за какую-то жердочку, которая в любой момент в могучих руках атлета могла сломаться, а под ногами и вовсе не было надежного упора.

Гений сыска – редкий случай! – почувствовал себя совершенно неуверенным. И это было понятно: он привык полагаться на свои силы, на самого себя. Теперь же все зависело от разных случайностей: настроения авиатора, силы бокового ветра, который мог в воздухе перевернуть эту «стрекозу», этих непрочных жердочек, качества и количества топлива в баке, меткости стрелков, сидевших в окопах и любивших с успехом упражняться в стрельбе по аэропланам, порой, увы, даже своим.

Сегю слегка повернул голову, лениво спросил:

– Готовы?

Соколову показалось, что голос авиатора звучит недоброжелательно, даже угрожающе. Он кратко ответил:

– Вполне! – и подумал: «Господи, мне это не нравится: очень неустойчиво, да сделать я ничего не могу! Впрочем, дело не во мне, главное – каково принцу?» Оглянулся: тот держался молодцом и даже улыбнулся.

Сегю высунул голову из кабины, попросил:

– Эй, майор, крутаните пропеллер.

Де Ренье, смирившийся с судьбой, пошел в хвост аэроплана и стал раскручивать пропеллер.

Разогретый мотор взялся хорошо. «Фарман», подпрыгивая, скрипя и раскачиваясь, словно готовый в любое мгновение развалиться, снова побежал по дорожке, но теперь в обратном направлении. Мотор чихал, рычал, испускал адский шум. С каждым мгновением аэроплан набирал все большую скорость. Тело отчаянно тряслось, словно в предсмертной лихорадке, голова безвольно болталась, а Соколову стало казаться, что вот-вот от толчка он вылетит из кабины и разобьется в лепешку.

«Фарман» наконец набрал необходимую скорость. Сегю плавно надавил на руль, и аппарат, задрав нос и прижав к сиденью пассажиров, повис в воздухе, а земля с ее освещенной электрическими лампами дорожкой быстро уходила вниз.

В лицо бил ветер, он резал глаза и уши. Фуражку принца мигом сорвало с головы и унесло в черную мглу. Соколов подумал: «Хорошо, что не попала в мотор, а то кувырком полетели бы на землю!» Свою фуражку он загодя перевернул козырьком назад и надвинул поглубже.

Это было странное и жутковатое ощущение: полет в черной пустоте. Соколов улыбнулся: «Лечу, словно средневековая ведьма на метле! Какое счастье, что авиатор напросился в нашу компанию. В такой темноте принц вряд ли справился бы с аппаратом: не поймешь, где небо, где земля». В правое колено больно упирались тюки с листовками. Соколов взял тюк, швырнул его за борт, потом другой, третий.

Сегю, заметивший этот маневр, возмущенно заорал, и воздушный поток не смог заглушить его отчаянного крика:

– Вы что сделали?

Соколов прижался к его шлему, расхохотался в ответ:

– Я обещал сбросить листовки, вот и сбросил… Впрочем, тут еще остался этот мусор. Летим по намеченному маршруту. – Стремительный ветер пытался сорвать одежду, выдувал все тепло. Соколов стал коченеть. Он пригнулся, прячась за спину авиатора, натянул на голову шинель. Теплее не стало.

Аэроплан набрал высоту. На шум мотора желтый луч прожектора, словно бедняк в поисках гроша в рваных карманах, отчаянно шарил по темному небу.

Справа край неба светлел все больше, а земля оставалась в таинственной темной дымке. Над Марной курился легкий туман. Край солнца выглянул из-за горизонта. Внизу мелькали ровные квадраты полей, красные крыши домов, извилистые реки и зеркала озер. Красота!

Впрочем, радоваться было еще рано.

* * *

Сегю наслаждался полетом и, как всегда, напевал. На этот раз это была модная песенка «Твои глаза так много обещают». Вдруг Сегю подумал: «Если листовки выброшены, зачем я попрусь за линию фронта? Для дозаправки сяду в Реймсе и высажу этих штабистов. Конечно, хорошо бы прокатить их над вражеской позицией, хе-хе, проверить характеры на прочность. Ну да ладно, сегодня я добрый, помилую! Интересно, они уже сейчас небось трясутся от страха?» Оглянулся. Сидевший за его спиной атлет бодро подмигнул:

– Не робей, ас!

Сегю фыркнул: «Нахал, меня подбадривает!»

Впереди показалась полоса, от горизонта до горизонта изрытая окопами. Это была линия фронта, та черта, которая разделяла французов и немцев, одинаково уставших от окопной жизни, от разрывов снарядов и хождения в разведку, от героических подвигов якобы во имя отчизны и страшно соскучившихся по родным домам, по смеху детей и ласкам жен.

А вот и шпили готического Реймского собора, того самого, в котором до 1825 года короновались на трон французские короли. Сегю увидал знакомый лужок с довольно ровной и твердой поверхностью, поставил аэроплан на левое крыло, стал заходить на посадку.