Фальшивые документы

Семен Бочкарев, убедившись, что за ними стражники в дверной глазок не наблюдают, снял шинель, отслоил подкладку и вытащил крошечного размера вечное перо и бланк начальника Московского военного округа с круглой печатью и затейливой подписью генерала Николая Яковлевича Гарденина. В бланке на «ремингтоне» было напечатано, что такой-то (пропуск) выполняет важное секретное задание охранки и начальники всех рангов обязаны оказывать всяческое содействие. Тут же стояла круглая печать с орлом.

Расправив бланки, довольно красивым, каллиграфическим почерком Бочкарев вписал фамилии Бабушкина и Сидорука. Протянул документы новым владельцам.

– Теперь на законном основании вы можете гоняться за дезертирами и шпионами, а также иметь при себе оружие. Поздравляю вас!

Факторович расцвел от счастья:

– Моя Рива всегда мне говорила: Лейба, тебе обязательно повезет. И вот такое счастье, я больше не дезертир, а как бы даже немного начальник. Пусть временно меня зовут Сидорук, это даже приятно.

* * *

Когда стражник со штыком на винтовке пропустил начальство, а урядник Свистунов, погремев связкой ключей, открыл дверь в тюремный подвал, все трое арестантов лежали на кровати и даже не соизволили подняться при виде высокого начальства.

Возмущенный урядник Свистунов, перепутав команды, заорал:

– Стр-ройся!

Но троица продолжала лежать. Пристав Вязалкин, озадаченный таким поведением арестантов, гневно заорал:

– Встать, собаки!

Соколов строго поглядел на пристава:

– Молчать!

Пристав несколько секунд размышлял, как поступить в подобном случае. На всякий случай для начала решил употребить легкое средство – взять на испуг. Он заорал:

– Встать, дезертиры! Когда родина напрягает все силы в борьбе, они бегут с фронта. Утром отправлю вас в Смоленск. Там всех вас ждет военно-полевой суд и расстрел. Негодяи, смутьяны!

Урядник согласно кивнул, погрозил кровати кулаком:

– Архар-ровцы!

Соколов вдруг вскочил на ноги и сделал это столь неожиданно, что пристав побледнел, а урядник невольно шарахнулся к дверям. Гений сыска, буравя Вязалкина своим знаменитым парализующим взглядом, медленно наступая, произнес:

– Что, устав не уважаешь? Для начала ты, раб Божий, что должен сделать? Ну, говори! Ах, не знаешь? Ты обязан представиться. Ну?

Пристав был поражен властностью тона, громадной фигурой солдата, его аристократичной внешностью. Он, опешив, произнес:

– Участковый пристав Вязалкин! Соколов удовлетворенно хмыкнул:

– То-то!

Полезные знакомства

Соколов прошелся по камере, бросая строгие взгляды на пристава. Наконец важно произнес:

– Парле ву франсе? Ах, французского языка не знаете. Хорошо, будем говорить на природном. Прошлой осенью, когда я гостил в Царском Селе у нашего государя, великий князь Александр Михайлович мне сказал: «Я еще не встречал ни одного человека, который понимал бы русский народ!»

У пристава открылся рот, глаза урядника полезли из орбит. В один голос они выдохнули:

– У кого?

– У государя. А слова великого князя я вспомнил, глядя на вас, оглоедов. Вы бросили в этот жалкий подвал трех защитников отечества и государя-батюшки, даже не расспросив нас, не проверив документы. Но вместо извинений за свое беззаконие вы грубо обращаетесь с нами. – Театрально поднял палец вверх. – А мы выполняем важную миссию. Запомните, я – секретный агент Бабушкин. И вот этот, – ткнул перстом в сторону Свистунова, – обращался с нами неподобающим образом: грубил, документов не спросил. Нет, я вас не понимаю. И великий князь не понял бы.

Изумленный пристав Вязалкин, с трудом приходя в себя, обернулся к уряднику:

– Кузьмич, ты документы не проверил?

Урядник вытянулся в струнку, выдавил:

– Так точно, нет-с!

Соколов напористо продолжал:

– Может, Свистунов – германский шпион? Может, он нарочно нас здесь удерживает? Это проверить придется. Мы командированы генералом Гардениным, вот наши документы. – Достал бумагу. – Читайте!

Факторович с явной гордостью протянул и свою бумагу.

Пристав Вязалкин начал читать, урядник сунул бороду через его плечо. Изменившись в лице, пристав произнес:

– Виноваты, исправимся! Только, простите, тут две фамилии указаны, а вас, кажется, трое…

– А я солдат демобилизованный, – широко улыбнулся Бочкарев. – Вот, прошу, мое демобилизационное предписание. Тут все указано, а добираюсь я до своей волости и своей деревни, только по делам мне в ваши края потребовалось.

– Это оно конечно. – Пристав задумчиво почесал затылок. – Права имеете…

Бочкарев продолжал:

– Нас тут голодом морят…

Урядник пошевелил усищами:

– Вр-ранье!

Факторович, быстро приходивший от состояния растерянности в приятно-возбужденное, подал голос:

– Вы себе можете представить? Нас тут хотят уморить. Мы, конечно, скажем об этом безобразии своему начальству. И я скорблю, господин Свистунович, когда думаю, что вам теперь такое будет.

Соколов подтвердил:

– Да, обращение скверное. Придется на вас доносить рапортом.

Пристав Вязалкин бросил взгляд на урядника. Тот торопливо сказал:

– Пр-ростите, виноват…

Пристав помахал кулаком перед носом урядника и, приблизившись к его уху, что-то прошептал. Свистунов согласно мотнул головой и вылетел наружу – исполнять приказ.

Пристав Вязалкин преданно заглянул в глаза Соколова:

– Не извольте серчать, сейчас время военное. К тому же сообщили о побеге двух солдат, как раз совпадает…

Факторович иронически протянул:

– Ваш урядник, конечно, не умеет считать до трех.

Соколов погрозил пальцем:

– Да, это дело нельзя оставлять.

Пристав решительно махнул рукой:

– Я строго накажу урядника Свистунова!

Соколов, грозно нахмурив брови, рявкнул:

– Правильно! Отправить его на фронт.

Факторович посоветовал:

– Расстрелять его, подлеца!

– Так точно! – машинально ответил пристав. И ласково произнес: – Зачем жаловаться? Лучше извольте с нами поужинать, чем Бог послал. Вы, пожалуйста, тоже, – взглянул на Факторовича. – Лошади, наверное, уже у крыльца.

– Что ж, так и быть, на первый раз прощаю! – заявил Соколов. – Поехали ужинать.

…Тройка понесла тюремных сидельцев на другой конец Пеструхина в дом урядника Свистунова.

Вечернее небо томилось розовым чистым закатом. Северный ледяной ветер приятно трепал усы, жег щеки. Соколов негромко, словно лишь для самого себя, сказал:

– Как прекрасна эта жизнь! Только жаль, что коротка.